ИСТОРИКО-АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ДРЕВНЕЙ КОРЕЛЫ («КОРЕЛЬСКИЙ ГОРОД» XIV В.)

A. H. Кирпичников

I.

Корела (ныне г. Приозерск Ленинградской обл.) являлась самым северо-западным городом Новгородской земли. Отмеченное имя закрепилось за городом в московское время, а в новгородское он именовался «Корельским городом» или городком. Предполагают, что первоначальным названием поселения или становища на Вуоксе было карельское Кякисальми или Кекисальми.что в переводе означает Кукушкин пролив. Производным от него явилось шведское Кекесхольм или Кексгольм – буквально остров Кекес. Все три разноязычных наименования зафиксированы источниками и в ходе переменчивых обстоятельств использовались как официальные, что отражало в свою очередь неспокойную судьбу самого населенного пункта. В русской истории Корела выступает и как форпост, обороняющий самые северо-западные рубежи страны от шведской экспансии в XIV—начале XVII вв., и как самостоятельный культурный и экономический центр на финноязычной окраине Руси.

История города на р. Вуоксе (древнерусск. Узерве) изучена неравномерно. Древнейшее прошлое Корелы освещено летописными источниками. Однако не они, а сведения, связанные со шведской оккупацией города в 1580—1597 и 1611—1710 гг., главным образом привлекали исследователей. В 1898 г. финский археолог Т. Швиндт выпустил книгу, посвященную укреплениям и постройкам Корелы—Кексгольма последней четверти XVI—XVII в. В этом издании с большой обстоятельностью опубликованы документы шведского строительства в Кексгольме. Следует отметить капитальную монографию о истории Кякисальми, написанную финскими историками и изданную в 1958 г. К чести авторов этого труда, в ней отсутствуют некоторые националистические преувеличения, одно время подогревавшиеся финской буржуазной историографией и связанные с утверждением вековечного финского характера города и его культуры.

Целостного труда о Короле, равноценного финскому, у нас пока не создано. Однако в советской исторической литературе рассмотрены некоторые узловые моменты истории средневековой Корелы) связанные с ее новгородским периодом, укреплениями в XIV и XVII вв., экономическим значением в XVI в., обороной в русско-шведских войнах XVI—XVII вв. Внимание к Кореле—Кексгольму XVI—XVII вв. стимулировалось обилием письменных источников. Что касается первых веков существования города на Вуоксе, то здесь представления ученых, как правило, не шли дальше летописных известий. За пределами этих известий между тем существует много «темных мест». К ним относится вопрос о происхождении и первоначальном облике города.

Неясным представляется строительная биография города. Почти ничего достоверного не было известно о материальной культуре Корелы, равно как и о ее первоначальных постройках и роли как областного центра и новгородского пригорода. Факты письменной истории Корелы давно требовали археологического дополнения.

Первые археологические раскопки детинца Корелы были произведены в 1891 г. Т. Швиндтом, но их результаты, видимо, не вдохновили исследователя и не были опубликованы. Известно только, что во время раскопок были найдены части оружия, бытовой утвари, черепки посуды. О датировке предметов ученый сообщил лишь, что они «разного времени, в том числе и периода варварства». В дальнейшем находки были частично отнесены к XII в., что породило легенду о возникновении Корелы по времени раньше появления первых письменных известий о ней. Знакомство с неопубликованным описанием находок, хранящихся в Национальном музее Финляндии, убедило нас в том, что среди найденных в 1891 г. вещей, видимо, нет относящихся к XII—XIII вв. Добытый археологический материал относится и XIV—XVIII вв., что подтверждено и нашими раскопками последних лет. Далее. В печать попали сведения о том, что в 1948 г. на территории Старой крепости Приозерска обнаружено несколько лепных черепков глиняной посуды, сделанной приблизительно в Х в. Руководитель обследования 1948 г. II. Н. Гурина, однако, не подтвердила приписанное ей открытие. Таким образом, первые раскопки Корелы оказались явно недостаточными, чтобы удревнить дату ее возникновения, но они побудили к дальнейшим исследованиям.

Планомерные археологические изыскания древней Корелы были предприняты в 1972—1973 и 1975—1976 гг. и ставили целью раскрыть, насколько это возможно, этнокультурную и строительную биографию этого поселения. Эти работы проводились археологической экспедицией ЛОИА АН СССР и затронули детинец древней Корелы (ныне занятый историко-краеведческим музеем, рис. 1) и посад — некогда Спасский остров (ныне санаторий Ленинградского военного округа). Оба названных района до 1857 г. (когда произошло понижение уровня Вуоксы)  представляли острова, отделенные от суши 60—290-метровыми по ширине водными протоками. Настоящая работа посвящена древностям детинца древней Корелы. В рассматриваемое время этот детинец и представлял первоначальное городское поселение, лишь с XV в. дополненное посадом. 

II

В 1270-х гг. в летописях начинает упоминаться Корельская земля. В это время она входила в состав Новгородских владений. Отношения с иноязычными окраинами Новгород, как установлено, строил на началах широкой автономии. Русские военные гарнизоны и фактории в этих районах отсутствовали, сохранялись обычаи и уклад местной жизни. Финские племена водь, ижора и сильнейшая среди них корела платили дань и в качестве федератов входили в состав новгородского войска. Военные обстоятельства конца XIII в. нарушили этот распорядок, так как потребовали непосредственного вмешательства русской военной силы и укрепления северо-западной границы. Начиная с 1283 г. шведы развернули наступление на районы, прилегающие к Неве и Ладожскому озеру, «хотяще на короле дань взяти». После основания в 1293 г. Выборга - новгородским руководителям стало ясно, что противник преследует стратегические цели отторжения пограничных территорий. В 1295 г. шведский отряд проник к устью Вуоксы и «поставиша свейские немцы город в Короле». Реакция новгородцев была быстрой. В тот же год шведский острожек был взят и «город разгребоша». Несколько иначе сообщает об этом событии составленная в 1320—1335 гг. шведская хроника Эрика. «Кексгольм (Kekes-holm),—рассказывает хронист,—был тогда взят христианами и уцелел от огня; много язычников было там побито и застрелено в тот самый день, а тех, что взяли в плен, они (шведы, — А. К.) увели в Выборг». Торжество победителей было недолгим. Подошли русские отряды и после 6-дневой осады перебили почти всех шведов во главе с их воеводой. «После этого островом тем владели русские и сильно укрепили его и посадили там мудрых и храбрых мужей, чтобы христиане не приближались к этому месту».

Сопоставим приведенные разноречивые источники. По русской версии шведы впервые основали крепостцу в нижнем течении р. Вуоксы, по шведской — Кексгольм существовал до них. Исследователи отдают предпочтение шведскому известию и считают, что в хронике Эрика речь идет о карельском поселении, где не было русского гарнизона и которое возникло задолго до 1295 г. Здесь следует заметить, что в довольно подробных летописных записях, касающихся набегов шведов на Приладожскую Карелию, например, в 1284 и 1292 гг., нет и намека на существование карельского городка на Вуоксе, равно как и на территории всей Приладожской Карелии. Поэтому возможно, что под языческим Кексгольмом 1295 г. имелся в виду расположенный на острове временный военный лагерь — пункт сбора ратников и убежище. Кстати сказать, случай использования острова (в истоке Невы) для укрытия и русской рати летопись отмечает под 1228 г.

Местоположение Кексгольма 1295 г. до сих пор оставалось гадательным. Его помещали там, где в дальнейшем обосновался Корельский городок (будущий детинец Корелы), а также на Скалистом острове (Каллиосари) и на одном из островков устья реки Вуоксы. Раскопки на месте Корельского городка (об этом ниже) не обнаружили материалов и построек конца XIII в. На Скалистом острове вообще пет и не было культурного слоя. Не случайно в одном источнике 1568 г. он поименован Мертвяч-островом. В течение всего средневековья эта часть суши была необитаемой. Наиболее вероятным представляется усть-вуокский адрес первоначального городка. Он опознается по одной неопубликованной записи в писцовой книге Водской пятины 1568 г. В источнике упомянут находившийся в устье Вуоксы деревянный монастырь Иоанна Предтечи (в 1573 г. сожженный шведским полководцем Г. Флемингом). «Да под Иванским же монастырем на усть реки Узервы у городища монастырьская мельница». Упомянутый монастырь находился, по-видимому, на мысообразном выступе на левом берегу р. Вуоксы при ее впадении в Вуоксинскую губу. А рядом, как видно на картах XVIII в., существовали один-два островка (каждый размером 50х100 м). После понижения реки в 1857 г. они слились с сушей. В 1972 г. это место, представлявшее собой холмовидное возвышение, было обследовано. Культурный слой здесь обнаружить не удалось, так как вся интересующая нас поверхность участка сильно испорчена и превращена в свалку мебельной фабрики. Полученный отрицательный результат не должен обескураживать. И карельский лагерь, и шведский острожок, и даже деревянный монастырь — все эти сменявшие друг друга сооружения, видимо, не были достаточно долговечными, чтобы оставить отчетливые культурные следы. Как бы то ил было, ясное указанно на существование в XVI в. городища именно в устье Вуоксы позволяет считать его местом первоначального Кексгольмского замка 1295 г.

Какова дальнейшая судьба усть-вуоксинского острожка? Согласно приведенному выше русскому свидетельству, новгородцы разрушили островную крепость; шведскому — наоборот, укрепили. Разрушение укреплений, однако, не противоречит их более позднему восстановлению. Так, в 1282 г. новгородцы сравняли с землей частновладельческий замок Копорье, но спустя 15 лет его отстроили вновь уже как государственное укрепление. Возможно, нечто подобное произошло и с уничтоженным шведским острожком на Вуоксе. Примерно около 1300 г. новгородцы для руководства военными действиями стали посылать в Карелию служилого князя. В 1307—1308 гг. им был тверской князь Борис Константинович. Военный предводитель не мог бы эффективно осуществлять своих функций, находясь в Новгороде и не имея на место укрепленной резиденции. Таковой какое-то время мог быть восстановленный шведский замок или другое близлежащее укрепление. Последнее предположение получило некоторое археологическое обоснование во время раскопок 1976 г. В северо-восточной части упоминавшегося выше детинца Корелы на глубине 2 м на самом материке обнаружен полуразрушенный венец сруба со стороной 3.7 м, судя по стратиграфии, возможно, относящийся к первому десятилетию XIV в. В зоне сруба не оказалось других культурных остатков, из чего следует, что он существовал недолго. Далее. Намек на существование нового укрепления, находящегося от первоначального на расстоянии 1300 м вверх по течению реки Вуоксы, содержится и в следующем летописном известии, помещенном под 1310 г. «Поидоша новгородци в лодьях и в лонвах в озеро (Ладожское,—А. К.) и идоша в реку Узьерву, и срубиша город на порозе нов, ветхый сметавше». Судя по контексту, обветшавший «город» находился на том же месте, что и заложенный вновь. Необычным является указание на полную разборку, а не ремонт предшествовавшего укрепления. Очевидно, речь шла о совершенно новой, более обороноспособной, чем прежняя, твердыне. Что касается упоминания порогов, то они действительно располагались возле новопостроенной крепости и еще в XVIII в. обозначались на чертежах.

Приведенное сообщение 1310 г. фиксирует существование крепости на новом месте. Налицо перенос укрепления из устья Вуоксы вверх по ее течению, т. е. дальше от берега Ладожского озера, в глубь материка.

 Очевидно, первоначальный замок располагался слишком близко к Ладожскому озеру, был недостаточно защищен и к тому же находился в районе непригодных для возделывания песчаных почв. Когда бы ни произошел перенос укрепления — около 1300 г. по воле тверского князя или в 1310 г. по инициативе Новгорода, — он означал более основательный, чем прежде, подход новгородцев к обороне их «корельского рубежа». Была осознана необходимость возведения в этом месте границы надежного оплота, без которого нельзя было бы сохранить окружающую территорию. Строительство крепости на Вуоксе явилось дальновидной акцией Новгородской республики, так как вовремя предотвратило захват шведами восточнокорельских земель и сохранило в руках «верхней» Руси важнейшую торговую магистраль но Ладожскому озеру и Вуоксе. Летописное сообщение 1310 г. примечательно и в отношении конкретных обстоятельств военного строительства. Флотилия новгородцев привезла, очевидно, не только воинов, но и мастеров-градодельцев, отстроивших остров, как показали раскопки, по единому плану, как государственный укрепленный форпост. Выразительные следы строительства 1310 г. удалось обнаружить археологически (см. ниже). Его  дендрохронологическая дата совпала с летописной.

Можно предположить, что быстрая постройка крепости на острове площадью 6000 кв.м.  состоялась с помощью местного населения. Более того, сообщения летописи о жизни Корельского городка в первые 50 лет его существования свидетельствует о том, что в составе его жителей находились и русские, и карелы. Иными словами, перед нами своеобразнейшее городское поселение, состоящее из двух разноязычных федеративных: общин и редкий в средневековье пример сотрудничества более сильного народа со своим соседом. Следует отметить, что в городах Финляндии, основанных в XIII в. (Тавастегус, Ванай, Выборг), «свейские немцы», насколько известно, не привлекали в свои замки местных вождей и их окружение.

Заново построенный, как он именовался вплоть до конца XV в., «Корельский городок» или «Корельский город», давался новгородцами в кормление наемным, преимущественно литовским князьям-военачальникам республиканского войска. Присутствие военного предводителя в пограничном городе в первые десятилетия его существования не было обязательным. Действительно, сохраненные летописью события того времени отразили не столько ратные подвиги служилых князей, сколько порой неприязненные взаимоотношения провинции и метрополии, осложненные противоборством враждующих государств и столкновением разных религий. Сказались эти обстоятельства и на отношениях городских общин, которые, учитывая их близкое соседство и различие верований, не всегда были мирными. Так, в 1314 г. «избиша корела городчан, кто был руси в Корельском городке, и въведоша к собе немец». Подоспевший отряд новгородцев без боя вошел в город и покарал шведов и «корелу-переветников». Спустя 23 года «измена» повторилась.На этот раз город передал шведам воевода Валит-карелянин. Неповиновение русской власти перекинулось и на округу. При этом было избито много новгородских и ладожских купцов, а совместный шведско-карельский отряд напал на Обонежье и даже сжег посад Ладоги. Понадобился специальный поход новгородцев и 5-дневная осада Корельского городка, чтобы освободить его от «свейских немец». Вскоре была замирена и вся Карельская земля, По миру 1339 г. со Швецией было решено выдавать карельских перебежчиков, «да не польстят промежю нами».

В событиях 1337 г. отмечен воевода Валит. Об этом лице, возможно, вспоминает записанное в 1592 г. предание, называя его «большим владетелем», «посаженником на Корельскос владение от новгородских посадников». Этот Валит, в крещении Василий, согласно этому же преданию, завоевал для Новгорода Мурманскую землю и покорил Лапландию. Он же построил в Коле и Варенге каменные сооружения, «выкладено каменьем, кабы городовой оклад». Соответствует ли легендарный Валит своему историческому тезке, достоверно не выяснено. Одно все же ясно. Валит 1337 г. был доверенным лицом Новгорода и одновременно тем влиятельным представителем своего племени, при котором приладожская корела осмелилась на широкое оппозиционное выступление, принявшее окраску защиты языческих порядков. 1310—1330 гг. были, похоже, периодом наивысшего карельского сепаратизма. Не результатом ли племенных претензий явилась передача новгородцами власти в Корельском городке ставленнику местной знати? Признание самостоятельных устремлений карельской старшины зашло так далеко, что по-соседству с новгородским форпостом обосновался особый племенной острожек Тиверский, возможно, основанный в Валитово время  и укрепленный валунной стеной, поразительно напоминающий городовой оклад легендарного покорителя Лапландии. XIV в. вообще явился для Карелии временем всеобщих перемен. Дорогу пробивали феодальные порядки, язычество шло к закату, пара-стали русско-шведские столкновения. В этих условиях карельская знать, лавируя между Новгородом и Швецией, пыталась отстаивать собственные' интересы. Стремление старшины могли поддержать сельские землевладельцы. В это время в деревне шел процесс классообразования и выделились зажиточные семьи. Показательно, что к 1300—1350 гг. относятся наиболее выразительные богатые карельские погребения, обнаруженные в конце XIX в. Т. Швиндтом в окрестностях Кексгольма. В середине XIV в. языческие погребения этого рода постепенно исчезают, что, очевидно, объясняется активизацией на Карельском перешейке после событий 1337—1339 гг. православия. Одновременно с церковными запретами происходило и вытеснение из городской политической жизни местной знати. Опыт подсказывал новгородцам, что только когда горожане действовали единодушно, им, как это, например, имело место в 1322 и 1348 гг., удавалось самостоятельно отбиться от шведских нападений. Судя по тому, что после 1337 г. карельские представители в событиях, связанных с Корельским городком, не упоминаются, их, похоже, отстранили от участия в городском управлении. Этим путем Новгород надеялся усилить сплоченность города перед лицом внешней угрозы. Так, во второй половине XIV в. власть в Корельском городке, очевидно, полностью перешла в руки новгородской администрации. Период, когда город был центром своеобразного русско-карельского симбиоза, а финны, по свидетельству одного источника XVII в., «с русскими были настолько соединены, что трудно сказать, на чьей стороне была высшая власть  остался позади.

III

Факты письменной истории Корельского городка ныне могут быть дополнены археологическими (рис. 1). Четырехлетние раскопки экспедиции ЛОИА АН СССР, проведенные на месте древнего города, охватили территорию, в общей сложности составившую 666 кв.м. При закладке раскопов первоначально преследовалась цель обнаружения и зондирования культурных напластований. Результаты этого поиска, однако, скоро вышли за пределы разведочных. В ходе работы были выявлены наиболее перспективные участки. Ныне можно подвести итоги определенному циклу исследований средневекового поселения на Вуоксе. Уже первые раскопки острова в -1972 г. обнаружили своеобразие его стратиграфии. Культурные остатки, связанные с периодом средневековья, подразделялись на два утолщающихся к краям острова строительных горизонта общей толщей 0.5—1.8 м. Верхний строительный горизонт (толщей 0.2—0.9 м) был открыт на глубине 0.5—0.7 м (ближе к краю острова на глубине до 1.5—2.6 м). Его выявленная по данным дендрохронологии дата — 1360—1380 гг. Постройки этого горизонта сгорели, видимо, в конце XIV в. Они были воздвигнуты на углистом слое, который сопоставляется с летописным пожаром 1360 г. Бедствие было тотальным. «Погоре Корельский город напрасно и много пакости створися доспеху и животу, а городчане только душами осташеся». Под пожарищем 1360 г. на глубине 0.7—1 м (к краю острова — на глубине до 2.7—3.7 м) залегает нижний строительный горизонт (его общая толщина 0.3—1 м), дендро-хронологически отнесенный к 1310—1360 гг. Если в центре городища дерево в культурном слое почти не сохранилось, то ближе к берегу (где высятся куртины и бастионы) достаточно влажная почва сберегала органический материал удовлетворительной сохранности. В этом отношении окраинные части городища не отличаются от таких городов, как Новгород, Орешек, Белоозеро. Итак, городищенский слой представлен .двумя четкими по дате напластованиями, связанными с двумя-тремя поколениями первых жителей города. Что касается более поздних слоев, то они не сохранились, так как были по всей видимости скопаны при возведении земляных укреплений острова в XVI в. Переходим здесь к характеристике строительных горизонтов начального периода жизни Корельского городка и начнем с нижнего из них, основанного согласно с летописной датой не позже 1310 г.

При разборке нижнего строительного горизонта обнаружено в разных местах острова 8 срубных жилищ со стороной 3.5—5 м. Печи помещались в одном из углов и выделялись скоплением глины и угля. Лучший по сохранности участок был исследован в северо-восточной части острова (рис. 2, А и Б). В этом месте на глубине 1.3—2 м обнаружены четыре (полностью изучены два) сруба размером до 5х5 м с черным полом из тонкоствольных бревен. Срубы были поставлены на сплошную деревянную платформу из двух рядов, частью связанных врубками стволов. Эти подкладочные окоренные бревна достигали длины 6.7—6.9 м и в поперечнике 0.5 м. Некоторые из этих стволов были снабжены торцевой петлей, очевидно, для пропуска сплавных, связывающих плот канатов. Упомянутая подкладочная конструкция предохраняла дома островного городка от подтопления. К центру остров поднимался примерно на 1 м. Строители, вступившие на его неровную поверхность, спланировали ее примерно на один уровень, что и потребовало специального повышения береговых построек. Подкладочный помост в виде продольно и поперечно уложенных бревен обнаружен, кроме северо-восточной, в южной и западной сторонах острова. Иными словами, потребовалось, вероятно, круговое подвышение берега, прежде чем приступили к разметке домов. Уже это устройство, прослеженное по трассе длиной 170 м, потребовало единовременных усилий целой артели мастеров и свидетельствовало о едином замысле всего строительства. Подтверждает это и планировка расположенных в определенном, подчиненном береговой линии порядке домов, отстоящих друг от друга на расстоянии 1—2.5 м.^ Все обнаруженные срубы были, по-видимому, жилыми; хозяйственных построек не обнаружено. Скопления навоза оказались в проходах между домами, что свидетельствует о местоположении хлевов или навесов для скота рядом с жильем.

В целом создается впечатление, что поселенцы, во-первых, заселили всю площадь острова, во-вторых, из-за тесноты дорожили каждым клочком земли, и поэтому дома возводились однокамерными без самостоятельных дворских построек. Исходя из того, что площадь острова составляла примерно 6000 кв.м., а жилище в среднем занимало 50 кв.м., можно рассчитать, что в 1310 г. в крепости (с учетом существования по меньшей мере двух улиц и церкви) было построено 100—110 изб с населением— включая женщин и детей — 300—330 человек. Допустимо, что гарнизон городка был представлен взрослыми мужчинами, владельцами домов, т. е. насчитывал около 100 человек, пригодных для войсковой службы. Насельниками острова были отправившиеся согласно летописи в 1310 г. в поход новгородцы. Такие отряды, как установлено, состояли из вольных «охочих людей», «молодцов». Попав на Вуоксу, они создали своеобразное военное поселение свободных колонистов. В 1314 г. летопись называет их городчанами, что приравнивает этих людей к посадскому населению. Городчане XIV в. — одновременно воины, торговцы и ремесленники — отличались, очевидно, универсальностью своих занятий больше, чем их потомки XVI в. На примере Корельского городка, таким образом, приоткрывается завеса, обычно скрывающая обстоятельства сооружения новооснованных в XIV в. крепостей, защищавших северо-западные рубежи Руси.

Высказанные суждения требуют, разумеется, дальнейших обоснований. Содержимое раскопанных построек в этом плане, к сожалению, мало что прибавляет к сказанному выше. Предметы быта в исследованных постройках почти не сохранились. Дело в том, что после пожара 1360 г. жители, видимо, вернулись к своим пепелищам. Несгораемое имущество было, по-видимому, извлечено и удалено, вплоть до опаленных, по не сгоревших бревен подкладочной конструкции. Найденные здесь по большей части в разрозненном виде вещи не отличались от обычных изделий русских городов. Назову археологически редкое для этого времени пряслице из шифера, овальные кресала, скобель, три остроги для рыбной ловли. Среди военных предметов оказались обрывок кольчуги, пикообразное копье, шпора с колесиковой звездочкой. В ряду художественных изделий достойны упоминания уникальная бронзовая лампадка с шарнирной ручкой (к ней была прикреплена несохранившаяся крышка, рис. 4,7), типичный для новгородских древностей XIII—XIV вв. биллоновый овально-щитковый перстень с изображением двузубца, равноконечный янтарный крестик — обычная находка в северорусских городах XLV в. (рис. 3, 1). В 1976 г. в северо-восточной части городища на материке найден бронзовый нательный крестик с фигурно оформленными перекладинами (рис. 3, 2). Такие изделия во множестве расходились в период зрелого средневековья не только на Руси, но и попадали к народам юго-восточной Прибалтики и Финляндии. Один такой образец найден в XIX в. и в окрестностях Кексгольма.

Исследование нижнего строительного горизонта приводит в согласии с летописью к заключению, что новгородцы не были единственными обитателями новосозданного форпоста. При разборке нижнего строительного горизонта в соседстве с русскими изделиями встречены вещи карело-финского облика. Так, вместе с упомянутой выше шпорой, овальным кресалом и скобелем оказался уникальный обломок недоделанной серебряной подковообразной фибулы (рис. 3, 3). Рассматриваемый фрагмент — брак производства, важен для установления возможного места производства этих образцов. Подобного рода крупные серебряные фибулы с широкими тонколистными дужками, украшенными ветвями аканта, считаются характерными для карельских древностей. Кроме Карелии (где их известно до 30), эти застежки встречены в курганах Ленинградской области. При обсуждении вопроса о происхождении крупных серебряных застежек ссылались на то, что их орнаментация выполнялась под влиянием Востока или Византии мастерами, творившими в эпоху так называемого «карельского ренессанса». Источник орнаментального искусства, представленного на упомянутых, застежках, на наш взгляд, проницательно прогнозировал в 1938 г. Р. Страндберг. Он писал, что орнаментация карельских находок является «проявлением стиля, который, по-видимому, исчез в самом Новгороде или до сих пор там не обнаружен». Последняя догадка ныне полностью подтвердилась, хотя еще и не получила должной оценки. После археологических открытий в Новгороде оказалось, что приписываемый далеким странам орнаментальный стиль процветал в художественном отделочном северорусском искусстве XIII—XIV вв., что, разумеется, не исключает всякого рода местных, в том числе карельских подражаний. Рассматриваемая находка обеим этим возможностям не противоречит.

Далее. В 1976 г. в северо-восточной части городища на материке обнаружена скорлупообразпая бронзовая фибула, орнаментированная ленточным плетением (рис. 3, 4). Узор плетения, как полагали, характерен для романского искусства. Типичным оказался этот мотив и для множества русских, а именно новгородских изделий, начиная с XI в. Перед нами вещь-гибрид. На украшении, свойственном чудскому костюму, использован привнесенный извне орнамент. Будущие исследования должны прояснить, в чем заключалась и как далеко простиралась определенная стилистическая близость русского и карельского средневекового орнаментального искусства. Что касается распространения описанных фибул, то они типичны для Карелии и Финляндии, где подсчитано 12 находок, по ряду мельчайших совпадений отнесенных Ю. Айлио к типу F1.

Для представления об этническом составе первых поселенцев Корельского городка показательной оказалась исследованная в 1972 г. южная часть раскопа 2, непосредственно примыкающая к существующей куртине. Здесь на глубине 1.1—1.4 м на пространстве 2х4 м в пласте «раскисшего», не поддающегося ясной графической фиксации дерева, соответствующего нижнему строительному горизонту, было открыто скопление вещей, а именно бронзовая скорлупообразная фибула с деградировавшим звериным орнаментом (типа С2 по Ю. Айлио), обломки двух перстней— спирального и ложновитого, равноплечная и подковообразная бронзовые фибулы, бронзовая пронизка, пастовая буса, уже упоминавшаяся бронзовая лампадка с шарнирной ручкой, костяные игла, ручки ножей, три глиняных пряслица, точильный камень, оплавленные кусочки и окислы бронзы, жернов (рис. 4).

Привлекают внимание некоторые бронзовые вещи комплекса. Такова прежде всего скорлупообразная фибула с деградировавшим звериным орнаментом (рис. 4, 1). Еще одна такая же застежка найдена на нашем городище еще в XIX в. Карта распространения 53 изделий этого типа, восходящих к скандинавским оригиналам XI в., показательна. В Саво их найдено II, в Восточной Приботнии—2, в Хяме—3, Швеции—2, на территории Ижорской земли — 3, в Орешке — 2, в костромских курганах — не менее 2. Основное скопление «звериных» фибул приходится на территорию Карелии. Почти все из 27 находок происходят из б. округов Суотниеми, Ряйселя, Каукола, Рауту, Саккола, Пюхеярви, Гиттола, Киркийоки, тесным полукольцом окружающих древний город на берегах Вуоксы. Сразу по нескольку фибул рассматриваемого типа найдены Т. Швиндтом в карельских могильниках Суотниеми, ряйсельском Ховинсари, каукольской Ковериле. Определенная сконцентрированность и местонахождение находок, удаленных от Корельского городка на 5—50 км, несомненно очерчивают район сбыта городской продукции. К тому же сходство самих изделий настолько велико, что они производят впечатление серийно изготовленных в одной мастерской в относительно непродолжительный отрезок времени. Находящийся в центре данного района Корельский городок можно рассматривать в качестве естественного и наиболее вероятного центра, производившего популярные у карельских женщин изделия. Предположение о местном производстве бронзовых (и не только рассматриваемого типа) украшений подтверждается и нахождением в нижнем строительном горизонте тиглей для плавки бронзы и их обломков. А в 1976 г. обнаружена бронзовая чушка, приготовленная в тигельной форме, но почему-то в дальнейшем не использованная (рис. 3,7). Разумеется, географическая рассредоточенность так называемых звериных фибул, широкая дата их бытования в пределах XII—XIV вв. и некоторые орнаментальные различия предполагают несколько мест их изготовления.

Однако вуоксинское в этом ряду пока является наиболее компактным по территории и дате.

Возвращаясь к описанному выше комплексу вещей, укажем равно-плечную бронзовую фибулу, отделанную линейным орнаментом и II выпуклостями (рис. 3, 5). Фибул этого типа в Финляндии 20, и по своему типу они рассматриваются как местные. В отличие от некоторых классических образцов наша фибула меньше и ее отделка схематичнее. В 1973 г. на исследуемом городище в срубе верхнего строительного горизонта, дендрохронологически датированного 1389 г., найдена вторая равноплечная фибула несколько иного облика с фигурно оформленными краями (рис. 3, 6). Подобная же обнаружена в слое первой половины XIV в. в раскопках крепости Орешек. 30 застежек этого последнего типа происходят из Финляндии и 5 из Карелии; как и первые, все они отнесены к IX—XI вв. Что касается трех новых рассматриваемых находок, то они, возможно, омолаживают верхнюю дату бытования равноплечных застежек вплоть до XIV в. включительно. Такое определение, по мнению финских археологов, однако, требует проверки и пока не подтверждается хронологией финляндского материала. Укажем в связи с этим, что на нашем острове нет слоев IX—XI вв., а многовековое сохранение украшений «финского времени викингов», позднее оказавшихся на новооснованных в начале XIV в. поселениях возле pp. Вуоксы и Невы, представить трудно. Может быть, равноплечные фибулы достались XIV веку из каких-либо нарушенных погребений или старая мода вновь ожила. Будущие исследования, надеемся, уточнят эту неясность.

Возвращаясь к другим украшениям обсуждаемого комплекса вещей из раскопа 2, отметим спиральный перстень и подковообразную серебряную фибулу ромбического сечения с дужками, орнаментированными штампованными треугольниками (рис. 4, 3). Эти изделия не имеют пока локального адреса, они встречены на большой территории и особенно присущи финским средневековым древностям.

Перечисленные бронзовые вещи, фибулы и перстни датируются в широких пределах XI—XIII вв., и лишь равноплечные застежки, как упоминалось, соотносятся с IX—XI вв. Между тем эти находки происходят из слоя, современного основанию Корельского городка и, следовательно, использовались в первой половине XIV в. Таким образом, раскопки поселения на Вуоксе заставляют нас уточнить и омолодить даты некоторых чудских древностей, определявшихся более ранним временем. Недавние раскопки в Орешке, Тиверском городке, Копорье обнаружили серии вещей, в том числе и карельско-финских (например, скорлупообразные фибулы), по внешнему облику, казалось, архаичных для XIV—XV вв. При этом было установлено, что эти вещи современны своему слою, т. е. изготовлены в XIV—XV вв. В одном случае речь здесь идет о длительном существовании в новгородской провинции старых ремесленных традиций, в другом — о несовершенстве принятых в науке дат. Находки Корельского городка во многом рассеивают хронологические неясности и, в частности, приобретают эталонное значение при установлении верхней даты карельских кексгольмских могильников. Эти захоронения относят к XI—XIII вв. (по Т. Швиндту— 1100—1350 гг.). Теперь становится ясным, что некоторые богатые погребения этой культуры синхронны городу в низовьях Вуоксы. Похоже, что в этот же период карельская женская мода с присущим ей металлическим убором переживает, если судить по изобилию заупокойных даров, свой украшательский расцвет. Важная роль принадлежала здесь городской продукции и установлению налаженных, в том числе и внутриобластных, рыночных связей. Из всего сказанного явствует, что вещи местного облика, найденные в Корельском городке, не только свидетельствуют о присутствии здесь карел, но и, очевидно, о производстве ряда популярных украшений на вывоз. Таким образом, Корельский городок с самого начала своего возникновения был не только военно-административным, но и торгово-ремесленным пунктом. Что же касается городских мастеров, то ими могли быть как финны, так и русские. Русское городское ремесло не позже XIII в. обратилось к изготовлению популярных у финноязычных племен украшений. Чудские подвески — как, например, установил Е. А. Рябинин — изготовлялись в Новгороде. Нечто аналогичное, очевидно, происходило и в самом северо-западном новгородском пригороде. Характерно, что выделенные нами как карельские изделия относились к убору местного костюма. Что касается массы других найденных в нижнем горизонте Корельского городка находок, то они, как уже обращалось внимание, не отличались от новгородских и шире — общерусских.

Переходя к верхнему, относящемуся к 1360—1380 гг., строительному горизонту Корельского городка, следует прежде всего сказать о худшей, чем в нижнем, сохранности встреченных в нем построек. Удалось обнаружить лишь окладные бревна (длиной 5.5 м) двух сгоревших в огне изб. Судя по их расположению, планировка острова после пожара 1360 г. значительно изменилась. Однако прежние культурные традиции угадываются в сохранении отдельных найденных в данном слое корельских украшений (рис. 3, 8—10). К ним относятся бронзовые: пронизка с Ф-образными ушками, характерная для металлического убора карельского костюма, обойма на шарнире — очевидно, принадлежность прически, круглая выпуклая бляха — возможно, упомянутая в Калевале деталь чудского костюма, наконец, упоминавшаяся выше равноплечная фибула.

Подавляющее большинство изделий верхнего строительного горизонта бесспорно связано с русским городским ремеслом. Из этого можно заключить, что карельское присутствие в городе во второй половине XIV в. пошло на убыль.

Чтобы не быть голословным, перечислим некоторые изделия общерусского облика, найденные в верхнем строительном горизонте Корельского городка. Таковы украшенный трилистником бронзовый наконечник ножен меча, четыре шиферных пряслица из сиреневого шифера — южнорусское наследие XIII в. Выделяется обломок (рис. 3, 12) костяной пластинки с плетеным орнаментом, типичным для ряда новгородских художественных изделий зрелого средневековья. Этот узор вводит нас в круг произведений русского бытового искусства, проникших на Карельский перешеек или прямо из Новгорода, или через посредство его вуоксинского «пригорода». Вспомним в связи с этим расписные узорчатые туеса, найденные Т. Швиндтом в карельских могильниках Суотниеми, Кекомяки и Ховинсари. Показательно, что узоры на бересте из Хиштнсари и упомянутой костяной пластины из слоя 1360—1380 гг. полностью совпали. Выше рассматривались карельские фибулы, снабженные новгородским по происхождению линейно-ленточным орнамонтом. Восприятие этого отделочного стиля было более широким. Находки показывают, что люда на туеса и другие поделки, украшенные ленточной плетенкой, заимствована в западное Приладожье скорее всего из Новгорода. Распространение русских художественных изделий с петлевидным переплетающимся узором иллюстрируется также на примере ножей с орнаментированными бронзовыми рукоятями. Такие произведения в XIII—XIV вв. пользовались, видимо, широким спросом. Характерно их обнаружение в северно-русских городах и тяготеющих к ним чудских районах. «Узорчатые» ножи наидены, кроме Корольского городка (рис. 3, II и 5), в Тиверском городке, в Орешке, Копорье, Ладоге, Ленинградских курганах, в Карельских могильниках Кекомяки (б. округ Каукола близ Кексгольма) и Каускила (близ г. Лаппинранты в Финляндии), в могильнике близ д. Тамировой б. Весьегонского уезда Тверской губ., наконец, в Новгороде. Среди перечисленных ножей есть совершенно одинаковые или близкие но отделке (Корельский городок, Тиверский городок, Кекомяки, Каускила, Копорье, Ленинградские курганы), из чего можно заключить, что речь идет о серийном производстве и массовом распространении популярной бытовой принадлежности, которой стремились иногда подражать мастера Карельской земли.

В одном случае в 1972 г. в раскопе 4 на глубине 1.8—2 м удалось наткнуться на целый «склад» 115 разнообразных вещей, которые достаточно выразительно воссоздают типичную для провинциального новгородского города обстановку дома и позволяют судить о имевших отношение к военной службе, рыболовству и ткачеству занятиях его обитателей. Дендрохронологическая дата комплекса — 1367 г. Здесь найдены: обломок янтарного равноконечного креста, железная шпора с прорезью для звездочки, кожаные — поясной кошелек с несколькими отделениями, голенище сапога, поршень, 38 деталей обуви, части трех ткацких челноков, юрок, детали ткацкого станка, включая ниченку, чесало; берестяные — 18 трубчатых и 4 плоских овальных поплавков, части деревянных сделанных на токарном круге блюда и двух крышек, детали бочек и ушата, мутовка, орнаментированная доска (лодочное сиденье?), железное ботало и другое. Здесь же оказалась печать с изображением богоматери «Знамение» и сложного восьмиконечного креста на ее обороте (рис. 6, 1). Вторая аналогичная, но другого оттиска печать найдена в верхнем строительном слое в 1976 г. (рис. 6, 2). Печати такого типа ставились владычными наместниками и на грамотах фиксировали разного рода имущественные и прежде всего поземельные сделки. За пределами Новгорода такие печати — редчайшее явление. По новгородским анэпиграфическим аналогиям, собранным В. Л. Яниным, они относятся к 1360—1390 гг., что соответствует предложенной выше дате верхнего строительного горизонта. Находки двух однотипных печатей владычных наместников указывают на то, в чьих руках находилась административная власть в Корельском городке во второй половине XIV в.

Укрепление городского ремесла в середине и во второй половине XIV в. демонстрирует такой массовый археологический материал, как глиняная посуда. Изучение этой посуды имеет опорное значение вообще для карельских древностей, и в отношении уточнения ряда датировок, и по вопросу о влиянии русского керамического производства на местное ремесло, как известно, получившее гончарный круг в «историческое время» из русских рук. По крайней мере гончарная посуда, найденная в Карелии (включая Тиверское городище и кексгольмские могильники) совершенно тождественна (о чем скажем ниже) найденной в Корельском городке и даже в Орешке.

При раскопках Корельского городка найдено 1600 венчиков горшков, 30 фрагментов кувшинов, 11 обломков мисок. Целых форм, к сожалению, не встречено. Эта коллекция обработана и классифицирована в отношении (что, видимо, наиболее результативно) очертаний профиля сосудов с учетом также их теста и орнаментации. Тенденции развития подавляющей массы кухонной посуды можно проследить с точностью до полувека.

В верхнем строительном горизонте найдено 670 обломков сосудов, в нижнем — 940. Все образцы сделаны на круге, хорошо обожжены, в качестве примеси заметен кварцевый песок. От 1/5 до 1/2 упомянутых фрагментов орнаментированы по плечикам линейным .и волнистым орнаментом. Единично встречаются также ряды косых насечек, ямок, прямоугольных углублений. Диаметр сосудов 16—30, чаще 18—26 см. Предлагаемая классификация в следующей последовательности раздельно по горизонтам демонстрирует серийные формы глиняных горшков XIV в. (см. таблицу, а также рис. 7).

В первую группу объединены сосуды (тип 1, рис. 7) с плавно изогнутым венчиком и внутренним валиком, по форме восходящие к прототипам XII—XIII вв. Треть этих форм снабжена по плечикам линейным и волнистым орнаментом. Чем глубже, тем таких горшков больше.

Типологическое распределение венчиков кухонной посуды Корельского городка

В нижнем горизонте их 40% (376 экз.), в то время как в верхнем они составляют уже 25% (167 экз.). В северо-восточной части городища в раскопе 10 в предматериковом слое нижнего строительного горизонта из 65 найденных черепков 41 относились к описываемому типу 1. Таким образом, около 1310 г. эта керамика явно преобладала. Горшки этого типа являются обычными среди посуды XIII—XIV вв., найденной на территории Карельского перешейка и в Орешке. К следующим двум, впрочем, не массовым категориям (тип 2 и 3, рис. 7) относятся сосуды с плавно изогнутым в профиле горлом, но уже без внутреннего валика и с плоским срезом края. С ними соседствуют образцы с полуциркульным в профиле венчиком и мысообразным внутренним выступом вместо валика. Число образцов названных двух типов не превышало 4—11%, примерно половина их снабжена линейной и волнистой орнаментацией. Последующие группы объединяют образцы, представляющие новые формы своего времени. К тому же и изготовлены они не из серой, как было до сих пор, а из беложгущейся глины. Для этих форм характерны звонкий черепок, отсутствие грубых крупных примесей в тесте, снижение до 1/4—1/5 и ниже количества орнаментированных образцов. Таковы, в частности, горшки с грибовидным в профиле венчиком (тип 4, рис. 7). В нижнем горизонте их 15% (141 экз.) общего числа черепков, в верхнем—уже 25% (168 экз.). Эволюция этой формы, видимо, породила сосуды с вертикальным горлом, увенчанным небольшим односторонним козырьковым валиком (тип 5, рис. 7). Качество, прочность, привлекательный вид обеспечили этим образцам все большую популярность. Характерно, что в количественном отношении они опередили сосуды других типов. В нижнем горизонте черепков данного типа подсчитано 27% (254 экз.) всех находок, в верхнем—35% (235 экз.). Обломки сосудов из беложгущейся глины неоднократно находились в кексгольмских могильниках и Тиверском городке. Но только теперь они получают надежную дату и по крайней мере частично единый производственный адрес.

В заключение отметим образцы со своеобразным изгибом горла в виде фигурной скобки с внутренним валиком. Эта форма известна в северорусских древностях начиная с XI в., она популярна в Псковской земле, по для более северных районов нетипична. Малочисленность наших находок (от 2 до 3%) это подтверждает.

Итак, археологические изыскания Корельского городка XIV в. выявили новые данные как о возникновении и значении самого города, так и о взаимодействии города и округи, в данном контексте карельской и русской ремесленной культур. Появление в западном Приладожье новой для своего времени городской организации способствовало экономическому подъему всей Корельской земли, а также ее хозяйственной и социально-политической интеграции в рамках Северной Руси. Местное население было втянуто в общерусскую торговлю и в свою очередь само стало посредничать в деле распространения городской продукции среди западных карелов и финнов. В то же время активизируются внутриобластные связи, соответствующие растущим потребностям сельских поселений. Все эти процессы ускорили внедрение феодальных порядков, что до той поры происходило в более замедленном виде. Перемены, однако, не только не придавили самобытную карельскую культуру, но и способствовали ее явному расцвету. Язычество уживалось с христианством. Был, в частности, сохранен и, похоже, еще более разработан племенной, в особенности женский, убор. Местное население получило возможность все в возрастающих количествах приобретать украшения привычных форм, выработанные в городских мастерских. Сюда прибавляется взаимная веротерпимость и отсутствие религиозного антагонизма, что создало основу для беспрепятственного производства таких предметов, которые носили очевидные признаки языческих верований (например, так называемые звериные фибулы). Влияние русского ремесла на карельское, однако, вовсе не сводилось к подлаживанию мастеров к местным вкусам. Высокоразвитая продукция новгородцев, видимо, оказала преобразующее воздействие на технику всего края. Новый стимул получили бронзолитейное, кузнечное, особенно гончарное ремесло. Серийные партии доступных городских изделий хлынули на местный рынок, как только сформировался свой областной производящий центр и наладилось обоюдовыгодное торговое сообщение с Новгородом. Однако роль Корельского городка как своеобразного русско-карельского центра и проводника новгородского влияния не была все время одинаковой. Подъем к самостоятельности карельской знати, ее временами недовольство новгородскими порядками и своевольные «переветы» к шведам, общее усиление феодальной эксплуатации, рост военной угрозы на ближайших рубежах — все это во второй половине XIV в. наложило свой отпечаток на русско-карельские отношения и привело к постепенному устранению карельских валитов от участия в городских делах.

Перейти в начало