Берестяные грамоты

Новгородские берестяные грамоты

Новгородские грамоты на бересте существенно пополнили фонд письменных источников по средневековой истории Карелии. Из 614 берестяных писем, найденных в Новгороде в 1951— 1983 гг., «карельские» сюжеты содержат более десяти. Особая ценность берестяных грамот как источников определяется тем, что они в ряде случаев освещают такие стороны исторического про­шлого края и связей Карелии с Новгородом, о которых летописи молчат. Показателем свежести и новизны научной информации, поступившей в распоряжение историков Карелии с открытием грамот на бересте, могут служить зародившиеся у финляндских исследователей после публикации первых текстов сомнения в их подлинности (Kirkinen, 1964, s. 145—146).

Большая часть «карельских» грамот была найдена в Неревском раскопе на Софийской (левобережной) стороне Новгорода, причем на обширной вскрытой этим раскопом площади они рас­полагались очень компактной группой и были связаны почти исключительно с одной усадьбой, получившей литерное обозначе­ние «Е». Лишь одна грамота происходит с Торговой (правобережной) стороны города. Связанные с Карелией письма на бересте приводятся ниже в хронологической последователь­ности.

Грамота № 590

Литва встала на Корелоу

(Янин, Зализняк, 1986, с. 50).

Грамота найдена в Нутном раскопе. Короткая надпись распо­лагается у левого края большого листа (41Х10,4 см) бересты; слева от текста тамгообразный знак в виде плетенки.

В первой публикации грамоту ошибочно отнесли к 17 строи­тельному ярусу и датировали 1182—1212 гг. При подготовке к из­данию материалов раскопа неточность была исправлена. Доку­мент обнаружен в слое 23 яруса (1065—1085 гг.), у основания сруба жилища, имеющего дендродату 1066 г.  По заключению А. А. Зализняка, палеографические приметы короткого текста не противоречат датировке бересты XI в. Таким образом; берестя­ная грамота № 590 на сегодняшний день является древнейшим упоминанием карел в письменных памятниках. Уникальный ха­рактер источника, с одной стороны, вызывает особый интерес к нему, с другой — создает объективные трудности при анализе текста, тем более, что сведения по истории литвы XI в. скудны.

Знак в левой части бересты не поддается однозначному опре­делению. В качестве возможной аналогии укажем на изображе­ние на серебряной трапециевидной подвеске с городища Кеукай в Литовском Занеманье (Kulikauskas, 1982, 74 psl., 152 pav.). Типологически подвеска Кеукай стоит в одном ряду с известными изделиями Х—XI вв., определяемыми исследователями как вери­тельные знаки представителей древнерусской княжеской администрации. Исходя из этой аналогии, следует предположить, что тамга на грамоте № 590 удостоверяла официальный характер по­слания и служила «подписью» отправителя.

Грамота сообщает о начале военных действий литвы против корелы. Поход, очевидно, был сухопутным: «Литовская земля» накануне образования государства располагалась в среднем тече­нии р. Нярис и не имела выхода к Балтийскому морю (Лухтан, Ушинскас, 1986, с. 40—42). Ни скандинавские и немецкие хро­ники, ни русские летописи не дают никаких сведений о военной активности литвы на Балтике, но как русским, так и западным источникам хорошо известно очень мобильное конное войско литовцев. Сухопутный характер похода дает ключ к смыслу сообщения: огибая Финский залив, литовский военный отряд не­минуемо должен был пройти вблизи центральных, районов Новго­родской земли, создавая непосредственную угрозу этим районам.

 Грамота № 292

Юмалануоли •I• нимижи                         

ноулисеха нолиомобоу

юмаласоудьнииохови

(Арциховский, Борковский, 1963, с. 120).

Грамота № 292 найдена на Неревском раскопе в слое 14 яруса (1238—1268 гг.). Почерк записи, как отметил А. В. Арциховский при первой публикации, «небрежен и своеобразен». Не вызывает сомнений прибалтийско-финская принадлежность языка грамоты. К настоящему времени специалистами предложены три варианта прочтения и перевода записанного на ней текста.

1)    Юмала нуоли, 10 нимижи                     Божья стрела, 10 имен твоих

       Нуоли се хан оли ома Боу                      Стрела та, она принадлежит Богу.

       Юмала соудьни иохови                         Бог судный направляет

                                                                                  (Елисеев, 1959, с. 71)[1].

2)    Jumolan nuoli ihmisen                                 Божья стрела, человечья

       Nuoli seka nuoli oma bou                           Стрела, а также стрела сама.

       Jumola soud'nii okovy                                Богу. Бог судный. Оковы.

                                                                                  (Haavio, 1964, s. 2, 16)[2].

3)    Jumalan nuoli 10 nimezi                              Божья стрела, 10 имен твоих.

       Nuoli säihä nuoli ambu                                Стрела сверкни, стрела выст­рели.

       Jumala suduni ohjavi                                   Бог судный так производит

       (johavi?)                                                    (правит?).

(Хелимский, 1986, с. 255— 256).

Подробный лингвистический анализ позволил Ю. С. Елисееву последовательно исключить возможности отнесения записи к вепс­скому, финскому-суоми, ижорскому и ливскому языкам и сфор­мулировать вывод о карельской языковой принадлежности текста. По его мнению, грамоту следует интерпретировать как заговор (заклинание) от молнии, на что указывает типичная для заговора конструкция «10 имен твоих» (по суеверным представлениям, знание имени или имен давало человеку магическую власть над предметом или явлением) (Елисеев, 1959, с. 65—72).

М. Хаавио прокомментировал свое чтение бересты с привлече­нием широких мифологических параллелей и определил грамоту как запись клятвы, данной при совершении какой-то сделки или договора. По мнению исследователя, текст грамоты № 292 напо­минает клятву некрещеной части дружины князя Игоря, приве­денную в договоре Руси с Византией 945 г.[3] Эта аналогия, а так­же близкий по оформлению обряд обских угров, позволили М. Хаавио прийти к следующему толкованию смысла записи: «Пусть покарает меня небесный бог—бог грома, молния-стрела или пущенная человеком стрела, а также моя собственная стрела, если я нарушу клятву, данную при заключении договора; отдаю я себя во власть бога-судьи и готов быть заключенным за это в оковы (то есть рабом)» (Haavio,1964, s. 1—17). Интерпретация грамоты, предложенная М. Хаавио, весьма остроумна, но в чте­нии текста, на которое она опирается, по заключению Е. А. Хелимского, «вызывают сомнения как странные конъенктуры («к» вместо «х», дважды), так и маловразумительность якобы русской концовки текста» (Хелимский, 1986, с. 255).

Грамота № 286

(От Г)ригория ко Дмитроу. М(ы здо)рове. А ты ходи, не бойся, миро взяле на (ст)арои меже Юрия князя. (Нынеч)я послале кореле на Каяно море[4]. А (не п)омешаи, не испакости каянецамо, ни соби; присловия возми, а(ц)и поимало дани лонескии, возми и мои. А уцюеши, а не пойду к Но..., и ты тогодъ иди[5]. А дома здорово, а на меня вестеи перециняц ... Аже поможеши, пособляй мне цимо[6].

(Арциховский, Борковский, 1963, с. 112).

Эта грамота обнаружена в слое 9 или 10 яруса (1313 — 1369 гг.). Подробные комментарии приведенного текста даны И. П. Шаскольским, В. Л. Яниным, Л. В. Черепниным и А. А. Ме­дынцевой. Содержание письма связано со сбором дани на терри­тории корелы, близ шведского рубежа Новгородской земли. «Каяно море» грамоты — Ботнический залив Балтийского моря. Для датировки важно упоминание в тексте мира, взятого на ста­рой меже князя Юрия. Под последней имеется в виду граница, определенная Ореховецким мирным договором между Новгородом и Швецией, который был заключен в 1323 г. князем Юрием Даниловичем. В XIV в. условия этого договора, в том числе и ли­ния установленной им границы, дважды подтверждались после новых новгородско-шведских военных столкновений — в 1339 и в 1351 гг. (НПЛ, с. 350, 362). Доводы, приведенные А. А. Ме­дынцевой, позволяют теперь остановиться на второй из этих дат и отнести написание грамоты к 1351 или 1352 г. (Медынцева, 1984, с. 68—69)[7]. И. П. Шаскольский пишет: «По-видимому, во время предшествовавшего периода военных действий сбор дани в пограничных со Швецией приботнических областях Новгорода был приостановлен, и этим письмом Григорий сообщает Дмитру, что теперь, после заключения мира, может быть без опасения возобновлен сбор дани и нужно собрать дань и за прошлый год («дани лонескии»), когда дань не собиралась; Григорий просит Дмитра собрать эту дань и за него (т. е. в тех местностях, где обычно должен собирать Григорий)» (Шаскольский, 1963, с 78) «Присловия», о которых напоминают Дмитру, В. Л. Янин толкует как роспись даней или недоимок[8]; предпоследнюю фразу письма по мысли того же исследователя, нужно понимать так: «(Я знаю,) что дома все в порядке, меня об этом уже известили» (Янин, 1975, с. 66).

Грамота № 278

У Икагала у Кривца 3 кунице. У Иголаи дове и[9] в Лаидиколе полорубля и 2 кунице. У Леинуя в Лаидиколе 6 бело. У Фи­липа у деяка 30 бело. У Захарии и в Калинина полосорока и 5 и 5 бело. У Сидуя у Авиници 4 куници. У Миките Истовнои[10] у Еванова 6 куници. У Муномела в Куроле у Игалина брата поло и 2 кунице. У Лег ...

(Арциховский, Борковский, 1963, с. 104).

Грамота найдена в слое 8 яруса (1369—1382 гг.). В. Л. Янин заметил, что ее почерк в деталях совпадает с почерком бересты № 286, следовательно, эта запись сделана Григорием, занимав­шимся сбором дани на карельской территории (Янин, 1975, с. 67). По-видимому, текст представляет собой те самые «присловия» — список даней или недоимок, о которых упоминает предыдущее письмо[11]. Антропонимы и топонимы (Лаидикола, Ноя, Курола) имеют прибалтийско-финский, в данном случае — карельский ха­рактер[12]. Надо полагать, крещеными карелами были также Фи­лип, Захарий, Микита Иванов. В тексте упомянут дьяк, с кото­рого следовало 30 бел. Дьяками в XIV в. могли называться как церковные причетники, так и светские должностные лица. Здесь, по мнению А. В. Арциховского и В. Л. Янина, вероятнее первое значение.

Грамоты № 275 и № 266

(№ 275) Приказъ о Сидора к Григории. Что оу подоклити оленини, выдай сторъжю в церкъвь. А что дви коръби Сидърови и бе ... менъ и Остафии, а прове ...

(№ 266) ... решь. Вели Максмцю брати. Да сыпль съби вклить. А пр ... Поими моего цалца, корми ежеднь овсъмь. А тоби погиха ... овъ. Поими коне корилескы. А что обилие ... митрови

(Арциховский, Борковский, 1963, с. 93—94).

Обе грамоты происходят из слоя 8 яруса (1369—1382 гг). Они написаны одним почерком и, очевидно, представляют собой об­рывки одного и того же письма, которое является записью хо­зяйственных распоряжений феодала, владельца усадьбы, своему приказчику. В обрывке грамоты № 266, по мысли Л. В. Черепнина, речь идет о том, что для поездок Григорию не разрешается пользоваться хозяйским «цалцем» (т. е. чалцем, чалым конем) и он должен брать для этой надобности корельских коней (Черепнин, 1969, с. 306). Под последними, вероятно, имеется в виду особая порода лошадей, купленная или приобретенная иным пу­тем в Северо-Западном Приладожье. Известие этой берестяной грамоты о корельских конях в Новгороде дополняет имеющиеся сведения об экспорте лошадей из Корельской земли в районы современной Финляндии и через Выборг в Швецию в XIV в. (Кочкуркина, 1982, с. 154).

Грамота № 130

У Вигаря 20 локото хери безо локти. У Валита в Кюлолакши 14 локти хери. У Ваиваса у Ваякшина 12 локти водмолу и полотретиянацате локти хери. У Мелита в Куроле 4 локти хери.

(Арциховский, Борковский, 1958, с. 66).

Грамота найдена в слое 6 яруса (1396—1409 гг.). Кюлолакша — Кюлолакшский погост, упомянутый также в приводимой ниже бересте № 248; деревня Курола уже встречалась нам в грамоте № 278. Имена Ваивас, Валит, Вигарь и Мелит разобраны Е. А. Хелимским (1986, с. 256—258).

Наблюдения за почерком позволили А. А. Медынцевой отнести грамоту № 130 к «письмам Григория», автора грамот № 286 и 278 (Медынцева, 1984, с. 64). Текст представляет собой запись поборов (вероятнее всего — дани), которые исчисляются в тка­нях[13]. «Водмол», согласно приведенному при первом издании гра­моты комментарию П. Аристэ, слово нижненемецкого происхож­дения; эст. vadmal и латыш. vadmals обозначают домотканую шер­стяную материю. «Хери», по А. А. Зализняку, означает «сери», т. е. 14 локтей серого, некрашеного сукна (Янин, Зализняк, 1986, с. 112).

Грамота № 403

У Марка коробея. У Гымуева брата полуторе белки в Сандалакши. У Мунданахта 2 беле. У Пюхтино коробея. То в Погии у наймита белка.

кисело   церево

вели хапала   социле кохти

соромо кяски           кюзувелекадониндалы

гулкия

(Арциховский, 1963, с. 103—104).

Грамота найдена при рытье котлована, примыкавшего к Неревскому раскопу. Стратиграфической даты не имеет. Палеографиче­ские приметы позволяют отнести запись к XIV в.

Почерк грамоты близок к «письмам Григория», но отнесение к ним бересты № 403 может быть лишь предположительным (Ме­дынцева, 1984, с. 66—67). Основной текст (в верхней части бере­сты) представляет собой запись повинностей или долгов и по смыслу примыкает к письмам № 278 и № 130. Упомянутые то­понимы были разысканы А. В. Арциховским среди деревень Кирьяжского погоста в писцовой книге Вотской пятины 1500 г. (см.: Переписная окладная книга .., 1852, с. 120—139). Антропонимы, за исключением крестильного имени Марк, имеют прибалтийско-финское звучание (Хелимский, 1986, с. 258). «Наймитом», видимо, именуется феодально-зависимый человек типа «закупа» (Черепнин, 1969, с. 220).

Разделенный на группы слов текст в нижней части бересты определен Е. А. Хелимским как русско-прибалтийско-финский глоссарий: русскому «соромо» (срам)  соответствует «гулкия» (фин. hulkiä, кар. hulkie — брезгать, гнушаться); рус. «вели»— «кяски» (фин., кар., вепс. käske — вели, прикажи); рус. «кисело» (кислый, прогнивший) — «хапала» (приб.-фин. *happala в том же значении); рус. «социле» (взыскал, стребовал, например, по суду) — «кюзу» (фин. kysy — спроси, потребуй), «велека» (фин. velka, диал. veleka—долг); рус. «дерево» (живот, вероятно, здесь в смысле брюшка меха) — «кохти» (кар. kohtu—живот). Можно лишь согласиться с выводом Е. А. Хелимского о назначении этого текста: «...употребление большинства рассмотренных слов и вы­ражений вполне естественно для беседы на тему взыскания дол­гов ... Следует думать, что составитель записи долгов или повин­ностей в верхней части листа был русским новгородцем, которому предстояло вступать в контакты с названными в грамоте кирьяжцами на их родном языке» (Хелимский, 1986, с. 254—255).

Грамота № 248

Беють челом корила Погоская, Кюлолаская и Кюриеская Гос­подину Новугороду. Приобижены есмь с нимецкой половине. Оцтина наша и дидена ... а у нас оу Вымолчовъ господъ[14], а имали крецетея ... мопь[15] и вьрьжи пограбиле, а сами есмь ... ина ... алуи 10, а оу ...

(Арциховский, Борковский, 1963, с. 72—73).

Грамота найдена в Неревском раскопе в слое 5 или 6 яруса (1396—1422 гг.).

Подробный анализ данного текста проведен И. П. Шаскольским. Адресованность письма Господину Новугороду придает посланию характер важного государственного документа. «Корила Погоская, Кюлолаская и Кюриеская» — карельское население Кюлолакшского и Кирьяжского погостов. Кирьяжский погост, из­вестный по писцовой книге Вотской пятины 1500 г. (см.: Переписная окладная книга.., 1852, с. 120), располагался на террито­рии современного Лахденпохского района Карелии. Кюлолакшский погост в качестве самостоятельной административной еди­ницы уже не существовал к моменту составления писцовой книги 1500 г., но его месторасположение определяется по деревне Кюлолакша, отмеченной в этой же писцовой книге и на более позд­них картах (примерно в 25 км к северо-западу от современного г. Приозерска)[16]; следовательно, он занимал территорию между Городенским и Кирьяжским погостами. По мысли И. П. Шаскольского, в обозначении «корила Погоская» следует видеть про­тивопоставление населения поделенной на погосты коренной тер­ритории корелы в Северо-Западном Приладожье и населения се­верной периферии Корельской земли, где погосты отсутствовали. Под «немецкой половиной» в грамоте подразумевается территория трех погостов (Яскис, Эйрепя и Саволакс), отошедших по Ореховецкому мирному договору 1323 г. к Швеции.

Упомянутые в документе «Вымолчи» сопоставлены с носящим то же имя одним из «пяти родов корельских детей», известным по актам второй половины XV в. в Карельском Поморье (см.: ГВНиП, 1949, № 297, 298, 318). Берестяная грамота № 248 дает первое прямое подтверждение существованию одного из этих ро­дов в XIV в. на основной корельской племенной территории, при­чем, как видим, к этому роду причисляет себя население двух погостов (Шаскольский,  1963, с. 71—75). Согласно чтению А. А. Зализняка, грамота написана от лица «Вымолцев господ»— родового нобилитета и является, таким образом, конкретным сви­детельством вовлечения местной племенной знати в систему адми­нистративно-политического властвования Новгорода в Корель­ской земле.

Известия этой грамоты сопоставлены исследователями с сооб­щением Новгородской первой летописи под 1396 г., по всей види­мости, о том же пограничном конфликте: нападении немцев на Кирьяжский и Кюлолакшский погосты и ответных действий кня­зя Константина Белозерского с корелой (НПЛ, с. 387). Сведения двух источников взаимодополняют друг друга (Мещерский, 1963, с. 249—252; Шаскольский, 1963, с. 74—75).

Грамота № 249

... оу Пипина сына оу Игале и оу Миките третиего л(ета узяле товара)[17] на 14 рубле. Микулинь человек Стенька ... Коне­вых Водах оу Жябия Носа оуди ... насъ ... вцева сына и Кавкагалу. А узяле товара на 10 рублев Киреевь сыно и Новзе лопинь[18]. Лоне оу Гювиева сына оу то жь Жябея Носа приехавше севилакшане 8 человек взяле товара на 5 рублевъ и лотку. На тых жь Коневыхъ Водахъ от Мундуя оу Вармина сына взяле 10 лендом рыбы ...

(Арциховский, Борковский, 1963, с. 73—76).

Грамота № 249 найдена в слое 5 или 6 яруса (1396—1422 гг.) в одном свитке с грамотой № 248. Сходство почерков и графи­ческой системы письма позволили А. А. Зализняку предположить, что письма были написаны одним и тем же человеком; не исклю­чено, что они являются частями одного написанного на несколь­ких листах бересты документа (Янин, Зализняк, 1986, с. 197). Если это предположение справедливо, то грамоту № 249, как и предыдущую, следует отнести к 90-м годам XIV в.

«Коневы Воды» — калька с прибалтийско-финского Оривеси — названия водоема, входящего в систему Сайменских озер. Оз. Ори­веси находилось на территории Иломанского погоста, граничив­шего с отошедшим к Швеции в 1323 г. Саволакским погостом; жители последнего — «севилакшане» грамоты. «Жабий Hoc» — какой-то местный ориентир (вероятно, мыс) на оз. Оривеси. Слово «лендом(а)» последней незаконченной фразы письма обозначает меру веса и этимологизируется из вепс.*lendam со значением «поднимаемый (лодкой) груз» (Хелимский, 1986, с. 252).

Речь в тексте идет о нескольких разновременных (на протяже­нии трех лет) грабительских нападениях со шведской территории на карельских торговцев[19] и рыбаков и о причиненных убытках. Интересно упоминание среди нападавших лопаря по имени Новзе, доказывающее, что остатки прежнего  саамского  населения еще проживали на рубеже XIV—XV вв. в районе Сайменских озер.

Грамота № 243

Поклон от Сменка от Корелина. Пришли, господине, т кобе на село на Пытарево, цимь его пожалуешь, и ты, осподине, прикажи всякое слово, а аз торбе, своему господину, цолом бею.

(Арциховский, Борковский, 1963, с. 65—66).

Грамота обнаружена в слое 4 строительного яруса (1422— 1429 гг.).

Это письмо отнесено к числу «карельских» грамот на основа­нии прозвища корреспондента — Корелин, вероятно, указываю­щим на его происхождение. В комментарии к грамоте А. В. Ар­циховский писал: «Автор письма, повидимому, ключник. В нов­городских писцовых книгах конца XV в. село Пытарево не об­наружено. Письмо довольно бессодержательно: ключник сообщает, что он ждет распоряжений хозяина» (Арциховский, Борковский, 1963, с. 66). Л. В. Черепнин (1969, с. 138—139) трактует этот текст как челобитье о закреплении за автором жалованной гра­мотой села Пытарево. Такой интерпретации, на наш взгляд, про­тиворечит троекратное употребление обращения «господин», ука­зывающее на подчиненное и зависимое положение Сменка по от­ношению к адресату. В. Л. Янин (1975, с. 157) полагает, что в грамоте № 243 запечатлен переход крестьянина Сменка Коре­лина от одного владельца к другому.

Относительно ойконима «Пытарево» грамоты, возможно, сле­дует отметить, что по писцовой книге 1500 г. в Сакульском пого­сте известна местность Петерва, где располагались деревни свое­земцев Григория Ивановича и Никиты Павловича Рокульских, а также Коневского монастыря (Переписная окладная книга... 1852, с. 45—48, 73).

В ходе археологических раскопок в Новгороде были получены первоклассные материалы для воссоздания истории русского сред­невекового города, в том числе — истории связей метрополии с периферийными районами Новгородской земли. Широкие кон­такты Корельской земли с Новгородом, присутствие корел в го­роде нашли отражение в находках серии древнекарельских укра­шений в новгородских раскопах.

Особый вид источников по истории связей Карелии с Нов­городом составляют письма на бересте, сочетающие черты па­мятников письменных и памятников археологических. Эта характеристика берестяных грамот создает предпосылки для их более углубленного комплексного источниковедческого анализа, который может быть проведен средствами и методами сразу двух истори­ческих дисциплин — традиционного текстологического источниковедения и археологии. И дело здесь не только в том, что грамоты найдены в определенных строительных ярусах четко стратифи­цированного культурного слоя Новгорода и имеют достаточно узкую археологическую (дендрохронологическую) дату. Инфор­мативность берестяных грамот как источников повышается в пер­вую очередь за счет того, что они объединяются в археологиче­ские комплексы, связанные со вскрытыми в ходе раскопок городскими усадьбами (об общих принципах  источниковедческого анализа берестяных грамот см.: Колчин, Янин, 1982, с. 97—102). Часть такого комплекса составляют и «карельские» письма усадьбы «Е» Неревского раскопа. Рассмотрение грамот, непосредствен­но касающихся Карелии, в контексте совокупности писем, найден­ных на этой усадьбе в слоях XIV — начала XV в., дает дополни­тельные сведения о связях конкретной боярской семьи с Корель­ской землей в это время, о формах организации государственного административного контроля и фиска, а также о других методах эксплуатации новгородским боярством этого района Новгород­ской земли. Комплекс писем усадьбы «Е» подробно рассмотрен В. Л. Яниным (1975, с. 125—142); новые важные связи внутри этого комплекса позволила выявить идентификация почерков грамот, проведенная А. А. Медынцевой (1984, с. 53—75).

Древнейшая из «карельских» грамот Неревского раскопа (№ 292) найдена в слое 14 строительного яруса и хронологически обособлена от прочих. Вместе с тем необходимо отметить, что место ее обнаружения, видимо, не случайно, поскольку из не­скольких более поздних (1268—1292 гг.) слоев той же усадьбы «Е» происходит одна из трех встреченных в Новгороде овально-выпуклых застежек-фибул «карельского» типа (Седова, 1981, с. 84, рис. 30:3).

Следующее по времени письмо № 286 от Григория к Дмитру о сборе дани на карельской территории относится, по всей ви­димости, к 1351 или 1352 г. На личность и характер деятельности Григория проливает свет написанное им же письмо № 133 (9 ярус — 1340—1369 гг.): «Поклонно от Григории к (осподину) мо(емо) ко Смену. Послало (есомо со Степ)аномо со своими сукладн(икомо) кипу непре, 9 сото и 3 в ... веревки узкой. А то дале (дру)гонадцате рубля. А (то го)сподине, прод(аи) при собе, (а с)еребро к собе возми». Согласно предположению А. А. Медынцевой, в середине XIV в. названный в грамоте № 133 господином Семен и был карельским данником, по указаниям и под эгидой которого непосредственно осуществляли сбор дани  Григорий и Дмитр. Некоторые факты указывают на родственную или дело­вую связь Семена, владельца усадьбы «Е» около 1350 г., с нов­городской боярской семьей Мишиничей  (Медынцева, 1984, с. 59—60, 70—71). Григорий, помимо сбора дани, занимается также торговлей промысловыми товарами в складчину с неким Степаном (?); его хозяин Семен в грамоте № 133 выступает, оче­видно, в роли кредитора. Обратим внимание на товары, посылае­мые Григорием, — это «кипа непре», т. е. связка шкур нерпы. Нерпа водится в Белом и Балтийском морях, а также в Ладожском и Сайменском озерах (кстати, само русское слово «нерпа» заим­ствовано из кар.-лив., фин. norppa; Фасмер, 1987, т. III, с. 65— 66). Очень похоже, что Григорий скупает промысловые товары на тех же карельских землях, где он по поручению хозяина со­бирает дань.

По мнению А. А. Медынцевой, после заключения очередного мирного договора Новгорода со Швецией в 1351 г. право сбора карельской дани переходит к боярской семье Мишиничей-Онцифоровичей. Новый хозяин усадьбы «Е» и карельский данник — Мак­сим Онцифорович, сын посадника (в 1351—1354 гг.) Онцифора (1984, с. 71). В слое 8 яруса (1369—1382 гг.) на усадьбе найдена грамота № 279, в которой Максим именуется сотским (о грамо­тах, связанных с Максимом Онцифоровичем, см.: Янин, 1975, с. 125—132; 1977, с. 166—169). Из этого же слоя происходят и на­писанные почерком Григория «присловия» — список карельских даней на бересте № 278. Возможно, ко времени деятельности Мак­сима относится и грамота № 403 (написанная Григорием?), также содержащая список поборов с карельского населения Кирьяжского погоста и дополненная кратким русско-карельским разго­ворником. Таким образом, Григорий, прежний подручный Семена, продолжает жить на усадьбе «Е», он по-прежнему непосредственно занимается сбором дани в Корельской земле, но теперь уже служит новому даннику — боярину Максиму Онцифоровичу.

В течение того времени, когда откладывался слой 8 яруса (т. е. до 1382 г.), усадьба «Е» и право сбора карельских даней переходят к новому владельцу — Сидору, вероятно, сыну Максима (Буров, 1979, с. 224—225). Судя по встреченным на его усадьбе грамотам, Сидор занимал посты в новгородском админи­стративном и судебном аппарате, имел контакты с архиеписко­пом. В слое 8 яруса найдены два обрывка письма Сидора к Гри­горию (№ 275 и 266), в котором упоминаются корельские кони, а также оленина — специфический продукт таежного и приполяр­ного охотничьего промысла, демонстрирующие связь владельца усадьбы с северными районами Новгородской земли. В другой грамоте Сидора (№ 260, тоже 8 ярус) содержится список долгов, исчисляющихся в рублях, белках и лососях; последние опять-таки указывают на связи Сидора с областями Севера. Один из упомя­нутых в этом списке должников, с которого следовало взять 50 бе­лок, носит карельское имя Вигаль. Лососи и прочие промысловые породы рыб упоминаются и в других грамотах последней четверти XIV— начала XV в., обнаруженных на усадьбе «Е» (№ 259 и 280; см.: Янин, 1975, с. 135—142). Из 7 строительного яруса (1382— 1396 гг.) происходит письмо № 281, написанное знакомым почерком Григория: «Поклоно от Наума и от Григории к данику новгородцему и к новгородцамо, кто изгодится тамо (т. е. «тем нов­городцам, которые там окажутся». — Л. С.). Послале есме свои люди 3 целовеке свои...». Хотя в письме данник и не назван по имени, логично предположить, что им является Сидор, на усадьбе которого найдена эта грамота (Медынцева, 1984, с. 70). Коммен­тируя приведенный текст, В. Л. Янин пишет: «,,Место работы" адресата грамоты № 281 раскрывает одно из ,,присловий", при­надлежащих именно этому даннику, поскольку оно происходит из тех же слоев рубежа XIV и XV вв. Это грамота № 130» (Янин, 1975, с. 75). Как теперь установлено, грамота № 130 — запись поборов в корельских деревнях Кюлолакше и Куроле, исчисленных в мерах тканей, — принадлежит «перу» все того же Григория.

Итак, комплекс берестяных грамот усадьбы «Е» демонстрирует связь конкретной новгородской боярской семьи со сбором госу­дарственных доходов-даней в Корельской земле на протяжении примерно полустолетия. Максим и Сидор принадлежали к бояр­скому роду Мишиничей-Онцифоровичей; оба они занимали опре­деленные посты в республиканской администрации Новгорода. Какое-то отношение (родственное?) к этой семье, возможно, имел и их предшественник Семен. Наследственное владение Мишиничами-Онцифоровичами правом организации и контроля за сбо­ром корельской дани во второй половине XIV — начале XV в. не являлось чем-то исключительным в фискальной системе Нов­городского государства. Существуют другие примеры раздачи в руки знатных боярских фамилий подобных кормлений в других землях республики (Янин, 1981, с. 277—278). Непосредственный сбор дани осуществляли боярские тиуны, разъезжавшие по под­ведомственной территории, поделенной между ними на определен­ные участки. Такими тиунами были Григорий, успевший послу­жить трем данникам, Дмитр (№ 286), Наум (№ 281), возможно — Степан (№ 133).

Обладание правом организации и контроля за государственным фиском обеспечивало данникам и их подручным также зна­чительные дополнительные доходы от эксплуатации естественных богатств Корельской земли. Тиуны не только собирали дань, но и занимались торговлей, в которой на правах кредитора принимал участие их хозяин: Семен получал серебро от перепродажи шкур нерпы, присланных тиунами (№ 133). Сидор выступал в роли ростовщика — ссужал рыбаков и охотников или перекупщиков рыбы и пушнины деньгами с условием выплаты процентов лосо­сями и белками, которых, надо думать, затем не без выгоды перепродавал (№ 260; см.: Янин, 1975, с. 137—139). С Севера же на боярскую усадьбу поступали оленина (№ 275), корельские кони (№ 266), корельские ткани (№ 130).

Не ясно, имели ли данники земельную собственность, вотчины в Корельской земле. Бесспорных данных в пользу этого берестя­ные грамоты не дают, хотя записи поборов в некоторых из них (например, № 403, 130) не поддаются однозначной интерпретации: в принципе, это могут быть и государственные доходы (дань, что наиболее вероятно), и доходы с вотчины. Однако, если боярщины Мишиничей-Онцифоровичей и существовали в корельских погостах во второй половине XIV — начале XV в., они не могли быть круп­ными. По данным писцовой книги 1500 г., в которой московские писцы отмечали прежних владельцев участков, на долю новгород­ских бояр здесь приходилось менее 5% земельных угодий (Исто­рия Карелии.., 1952, с. 108). Обладание земельной собственностью в этом районе Новгородской земли, видимо, не могло сравниться по доходности с торговыми спекуляциями и ростовщичеством.

В заключение отметим еще один аспект связей древней Каре­лии с Новгородом, дополнительные сведения о котором дают гра­моты на бересте. Характерно, что именно на усадьбу своего дан­ника в 1396 г. родовая знать вымольцов Кюлолакшского и Кирьяжского погостов прислала челобитье о помощи против граби­тельских набегов из-за рубежа, адресованное всему «Господину Новгороду» (№ 248 и 249). Вполне возможно, как думает И. П. Шаскольский, что этой самой грамотой новгородцы были извещены о вражеском нападении на корельские погосты, после чего предприняли ответный рейд во главе с князем Константином (Шаскольский, 1963, с. 75). Следовательно, данник (а им в это время был Сидор, сын Максима Онцифоровича) в случае необхо­димости выступал организатором военных мероприятий на подве­домственной ему территории Корельской земли.