В ПЕРВЫЙ РАЗ НА ВАЛААМЕ

Господь привел меня принять монашество на Валааме,  и  потому Валаам для  меня, как мать духовная, остается на всю жизнь путеводным  маяком.  И  в  дни  его  трагических испытаний сердце просит воздать ему дань бла­годарности,   запечатлеть   каждую   мелочь   его жизни, преклониться пред каждым его насель­ником, облобызать каждый камешек...

В 1923 году, 8-го мая, переехал я финскую границу из Советской России и был помещен в карантине в Келломяках. Там оказались четыре валаамских монаха, тоже приехавших из России, из Петроградского подворья. Мы с ними сразу сблизились: «Поедем к нам на Валаам, будешь монахом», — сразу предлагали они. Но тогда для меня мысль о валаамских глухих лесах казалась ужасной и непонятной. Как можно отречься от мира и бросить его на произвол судьбы, — ду­мал я, — когда в нем так много горя и нужды, а главное, когда он так мало знает о Христе! Я был тогда светским миссионером. И за гра­ницу выехал для того, чтобы продолжать свою миссионерскую работу.

И вот прошли два с половиной года, в те­чение которых, изучивши шведский язык, я вел в Финляндии усиленную миссионерскую работу и убедился, что один в поле не воин и что только Церковь таит в себе силы, способные светить миру, а я ничтожен и сам нуждаюсь в ее помощи. И тогда вспомнил я валаамцев — друзей, пригласивших меня посетить их мона­стырь, и с радостью кинулся туда. Приехав в Сердоболь, сел на валаамский пароход «Сергий» Как приятно было узнать, что этот пароход — собственность монастыря, и увидеть лица мона­хов, обслуживающих пароход. И капитан, и ко­чегар, и матросы — все — в послушнических одеяниях. Пароход тронулся, и я стал присмат­риваться к пассажирам. Среди них сразу бро­сились в глаза два иерея. Я подошел, поздо­ровался, взял благословение и сказал, что еду на Валаам запасаться духовными силами для ра­боты среди мира. То были: эконом монастыря о. Харитон и о. Сергий Окулов, один из главных деятелей Финляндской церкви. Они от­неслись ко мне ласково, и я почувствовал себя среди своих. За границей это особенно дорого. На том же пароходе я услышал и шведскую речь. Оказалось, что ехала на Валаам экскурсия шведских учителей, путешествующих по всей Финляндии и, как все подобные туристы, считаю­щих своим обязательным долгом побывать на Иматре и Валааме: одно — чудо природы, дру­гое — чудо русского духа. Слышу — шведы смущаются, недоумевая, кто им покажет мо­настырь и будет переводчиком. На Валааме пе­реводчиков нет, монахи заботятся лишь о ду­ховной пользе богомольцев, а не об эстети­ческих потребностях путешествующих. Я заго­ворил со шведами на их языке и предложил им свои услуги, чему они очень обрадо­вались.

Вскоре мы подъехали к Валааму. Издали он, как град Китеж, манит своей высокой вели­чественной колокольней, возвышающейся одиноко и царящей над всем сонмом обрамлен­ных лесами островов. Как будто в сказке: на острове, на океане, в некоем царстве-го­сударстве сказочный дворец стоит, и в нем волшебный Черномор живет и содержит чудную жар-птицу, огненную колесницу, уносящую на небо каждого, кто отважится пристать к этому чудесному острову.

Пристали к пристани. Встречают нас монахи, ласково кланяются, как будто к родным приехал долгожданный гость. И лошадь с телегой везет наш багаж в гостиницу. Там в гостиной «хо­зяин» встречает. Все монахи, стоящие во главе учреждения, называются «хозяевами».

Нас размещают по кельям в огромной го­стинице. И мы со шведами спешим в монастырь. Но как я буду показывать им монастырь, в котором сам впервые? Спрашиваю встречного монаха, к кому мне обратиться за разъясне­ниями, и он направляет меня к наместнику о. Иоасафу. Тот очень любезно сам пошел со мною к монаху о. Мартиниану и просил его показать мне весь монастырь. Так мы со шведа­ми (их было человек 15) обошли монастырь, и я им все переводил со слов о. Мартиниана. Всего более их, кажется, поразила могила швед­ского короля Магнуса, который попал на Ва­лаам после крушения его эскадры во время по­хода на Россию и постригся здесь в монахи, как гласит надмогильная надпись.

Сам я в России видел Троице-Сергиевскую лавру и Киево-Печерскую, но для меня все же Валаам говорил нечто особенное даже по срав­нению с сими прославленными монастырями, а именно: там веяло стариной, те два исполина ушли уже в историю. Этот же был весь живой, нынешний и... уединенный. А кроме того, пора­жает он своей цельностью, планомерностью своих различных частей при отсутствии всякой нагроможденности, и веет от него величием рус­ского духа, широтою размаха. Как будто Ва­лаам — завершение всего монастырского векового зодчества, духовный колосс на гранитных ногах. Как исполин-победитель, после истори­ческой многовековой борьбы вознесся он высоко над своими врагами. Много раз разоряли и уничтожали его шведы. Но вот и сам король их Магнус лежит побежденный у ног этого русского исполина. И эта группа шведов как бы сми­ренно принимает этот примат духа православной Руси над их сухой протестантской страной. Окончив осмотр монастыря, идем с ними в сто­ловую, и видно по их лицам, что обворожены они этим «градом Китежем», обвеяны новым духом, прикоснулись к неведомому им миру, преклонились, успокоились и обновились. При расставании они собрали между собою деньги, благодарят и дают их мне. Но я им объяснил, что в монастыре деньги не принимаются за по­сещения и, если кто хочет, тот может пожертвовать что-либо на обитель, и по их просьбе я передаю их лепту монаху — на монастырь.

Попрощавшись со шведами, я остаюсь один и радуюсь всем сердцем, что принадлежу к та­кому Богом избранному народу и что могу чув­ствовать себя здесь, в монастыре, как у себя дома, ибо знаю дух монастыря, его гостеприимство, его направленность навстречу духовным нуждам богомольцев. Какой контраст с тем, что я испытал до того в Финляндии, вращаясь в протестантском мире, где все основано на фор­мальности и законническом духе. Русский дух — мягкий дух, а в Финляндии — как гранит. Впервые приехал я в монастырь, ни с кем еще не познакомился и почувствовал себя уже дома, а там за два с половиной года и при наличии многих знакомств все осталось однако чужое и чуждое. Нет, не только растения созданы Твор­цом по роду их, но и люди — по националь­ности. Священная вещь есть нация, и несчастен тот, кто духовно отрывается от нее, не при­лепившись к иной.