Военнопленные в Финляндии 1941—1944

Эйно ПИЭТОЛА

Осуществление идеи расовой и племенной сегрегации

Орготдел ставки 29 июня 1941 года издал приказ, который сыграл решающую роль в размещении военнопленных в течение всего периода ведения Финляндией военных действий против СССР. По сути он касался распределения пленных по разным национальным группам на осно­вании догмы расизма.

Удостоверение личности военнопленного и его личный опознавательный знак было приказано выдавать пленным в том лагере, куда они попадали в первую очередь. Каждый лагерь коди­ровал личные опознавательные знаки по-своему. Первая буква кода обозначала тот лагерь, куда пленный был доставлен. За буквенным обозначением следовал ряд цифр от единицы и выше. Каждый из двух лагерей, бывших в подчинении у штаба тыловых частей, использовал свое буквенное обозначение. Таким образом, код на личном опознавательном знаке пленного составлялся, например, следующим образом: лагерь для военн. в Кёулиё (Лаг. для в. № 1) № А 1 — и дальше; лагерь для военн. в Карвиа (Лаг. для в. № 2) № Е 1 — и дальше; лагерь для военн. в Хуйттисет (Лаг. для в. № 3) № Р 1 — и дальше; лагерь для военн. в Пелсо (Лаг. для в. № 4) № Н 1 — и дальше.

После того как пленный получал свой личный опознавательный знак, тот следовал за ним повсюду. Знак надо было держать в правом верхнем кармане гимнастерки и ни в коем случае не терять. Код со знака переносился также и на его удостоверение личности.

Удостоверение личности военнопленного состояло из двух частей. Часть, на которой были нанесены пометки штаба тыловых частей, хранилась в том же лагере, где находился и сам пленный. На другой же части делались пометки, необходимые для Красного Креста Финлян­дии. Потом его туда, в отдел по делам военнопленных в Хельсинки, и отправляли. В Крас­ном Кресте находились, таким образом, сведения обо всех пленных в нашей стране, в том числе были ли они ранены, не лечились ли в лазарете.

Часто пленным не удавалось оставаться в тех лагерях, куда они попадали в самом начале. Перевозки пленных совершались в дни, когда потребность в них как в рабочей силе резко возрастала. В связи с перевозкой пленному выписывалась третья карточка. Она оставалась для учета в том лагере, из которого пленный увозился. Благодаря этой карточке в любое время можно было определить весь трудовой путь каждого пленного со дня его пленения. Осо­бенно тщательный контроль в этой сфере осуществлялся отделом по делам военнопленных при Красном Кресте Финляндии, а лагеря обязаны были давать четкие объяснения по поводу обнаруженных в карточках ошибок. К таким относились неточности в написании имен пленных или номеров личных опознавательных знаков. Путаница иногда появлялась потому, что умерший пленный часто бывал неизвестен. Тогда в ход шел номер его личного опознаватель­ного знака.

Вот в документах-то как раз сплошь и рядом вместо имен пленных и попадались только номера их личных опознавательных знаков. Когда такой номер становился, например, известен Красному Кресту, тогда-то путаница и зарождалась. То, что охрана не проверяла личный знак пленного, а давала только его имя, делало невозможным точное определение. Случалось, и личный опознавательный знак бывал заменен на другой еще раньше в одном из лагерей. Рассказывают о случаях, когда зачисленный в умершие пленный убегал из лагеря, а когда его снова возвращали, предъявлял не тот опознавательный знак. Возможной такую уловку делало отсутствие в карточке нужного кода.

Во избежание таких проделок 16 июня 1943 года штаб 3-го армейского корпуса издал приказ об отметке кода военнопленного в его удостоверении личности. Специальными зна­ками нужно было обозначить: фамилию и имя, номер личного опознавательного знака, рост, вес, туловище, нос, цвет глаз, цвет волос, тип лица, особые приметы, родинки, шрамы и т. д.

Запись опознавательными знаками касалась всех лагерей в нашей стране. Поводом тому по­служили сведения об удавшихся побегах пленных в 1943 году, поступившие в орготдел ставки. В том же самом приказе давались дополнительные распоряжения об улучшении охраны пленных.

Следует отметить, что в личном опознавательном знаке не обозначалась национальность пленного. Если бы уже в пунктах сбора при частях регулярной армии группировали пленных по расовым и национальным группам и в таком порядке они попадали в специальные лагеря, вот тогда можно было бы определить национальность каждого по кодовой букве данного лагеря на его личном знаке.

Группировка пленных по расовым признакам, проводившаяся в Финляндии, была несколько деликатнее, чем в нацистской Германии. Но проводилась она все же и у нас, причем сверху в отношении ее спускались четкие приказы. Например, в приказе орготдела ставки под номером 1183/0рг.2./секр. от 9 сентября 1941 года штабу тыловых частей предписывалось создать в тылу свой лагерь, куда следует перевести знающих финский язык пленных. Лагерь должен был быть настолько большим, чтобы туда можно было вместить 800-1000 человек, а также штат по их снабжению и охране. 19 сентября штаб тыловых частей отправил приказ за подписью полковника А. Е. Мартола, в котором давались распоряжения относительно того, какие национальности должны были завозиться в лагерь и для какой надобности.

«...В лагерь должны свозиться, кроме поступающих с фронта, и пленные из других лагерей, а также пленные с хорошим знанием финского языка из восточной Карелии, Ингерманландии, районов проживания вепсов, Эстонии, Тверского и Новгородского районов. К этим все-таки не следует относить мордву, черемисов и подобных финнам родственных народов, которые не относятся к северным народностям, а также политруков, руководящих работников коммунистической партии и родившихся в Финляндии финнов, переселившихся в свое время в Россию».

Лагерь был предназначен, таким образом, для четко определенного человеческого материа­ла. Заключенные должны были знать финский язык или понимать его. Непостижимо было и то, что население, родившееся в Финляндии, но переместившееся впоследствии в Россию, не учи­тывалось. Это касалось и тех тысяч финнов, которые в 1900-1920 годах переехали из Финляндии в Соединенные Штаты или Канаду, а оттуда в 1930-м в Россию. Целью переезда было желание помочь своим трудом социалистической России. В то время в странах на За­паде царил жестокий экономический застой, и эта часть населения была готова верить любым обещаниям, даваемым им американскими и канадскими вербовщиками на переселение в Рос­сию.

Неизвестно, сколько среди пленных было финнов, родившихся в Финляндии и переехавших затем в Россию. Из захваченных в плен разведчиков или партизан военным трибуналом или военно-полевыми судами было приговорено к смерти около трехсот человек, из которых у трети была финская фамилия. В период с 1941 по 1944 годы охранным подразделением при ставке было задержано и опрошено около 1376 военнопленных. Среди них было весьма много знаю­щих финский язык. Это, конечно, не говорит о количестве финнов, поскольку многие из переселившихся в СССР брали себе новые фамилии, особенно в 1937-38 годы, когда при­надлежность к финской нации не считалась уж слишком большой привилегией. Большая часть из этих 1376 человек, видимо, казнена. На это указывает пометка в приказе, что они на­правляются «для проведения соответствующих мероприятий».

Специальный лагерь для знающих финский язык был предназначен для тех, кто стремился присоединить восточную Карелию к территории Финляндии. В этот лагерь направлялись только те, кто «подходил для жительства в восточной Карелии».

Однако изученные документы ясно подтверждают тот факт, что проживающее в восточной Карелии финское население отнюдь не стремилось к присоединению к Финляндии, а даже наоборот, всеми способами сражалось против финских завоевателей. Так вела себя и подавляю­щая часть карельского населения в районе Олонца. Безжалостный германский фашизм оказался не по вкусу простому народу. А ему, как известно, предшествовали меры, предпринятые оккупационными учреждениями финнов, которые занялись сортировкой населения восточной Карелии на «национальное» (родственное финнам) и «ненациональное» (рус­ское), что явилось совершенно необъяснимым для простого народа.

Спецлагерь № 21 находился на территории шюцкоровских организаций Савонлинна в местечке Ахолахти. Дирекцию лагеря, штат по его снабжению и охране составляли 85 человек. Об­становку в этом финноязычном лагере для военнопленных отражает рапорт военного инспектора ставки полковника М. X. А. Споре от 15 апреля 1942 года:

«В день проверки в лагере находилось 177 военнопленных, за пределами лагеря на работах 368, т. е. всего их насчитывалось 545. Охрану составляли 4 офицера, 9 унтеров и 71 рядовой. По словам начальника лагеря капитана О. Е. Сомппи, дисциплина как среди военнопленных, так и охраны была хорошей. Охрана несла службу на должном уровне.

Просвещение и досуг. Конкретная учебная работа была закончена еще во второй половине февраля. После этого обучались лишь инвалиды и требующие лечения больные. Обучению мешает в основном то, что большая часть военнопленных работает за пределами лагеря. Но затрудняет учебу еще и тот факт, что многие военнопленные не знают или не понимают финского языка. Поэтому и еще из-за того, что военнопленные находятся на разных уровнях развития, обучение продвигалось вперед крайне медленно, что отрицательно подействовало на рост дальнейшего к нему интереса у финноязычных военнопленных. С моей точки зрения, было бы целесообразным разделить всех военнопленных, учитывая их неодинаковое разви­тие и неодинаковое знание финского языка, на две учебные группы, обучение в которых можно было бы проводить в разном темпе. В качестве просвещения и на досуге пленные могут слушать радиопередачи, а также читать газеты и книги. В лагерь поступают следующие газеты: «Друг пленных», «Свободная Карелия» и финские. Книги на финском языке, в част­ности, такие, как азбука, география нашего государства, библия и небольшое количество худо­жественной литературы.

Посещение пленными дома солдата (солдатского клуба) до сих пор не было разрешено. Но беря во внимание то, что военнопленные все-таки понимают финский язык и наша задача — влиять на их умы любыми способами с целью обращения их в нашу веру, хотелось бы сде­лать предложение насчет того, чтобы начальники лагерей разрешили пленным посещать сол­датские дома хотя бы два раза в неделю в дни, назначенные начальниками лагерей. Таким образом, можно было бы предложить пленным какую-нибудь простенькую программку, напри­мер, раздача за счет государства кофе или прохладительных напитков, т. к. у них самих нет денег для заказа...»

Документы не проливают света на то, получили ли пленные финноязычных спецлагерей право пить в солдатских домах прохладительные напитки за счет государства. Во всяком случае рапорт уже сам по себе говорит о том, как лагерное начальство и военный инспектор при ставке Споре исхитрялись, претворяя идею расовой дискриминации.

Данный рапорт шел вразрез также и с теми распоряжениями, которые касались использо­вания военнопленных на работах. Штаб тыловых войск издал письменный приказ, согласно ко­торому пленному за его работу ежедневно следовало выплачивать по две марки, а пере­водить эти деньги надо было на кассу лагеря, которая позднее делила их между всеми пленными. По-видимому, трудовой вклад пленных данного лагеря не очень-то обогащал кассу лагеря или же деньги шли на что-то другое, например, на покупку  добавочного питания. Это подтверждается следующими строками все из того же рапорта: «...Порции. 55 процентов пленных получают порцию «В» и 45 процентов — порцию «С». Несмотря на это, пленные жалуются на недоброкачественность пищи; да и большинство находящихся в лагере пленных выглядят очень изможденными, хотя на свободных работах  из них участвовал всего 31 человек, а больных было 8. Хотя «утечки» продуктов с кухни, по утверждению начальника лагеря, нет, все же пленным их питание, судя по внешнему виду, не идет на пользу. Поэтому-то и жела­тельно, чтобы в этом финноязычном лагере пленные получали бы паек финского солдата или хотя бы паек гражданского населения. Пленные, работающие в частных сельских домах, довольны и кажутся даже потолстевшими. Находящиеся в лагере пленные рвутся по­этому именно на сельскохозяйственные работы, о чем даже мне приходилось от них слышать устные просьбы во время моей инспекторской проверки. Услышав это, начальник лагеря объ­явил мне, что с мая месяца он будет отпускать на работу всех пленных, чье здоровье позво­лит это сделать, а в лагере будет оставлено лишь столько людей, сколько их необходимо для внутрилагерных работ».

О том, как приспосабливались к условиям плена в нашей стране советские военнопленные-славяне, пусть скажут следующие строки из рапорта полковника Споре, посетившего фанерный комбинат Вильгельма Шумана: «На фанерном комбинате Вильгельма Шумана рабо­тают, как я уже сообщал, на подъеме из воды сплавного леса. 20 пленных. Там они получают на пропитание порцию «В», а производительность их труда составляет 35-40 процентов от производительности труда вольнонаемного финского рабочего. В административном бюро комбината мне были также высказаны опасения насчет фирмы Турве (торфяные разра­ботки) в Риитасенсуо. Там полученные из орглагеря № 2 пленные были так измождены, что им совершенно не хватало положенного питания. Следствием стало то, что 45 пленных умерло, а это повлекло за собой вспышки бунта, во время подавления которого было застрелено еще 15 человек; среди последних были и такие слабые, возвращение которых обратно не имело никакого смысла...»

В братской могиле Риитасенсуо волости Керимяки похоронено 97 советских военнопленных. Взамен казненных и погибших от голода торфоразработки получили новую партию военно­пленных...

Эти два крайних случая в обращении с военнопленными являются типичнейшим подтверждением того, что военное руководство нашей страны не придерживалось подписанных международных соглашений в обращении с пленными, а принялось по примеру нацистской Германии сортировать людей по их родовой принадлежности. Статистическое бюро генерального штаба сил обороны составило конкретную, объемом более 29 страниц, книжицу-спра­вочник по поводу обращения с пленными и их допросов. В книжице излагались принципы, согласно которым представителей национальных меньшинств следовало обособить от собственно русских пленных. Целью этого было выявление из общей массы пленных тех людей и групп, которые хорошо подходили бы для допросов. Поэтому 9 июля 1941 года разведотдел при ставке и отправил в штабы корпусов уведомление, в котором основное внимание уделялось активизации допросов военнопленных. В уведомлении говорилось, например, следующее: «Беря во внимание проведение эффективных допросов военнопленных, не следует забывать, что среди них находится много богатых информацией «источников», готовых рассказать что знают,— офицеров, младших офицеров различных родов войск и просто пленных из национальных меньшинств... не следует забывать, что для их допросов есть специальный центр при ставке прямо в ее расположении...»

Разведотдел использовал первичные сведения, полученные у пленных, для разработки бли­жайших войсковых операций. А вот отвечающий за военную пропаганду информационный отдел ставки использовал военнопленных на свой лад — для составления радиопередач внутри страны или при помощи газет и агитационных листовок — через линию фронта. Малейшие племен­ные нюансы не оставлялись без внимания, утверждалось, что в советском обществе при­тесняли представителей национальных меньшинств. С этой целью 2-й орготдел при ставке (имеется в виду находящийся в Хельсинки отдел) запросил у разведотдела предложения, как же следует сортировать советских военнопленных в лагерях. Офицер-делопроизводитель из разведотдела, капитан Хямяляйнен, ответил, что все национальные меньшинства следует отделить от собственно русских. Хорошим примером для подражания у капитана Хямяляйнена был его непосредственный начальник, руководитель разведотдела ставки подполковник Ю. Пёу-хёнен. В посланном им циркуляре от 17 июля 1941 года он сказал о следующих преимуществах, вытекающих из классификации пленных: «Опыт, полученный во время войны 1939—40 гг., показывает, что не только с точки зрения просветительской и пропагандистской, но и с точки зрения результатов разведки и полученных данных необходимо, чтобы военнопленные, отно­сящиеся к малочисленным народностям СССР, содержались отдельно от собственно русских. В таких отдельных лагерях эти люди ведут себя свободнее и с ними гораздо легче рабо­тать».

По предложению офицера разведотдела капитана Хямяляйнена следовало классифицировать малочисленные народности СССР в лагерях и на местах работы следующим образом:

А. Славянские народы. Самую большую группу из них составляли великороссы. От них надо было содержать отдельно: а) украинцев (малороссы) и так называемых рутенов, б) белорусов, в) поляков.

Там, где не было возможности разместить группы «а», «б», «в» раздельно друг от друга, разрешалось держать вместе белорусов и поляков.

Б. Тюрко-татарские народы: а) татары (с Волги, Крыма, Кавказа, Сибири и др. районов), б) башкиры, в) киргизы, г) узбеки, туркмены; их и так называемое население Казахстана можно было содержать вместе с названными выше.

В. Финно-угорские народы. I. Более далекие: а) коми и удмурты могли содержаться вместе, б) черемисы (мари) и мордва (эрзя и мокша) могли в экстремальных ситуациях содержаться вместе, но черемисы могли быть приравнены также и к удмуртам и к татарам с Волги.

II. Более близкие:

а) карелы, вепсы, водь и так называемые ижора могли содержаться вместе, б) ингерманланд-ские саваки и эвремейсы, а также так называемые финны, пришедшие в Ингерманландию из Финляндии в 1600-х годах, а также финны, переместившиеся из Финляндии в Карелию. Этих всех можно было содержать вместе.

Г. Кавказские народы: а) георгианцы или грузины (основная народность — картвелы и минг-релы) — содержать раздельно, б) ингуши, чеченцы, осетинцы и другие — или вместе, или от­дельно от предыдущих, если такая возможность имеется.

Евреи должны были содержаться вместе с великороссами. Приволжские немцы должны быть приравнены к дружественно настроенным малочисленным народностям.

Предложение разведотдела о классификации военнопленных вступило в силу в лагерях для военнопленных и на местах их работы. Штаб тыловых частей утвердил его специальной ста­тистической картой, в которой приводилось 89 разных национальностей. Это требовалось для статистического учета. В лагерях эту карту нужно было заполнять по месяцам. Потом по ней определялось, сколько пленных какой национальности в каком лагере находится и как их там содержат. Карта никоим образом не способствовала получению разведсведений, она лишь усилила бюрократическую бумажную войну в канцеляриях лагерей.

Одним из значительнейших событий за неполные два года войны явилось изменение в ре­шении еврейского вопроса. Теперь евреев стали считать одной из малочисленных народностей СССР. Им не полагалось никаких привилегий в питании, быту и на рабочих местах. Они располагались в одних бараках с великороссами и трудились в одних рабочих бригадах бок о бок с представителями этой одной из самых больших национальностей в лагере.

В лагере № 32, действовавшем на территории 3-го армейского корпуса, к 31 января 1943 года насчитывалось 1450 пленных, из которых к так называемым национальным мень­шинствам относили всего 252 человека, или 17,4 процента. Этот процент вырос за счет украин­цев, потому что они составляли чуть ли не половину всего нацменьшинства пленных. Согласно данной статистике, великороссы составляли соответственно 80—85 процентов всех пленных нашей страны, что так же отвечало целиком и полностью структуре общества в Советском Союзе.

Финноязычных пленных было в этом лагере всего несколько, так как для них еще в первую военную осень был построен свой лагерь. Все пленные, находившиеся в этом лагере, служили переводчиками. К тому же некоторые пленные, родом из восточной Карелии, вступили в ряды Беломорского Братского батальона (Спецбат № 8), где обрели права и обязанности финских солдат. Этот батальон правительственные круги Финляндии и высшее военное командование в начале военных действий пытались использовать в качестве пропаганды. Хотели представить все таким образом, будто восточные карелы сами поднялись на борьбу с Советами и вот воюют теперь в рядах финской армии за освобождение родной земли от русских. Кто добровольно вступал в ряды финской армии, тот был обязан дать письменное обязательство воевать до конца военных действий.

Все офицеры и унтер-офицеры в Беломорском Братском батальоне были финнами, из рядового состава примерно лишь каждый четвертый был родом из беломорских карел. Большинство из них составляли переехавшие в 1920 годах в Финляндию «карельские беженцы». Этот батальон получил впоследствии официальный шифр «Спецбат № 8» в отличие от двух позднее укомплектованных братских батальонов, которые набрали из продавшихся немцам военноплен­ных.

В 1943 году в Финляндию насильно было перевезено около 60 тысяч ингерманландцев. В рамках этого перемещения было решено также перевезти в Финляндию и захваченных немцами финноязычных пленных, и гражданских лиц, оказавшихся тоже под немцами. К добро­вольному переходу этих людей всячески подталкивали многочисленными допросами, в которых принимала участие и государственная полиция.

Завезенная в Финляндию группа добровольцев была доставлена на место в декабре 1943 года. Большую часть разместили вначале в орглагерь для военнопленных № 2 в Наараярви. Там около 1100 мужчин захотели добровольно вступить в формирующийся Братский батальон № 3. Другая группа, которую составляли приехавшие в Финляндию цивильные и военнопленные, пошла на формирование Спецбата № 6. Прибывающих гражданских мужчин пе­ревозили также и в восточную Карелию.

После курса начальной подготовки летом 1944 года батальоны приняли участие в боях в восточной Карелии. Оба подразделения, особенно Братский батальон № 3, показали себя ненадежными в бою — из их рядов на сторону русских перешло много солдат. Поэтому Братский батальон № 3 был выведен из числа прифронтовых подразделений в Раахе и подчинен 3-му финскому армейскому корпусу. Хотя он и был сформирован в основном из взятых немцами в плен, финское военное командование не считало их военнопленными, а считало добровольно примкнувшими к финской армии солдатами.

После подписания договора о перемирии это воинское подразделение доставило довольно много хлопот политическому и военному руководству Финляндии. Его надо было бы возвратить в СССР вместе с военнопленными, так как оно сплошь состояло из советских граждан. Но коль этого не произошло, то контрольная комиссия увидела в этом нарушение условий пере­мирия со стороны Финляндии. Так на самом деле, конечно, и было. Финляндия и без того зашла слишком далеко в основанной на расовой дискриминации классификации военноплен­ных, хотя было- известно, что это противоречит международным договорам. Вероятно, подоб­ная практика диктовалась идеологическим единомыслием кругов, поддерживавших расовую дискриминацию, и военным руководством страны. Меновая торговля военнопленными в Фин­ляндии была начата по приказу орготдела ставки 19 июня 1942 года.