ПЕРВЫЙ ЭТАП ПЕРЕСЕЛЕНИЯ КАРЕЛ В РОССИЮ (1617—1655 гг.)

вернуться в оглавление

Систематическое переселение карел из Приладожья вглубь русских земель началось еще с XIII века. Причи­ной этого явилась опасность политического и экономиче­ского закрепощения карельского крестьянства шведским государством. Но значительные размеры переселение карел приняло только в начале 80-х годов XVI века, в пе­риод временного захвата Корельского уезда Швецией. О масштабе переселения свидетельствуют следующие дан­ные. В 1583 году в Сердобольском погосте насчитывалось 699 опустевших дворов (дымов), а жилых — всего лишь 114; в Соломенском же погосте не осталось ни одного жилого двора, так как все жители ушли в Россию[1]. Только после Тявзинского мира, когда Корельский уезд снова был включен в состав Русского государства, зна­чительная часть переселенцев вернулась на старые места[2].

После заключения Столбовского мирного договора Корельский уезд вновь оказался под властью шведов. В борьбе за освобождение своей территории от инозем­ного порабощения карелы пока не могли рассчитывать на русскую помощь, ибо Россия, ослабленная в резуль­тате польско-шведской интервенции, была не в силах вести войну за возврат русских земель, захваченных шведами. В такой обстановке для карельского народа един­ственным средством избавления от шведского ига оста­вался уход на территорию Русского государства. Пере­селение карел на Русь началось сразу же после заклю­чения мирного договора и продолжалось весьма интен­сивно в течение всей первой половины и в середине XVII века.

Зная подлинное настроение карел, их стремление уйти на русскую сторону, шведские власти вынуждены были официально допустить частичное переселение в Россию людей определенных категорий. Так, по Выборгскому до­говору 1609 года Россия получила право вывозить на свою территорию русских и карел. В 1611 году, как ука­зывалось выше, свободного выхода на русскую террито­рию добились защитники Корелы. Большая часть рус­ского населения уже тогда ушла из Корельского уезда. По Столбовскому мирному договору было разрешено в двухнедельный срок переселиться в Россию оставшим­ся в уезде русским монахам, дворянам, детям боярским и посадским людям. Это право не распространялось на крестьянство, составлявшее основную массу населения завоеванных областей[3].

Мысль о необходимости ухода в Россию возникла в среде самого карельского народа. Правда, имели место случаи призыва к переселению со стороны отдельных лиц и, в частности, со стороны духовенства и монасты­рей, но одни эти призывы не могли оказать решающего влияния, если бы не было объективных причин, застав­лявших большие массы народа сниматься с веками наси­женных мест и искать убежища далеко за пределами родной земли. Причины эти заключались в неимоверно тяжелом гнете со стороны шведского государства и от­дельных феодалов, в национальном и религиозно-культур­ном порабощении карельского населения.

Гнет шведских феодалов так долго сохранялся в па­мяти людей, что даже много лет спустя, в 1701 году, крестьянин деревни - Кудомозерской Нивольско-Корельского монастыря Сенька Зотиков, «корелянин», вспоми­ная выход своего отца из Корельского уезда, говорил, что «отец ево, сенкин, как выехал с свийские земли и жил на Руси, тому ныне лет пятьдесят и больши.., а выехал отец ево в русскую землю от тесноты свейский немец[4]».

Шведы сами признавали, что население уходило вследствие тяжелого положения: «Бежали де в царского величества сторону многие русские люди для трех при­чин: первое — для веры, другое — для языка и своей природы, третье — от больших податях тягости, а из Ижорские и из финские земли тож от большово отяхченья в податях и от тово, что их имали насилу в салдаты[5]».

Наиболее яркую картину переселения в первой поло­вине XVII века дает переписная книга карел по Бежец­кому Верху, составленная в 1650 году. В ней учтены 954 семьи, поселившиеся в Бежецком Верхе на частно­владельческих землях. Ценность книги состоит в том, что в ней указывается, когда и откуда прибыли переселенцы, какое имущество они привезли с собой и где они посе­лились в России. Из записей в книге видно, что пересе­ление шло из всех погостов Корельского уезда — Соломенского, Иломанского, Сердобольского, Кирьяжского, Городенского, Равдужского и др. Все перечисленные в книге семьи вышли на русскую сторону в разное время, главным образом, начиная с 1617 года, а в некоторых случаях и раньше, еще до окончания войны.

В первые годы после заключения Столбовского мира переселение карел, как видно из переписной книги, не приняло еще широкого размаха. Значительно, хотя и неравномерно, увеличивается количество переселенцев с 1625 года и особенно в 30-х годах XVII века. Такое явление вполне закономерно, оно находится в связи с общим положением дел в Корельском уезде. Захватив Корельский уезд, шведы в целях демагогии торжественно обещали местному населению разного рода льготы. По­этому в первые годы шведского господства переселение не приобрело еще большого размаха. Однако с усилением феодального и национально-религиозного гнета процесс переселения пошел более интенсивно.

На первом этапе в переселении не было организован­ности. Карельские крестьяне уходили на русскую сторону в одиночку или небольшими группами по несколько се­мей. Однако известны и такие случаи, когда самим насе­лением по собственной инициативе делались попытки организовать более массовый переход в Россию уже в первые годы шведского господства. В 1620 году прихо­дил к новгородскому митрополиту ходок из Сердобольского погоста, который от имени всех жителей погоста просил разрешения перейти на русскую сторону[6]. Извест­ны случаи, когда шведский рубеж одновременно перехо­дило множество людей. Так, летом 1641 года из Корель­ского уезда ушло на Русь 125 семей[7]. В 1651 году сообщалось с заставы Волховского устья о выходе из-за рубежа более двухсот человек с женами и детьми, кото­рые прошли мимо Тихвина[8].

Несмотря на имевшиеся случаи массового ухода ка­рел, на первом своем этапе переселение не могло охва­тить всех слоев населения уезда. В переселении прежде всего были заинтересованы наиболее бедные и средние слои карельского крестьянства, на плечи которых ложил­ся основной гнет шведского господства.

Наряду с переселением на «вечные» времена наблю­дался и временный уход карел в различные города Рос­сии на поиски сезонной работы: Обычно эти сезонные ра­ботники снова возвращались домой, где оставались их семьи[9]. Но не все уходившие на промыслы возвращались на старые места. Часть из них после долгих странствова­ний по русским городам и уездам навсегда оставалась на Руси. В той же переписной книге назван целый ряд людей, вышедших на русскую сторону на поиски времен­ной работы в Поморье, в Холмогоры, в Москву и другие места, а затем так и оставшихся в пределах Русского государства. Так, например, в 1640 году Петрушка Олексеев из Шуезерского погоста пришел в Москву; проработав там год, он ушел в Бежецкий Верх, затем — в Старую Руссу, оттуда — снова в Бежецкий Верх. Игнашка Иванов после прихода из-за рубежа работал в Холмогорах сапожником, потом переходил с места на место — в Олонец, Вологду и после долгих скитаний остановился в Бежецком Верхе[10].

Вместе с карелами на территорию Русского государ­ства переселялась часть финского населения, жившего в Корельском уезде и в ближайших от шведско-русской границы финляндских провинциях. Переселенцы-финны в русских источниках называются обычно, «латышами», то есть людьми «латинской веры» (лютеране), или «ла­тышами свейской и финской земли». (Соответственно карел, обращенных шведами в лютеранство, называли «латышами корельской земли», строго отличая их от православных карел.) Финны-лютеране, переходя на рус­скую территорию, должны были, прежде всего, принять православную веру, после чего получали одинаковые пра­ва с карельскими переселенцами. В документах имеется много указаний на переселение финских крестьян, хотя и невозможно точно определить количество переселившихся.

Факт переселения в Россию так называемых «латышей финской земли» наглядно показывает, что финское кресть­янское население не было враждебно к Русскому го­сударству, что оно дружественно относилось не только к карельскому народу, как родственному, но и к русско­му народу. Это еще раз опровергает лженаучные утвер­ждения финляндских реакционных буржуазных авторов о якобы исконной враждебности финнов к русскому на­роду и к Русскому государству[11].

Переселение карел на территорию Русского государ­ства в первой половине XVII века приняло значительные размеры. По данным шведских источников, с 1627 по 1635 год только из одного Сердобольского погоста на рус­скую сторону перешло 189 семей[12], а из всего Корельского уезда — 1524 семьи[13]. В русских документах указывается, что к 1636 году из Корельекого уезда переселилось более двух тысяч семей[14]. Если за среднюю численность одной семьи принять 5 человек, то следует считать, что коли­чество переселившихся к 1636 году достигло приблизи­тельно 10 тысяч человек.

Мы не имеем точных сведений о количестве карель­ских переселенцев в Россию за всю первую половину XVII века, то есть с 1617 по 1650 год. Однако прибли­зительные данные можно иметь на основании указаний некоторых источников. Так, в царской грамоте 1650 года псковичам указывается, что из-за шведского рубежа на русскую сторону перебежало до 50 тысяч душ[15]. Здесь дается общее количество переселенцев как карел, так и русских людей, переселившихся из Корельского уезда и Ижорской земли. Опираясь на данные о переселении карел к 1636 году, можно предположить, что к 1650 году, при равном соотношении перебежчиков из Корельского уезда и Ижорской земли, число карел, перешедших на русскую сторону, составляло не менее 25 тысяч человек.

Все увеличивавшийся уход населения грозил опусто­шением Корельского уезда. Поэтому с первых же дней установлений своей власти в уезде правительство Швеции принимает меры к недопущению переселения карел в Рос­сию. Шведские начальники завоеванных русских городов составляли списки переселившихся карел и требовали от русских властей возвращения переселенцев на родину. Наряду с этими дипломатическими мерами шведское правительство вынуждено было искать и другие, более действенные меры для прекращения переселения и возвращения обратно крестьян, ремесленников, торговцев и иных людей, бежавших в Россию.

В 1622 году была введена смертная казнь для возвра­щенных перебежчиков-лютеран (то есть финнов, которые, переходя на Русь, принимали православие). В 1628 году король Густав-Адольф приказал начальникам Кексгольма и других бывших русских городов казнить всех тех, кто будет схвачен на пути в Россию, а также лиц, имев­ших, по сведениям доносчиков, намерение уйти из-под власти шведов за русский рубеж[16]. Этот указ сохранялся в силе в течение всего времени шведского господства в Корельском уезде. Однако запугать карельское население не удалось. Переселение не только не остановилось» но, наоборот, с течением времени еще больше усилилось. Ничего не дала и дипломатическая переписка шведского правительства с русским по поводу возвращения пере­бежчиков, так как русская сторона совсем не была заин­тересована в возвращении карельских и иных «свейских выходцев» под власть Швеции.

Политику русского правительства в отношении переселения карела самого начала можно считать более или менее последовательной. Она целиком и полностью выте­кала из внутреннего экономического состояния Русского государства в первой половине XVII века и выражалась в стремлении привлечь карельских переселенцев на рус­скую территорию.

Польско-шведская интервенция привела в полное рас­стройство хозяйственную жизнь Русского государства. Дозорные и иные переписные книги, составленные после интервенции с целью уяснения экономического положе­ния в стране, отмечают упадок основных сельскохозяйственных районов к северу от Москвы и всего юго-запада России. Всюду имелись «пустоши, что были деревни», «пашни лесом поросшие, дворы пусты». Крестьянское население, больше всего пострадавшее от интервенции, вследствие разорения и нищеты снималось с насиженных мест и массами уходило на юг (главным образом на Дон), за Волгу и в другие места. Опустевшие деревни составляли около половины общего числа населенных мест. В переписных книгах указано, что люди «сбежали», «сошли в мир», «кормятся христовым именем», «скитают­ся по городам и меж двор» и т. д. Очень сильно постра­дали Тверской, Бежецкий, Углицкий и другие уезды, куда впоследствии и направляется основная масса карельских переселенцев; например, Кесемская волость Углицкого уезда к 20-м годам оказалась совершенно опустевшей[17].

От шведской интервенции в значительной мере постра­дала и восточная Карелия. Здесь, как и в центральных областях России, многие деревни полностью опустели, а в сохранившихся деревнях оказалось большое число пустых дворов. О судьбе населения переписные книги сообщают: «дворы сожгли и крестьян побили немцы (то есть шведы. — А. Ж.) в разоренье», «крестьяне от вой­ны сошли безвестно» и т. д.

Разорение больших пространств Русского государства поставило перед правительством задачу восстановления экономической жизни страны и платежеспособности на­селения. Для того, чтобы выполнить эту задачу, нужно было в первую очередь заселить все опустевшие земли крестьянами. Вот почему русское правительство охотно принимало карельских переселенцев и оказывало им свое покровительство. Карельские переселенцы в некоторой мере облегчали задачу заселения опустевших земель.

Однако при всей своей последовательности политика русского правительства по вопросу о перебежчиках в ус­ловиях первой половины XVII века не могла не быть в известной степени двойственной. С одной стороны, пра­вительство всячески поощряло переселение, будучи заинтересовано в нем, а с другой, с целью сохранения более или менее нормальных отношений со Швецией вынуж­дено было делать вид, что пытается разыскивать и возвращать переселенцев обратно за рубеж.

Русская сторона сразу после заключения Столбовского мирного договора стремилась к нормализации от­ношений со шведами, ибо вплоть до 1621 года оставались нерешенными два важных вопроса — о русско-шведской границе в Карелии и о возвращении России города Гдова, захваченного шведами во время интервенции. Откры­тое же поощрение переселения карел могло помешать выгодному для России решению этих вопросов. Поэтому русское правительство официально запретило принимать до поры до времени карельских и иных переселенцев и даже давало местным властям указания возвращать назад уже переселившихся людей. Так, например, в мар­те 1620 года русское правительство одобрило отказ нов­городских воевод принять крестьян Сердобольского пого­ста: «И вы то учинили делом добре, что Сердоболского погоста крестьяном о выходе ныне до времени в нашу сторону отказали... и вы б и вперед зарубежных мест крестьяном, которые будет вперед учнут из-за рубежа выходити в Новгород или приказывать к вам, что они хотят вытти на нашу сторону, потому ж отказывали, чтоб они до тех мест, покаместа наше межевалное дело минетца, и Гдов в нашу сторону отдадут, из-за рубежа в нашу сторону не выходили и тем бы меж нас ссоры и нелюбья не делали, а приказывали б есте им о том тайно[18]». Однако отсюда видно, что русское правительство, запрещая принимать переселенцев, рассматривало этот запрет как временную меру, вызванную дипломатически­ми соображениями.

Еще в грамоте от 15 ноября 1622 года под страхом строгих наказаний запрещалось принимать зарубежных выходцев без явочных или проездных грамот. Но уже в том же году начинается некоторый поворот в русской политике по отношению к карельским переселенцам. В частности, правительство стало отказываться от одно­стороннего возвращения перебежчиков. Оно требовало от шведов, чтобы обмен перебежчиками носил обоюдный характер, то есть, чтобы шведские власти также разыс­кивали и возвращали русских людей, перебежавших за границу[19]. Для разрешения вопроса о перебежчиках на основе этих требований в июле 1622 года в Швецию был послан переводчик Елисей Павлов[20].

Через год при усилившемся переселении русское пра­вительство переходит на путь прямого укрывательства переселившихся карел от шведских властей, хотя по-прежнему еще не разрешает открыто принимать пере­бежчиков. Весьма характерна в этом отношении царская грамота от 15 августа 1624 года новгородскому воеводе, являвшаяся ответом на воеводскую отписку по поводу требования шведов о возвращении за рубеж перешедшего на русскую сторону духовенства. Грамота предписывает не отдавать назад перебежчиков, а в случае повторного требования сообщить шведам, что они пока не разыска­ны. С целью скрыть перебежчиков от шведских властей им запрещалось жить в пограничных уездах, а воеводе поручалось отсылать их к Москве, на Белоозеро, на Во­логду и в другие отдаленные от границы места[21].

Содержание этой грамоты свидетельствует о прямой заинтересованности русского правительства в переселе­нии людей из-за шведского рубежа. Правда, в ней речь идет лишь о духовенстве, но то же самое делалось и по отношению к переселенцам из крестьян. Что это было именно так, ясно показывает другая царская грамота — от 10 сентября 1625 года, являвшаяся как бы тайной правительственной инструкцией об отношении к пересе­лению.

Из грамоты видно, что правительство не отказывалось от розыска переселенцев и от передачи их шведам. Од­нако розыск этот был ограничен. Ссылаясь на то, что шведская сторона, требуя возвращения карельских пере­селенцев, в то же время не желала возвращать перебеж­чиков из России, царь рекомендовал разыскивать и обме­нивать перебежчиков только по спискам, составляемым шведскими властями. При этом обмен должен был про­изводиться на равное количество людей с обеих сторон. Всех переселенцев, не попавших в шведские списки, нов­городский воевода обязан был устраивать на жительство в отдаленных от границы волостях, предоставив им неко­торые льготы для устройства на новых местах[22]. В этой же грамоте перечислялось несколько категорий выходцев в Россию, включенных в шведские списки, но не подле­жащих, по мнению русского правительства, возврату шведам.

Несмотря на явно сочувственное отношение к карель­ским переселенцам, русское правительство, дорожа мир­ными отношениями со Швецией, все же вынуждено было иногда давать распоряжения о выполнении шведских требований, касавшихся переселенцев. Так, в 1628 году ввиду того что шведские власти постоянно писали о бег­стве многих шведских подданных на русскую землю и тре­бовали их возвращения, новгородскому воеводе князю Одоевскому приказано было направлять в Новгородский уезд, на Олонец, в Заонежские и Лопские погосты сы­щиков для розыска выходцев из Швеции. Сыщикам пред­писывалось также «чинити наказанье жестокое» лицам, принимавшим перебежчиков, «чтоб им и иным, на них смотря, вперед неповадно было воровать, свейских перебещиков в государеву сторону приимать», а также на будущее «всяким людем заказ учинити крепкой под смертною казнью, чтобы они свейских перебещиков... не приимали и тем меж государя... и свейского короля ссоры не делали[23]». Чтобы ослабить приток беженцев, на большей части русско-шведской границы создавались преграды и заставы[24].

Однако запрещение принимать беженцев, создание «крепких» застав и розыски не могли остановить все уси­ливавшуюся волну переселения. Переселенцы находили укрытие и защиту от сыщиков у местного русского и ка­рельского населения, в результате чего розыски имели лишь незначительный успех. Особенный отпор получали сыщики в восточной Карелии. Например, сыщик Богдан Воломский был встречен в Лопских погостах весьма недружелюбно. Крестьяне Лендерской четверти, Ребольского погоста, пришли к нему «с кольи, и з бердыши, и с топоры, и с ослопы», царского указа и наказа не слу­шали и, обругав сыщика, освободили всех перебежчиков. Не дали Богдану Воломскому переселенцев и крестьяне Кемозерской волости. Только крестьяне деревни Топозера, Керецкой волости, очевидно после сопротивления, по царской грамоте от 18 июля 1628 года должны были отослать переселенцев за рубеж и за самовольный их прием заплатить пени «по рублю на выть[25]».

Но карельское население, не желавшее оставаться под властью шведов, несмотря на все преграды, уходило в Россию. При переправе через границу переселенцы находили такие пути и тропы, на которых не могло быть никаких застав и стражи. Так, например, в 1630 году Петр Обольянов с заставы Волховского устья сообщал, что ему стало известно о приходе на Русь трех семей пе­ребежчиков с женами и детьми, которые проехали мимо заставы к Тихвину, и что многие перебежчики, главным образом из Корельского уезда, приходят на Белоозеро и в Тихвин через Олонецкий погост, так как на Олонце нет застав[26].

Не в силах остановить переселение, новгородские вое­воды жаловались на то, что старосты самовольно прини­мают перебежчиков, и даже официальный представитель правительства в Заонежских погостах Иван Лутонин, несмотря на все распоряжения воевод, отказался разыс­кивать перебежчиков[27].

В 1634 году в Россию приехал специальный уполно­моченный шведского правительства Филипп Шельдинг, цель которого состояла в том, чтобы добиться соглашения с русскими о возвращении переселенцев. Русская сторо­на, очевидно не без дипломатического нажима и угроз cj стороны Шельдинга, в 1636 году вынуждена была пой­ти на уступки и согласиться на более широкий розыск и выдачу перебежчиков, так как, по словам шведов, ко­ролева Христина намеревалась «за своих перебежчиков стояти не токмо что за крестьянина, но и за младенца[28]». Россия же в это время вела воину с Польшей и стреми­лась к поддержанию хороших отношений со Швецией. Ценою уступок в вопросе о перебежчиках русское прави­тельство хотело получить со стороны шведского прави­тельства некоторую помощь в войне. На русско-шведской границе было создано три специальных передаточных пункта: «ругодивским (перебежчикам. — А. Ж.) — меж Новгорода и Ивангорода на Осиновой горке, а орешковским — на реке Лавуе, а корельским — меж Олонецкого и Соломенского погоста[29]». В определенное время, по договоренности, обеими сторонами в эти пункты должны были доставляться перебежчики для обмена.

Русская сторона начала усиленный розыск переселен­цев. Указом от 31 октября 1635 года новгородским вое­водам предлагалось послать в Новгородский уезд специ­ально подобранных людей для розыска в дворцовых се­лах, в митрополичьих, монастырских и дворянских вотчи­нах переселенцев, которые ушли из Швеции в 1617—1635 годах[30]. На этот раз указ выполнялся неукоснительно. Во все места направлялись сыщики, которые переписывали переселенцев и отправляли их в Новгород, где были соз­даны специальные «перебежчицкие дворы» для размеще­ния перебежчиков до отсылки их за границу. На этих дворах скапливалось большое количество людей с семья­ми и имуществом. До апреля 1636 года в Новгород было доставлено более 700 карел-переселенцев[31]. После сверки перебежчиков со шведскими списками тех, кто подлежал передаче (а таких оказалось не так много), отправляли под охраной на границу на обменный пункт. Всего на этом пункте шведским властям было передано 316 чело­век[32], а остальные отданы на поруки прежним владельцам. Такой же обмен происходил и на Осиновой горке, где передаче подлежали уже не карелы, а русские люди Ижорской земли. Здесь шведам было передано 122 семьи в составе 442 человек[33]. Возврата переселенцев на реке Лавуе в 1636 году, очевидно, не было; во всяком случае, в источниках об этом ничего не говорится. Таким обра­зом, даже в период наиболее активных розысков пере­селенцев русское правительство возвращало шведам да­леко не всех бежавших в Россию. Само правительство, а тем более владельцы вотчин были крайне заинтересо­ваны в сохранении за собой переселенцев в качестве ра­бочей силы и тяглецов.

Массовый розыск перебежчиков и передача их шве­дам не остановили дальнейшее переселение карел в Рос­сию. Они не боялись того, что в случае перехода в пре­делы Русского государства их могут вернуть обратно в Швецию. Стремление карельского населения избавиться от гнета шведских феодалов было так велико, что шведские власти не могли удержать у себя даже тех, кто однажды уже был возвращен из России. Эти люди, едва успев прибыть в Швецию, снова уходили на Русь. При вторичном выходе перебежчики обычно говорили в оправ­дание, что у них на русской стороне остались имущество, посевы, а иногда и семьи[34].

Под влиянием усилившегося переселения карел и в свя­зи с нежеланием шведских властей производить взаим­ный обмен перебежчиками русское правительство после 1636 года вновь становится на путь укрывательства ка­рел-переселенцев, хотя официально продолжает давать распоряжения о сыске перебежчиков. Это видно хотя бы из того, что в документах совершенно нет сведений о воз­вращении в Швецию переселенцев ни в массовом поряд­ке, ни в одиночку. Если бы русское правительство действительно имело намерение не принимать переселенцев и возвращать их шведам, то, очевидно, карельское пере­селение могло вовсе прекратиться или же в значительной мере ослабеть. Но этого не случилось; карелы, зная о настоящем намерении русских властей, продолжали уходить из-под власти шведов.

Шведское правительство было сильно встревожено таким явлением. Оно все чаще и чаще требует от русских властей прекратить прием переселенцев и возвращать их назад. B 1647 году в Москву прибыло шведское по­сольство во главе с Эриком Гюлленшерном, чтобы договориться с русским правительством о возвращении перебежчиков в Швецию. Однако ничего, кроме формального обещания возвращать переселенцев, шведские послы от русского правительства не добились.

Насколько это обещание не соответствовало действи­тельной политике русского правительства в вопросе о пе­реселенцах показывает следующий факт. Еще во время пребывания шведских послов в Москве в Новгород посла­ны были тайные инструкции о том, чтобы принять меры для сокрытия карел-переселенцев от посольства, а перед отъездом послов в Новгород туда же направляется пред­ставитель русского правительства для выполнения этого распоряжения.

В результате переговоров Гюлленшерна в Москве во­прос о перебежчиках окончательно не был разрешен. В 1649 году в Швецию отправляется во главе с окольничьим Борисом Ивановичем Пушкиным специальное русское посольство, перед которым стояла задача окончательно урегулировать вопрос о переселенцах. Пушкин добивался того, чтобы все карелы, перешедшие на рус­скую территорию после Столбовского мирного договора, остались в пределах Русского государства и превратились в «вечных подданных» русского царя. Переговоры окон­чились заключением договора 19 октября 1649 года.

По договору перебежчики, перешедшие на Русь из Швеции с 1617 года по 1 сентября 1647 года, были оста­влены за Россией. В возмещение «убытков», связанных с переселением, русское правительство обязалось упла­тить шведам 190 тысяч рублей[35]. Что касается перебежчиков с обеих сторон, перешедших на территорию другого государства с 1 сентября 1647 года по 1649 год, а также тех, которые перейдут на другую сторону после этого срока, то они должны быть возвращены на старые места. Лица, тайно принимающие перебежчиков, должны «безо всякие милости» подвергаться наказанию.

Таким образом, русское правительство в переговорах в Стокгольме добилось значительного успеха. Несмотря на то, что переговоры не привели к признанию за Россией права беспрепятственного приема перебежчиков на буду­щее время, Русское государство закрепило за собой, хотя и за выкуп, всех переселенцев, прибывших за тридцать лет на его территорию.

Договор 1649 года, однако, до конца не разрешал во­прос о переселенцах. Карельское население, оставшееся под властью Швеции, по-прежнему испытывало тяжелый гнет со стороны шведских феодалов. Поэтому, естествен­но, переселение карел на территорию Русского государ­ства после 1649 года не только не прекратилось, но еще больше усилилось. В одной из «росписей» перебежчикам, составленной шведскими властями в 1653 году, указано, что с 1648 по 1652 год из разных погостов на русскую сторону вышло 300 семей карельских переселенцев[36].

После заключения договора 1649 года русское прави­тельство продолжало в основном свою прежнюю полити­ку по отношению к переселенцам. Вынужденное под на­жимом со стороны шведов производить если не полный, то частичный розыск новых перебежчиков, оно в то же время под разными предлогами стремилось удержать их на своей территории. Принимая у шведов росписи на пе­ребежчиков, порубежные русские власти заявляли, что в этих росписях «написаны многие перебещики живут на Москве и в городах и в уездах, а иные написаны пошли к Мурманскому морю, а на Москве и в городах в каких чинах, а в уездах за кем имяны и прозвищи живут и то­го... ненаписаны», что «таких неимянных перебещиков сыскивать невозможно[37]». Всего к 1652 году было разыс­кано новых перебежчиков: «в Новгородском уезде в Деревской пятине — четыре двора, а людей в них 12 чело­век; в Обонежской пятине — 8 дворов, а людей в них 38 человек; в Ладожском уезде — 1 человек; в Вотцкой пятине — 3 двора, людей в них 15 человек[38]». В Белозерском же уезде было разыскано всего лишь 3 человека, а в Бежецком Верхе — «5 дворов, людей в них 19 чело­век». Да и из разысканных не всех перебежчиков посы­лали для передачи шведам; некоторых отдавали «до вре­мени» на поруки[39].

В связи с. тем, что шведы ввиду отсутствия на их сто­роне русских перебежчиков не могли производить взаим­ный обмен, русское правительство время от времени от­зывало с границы своих представителей, а перебежчиков возвращало на старые места, «где кто жил». В 1653 и 1654 годах еще продолжались формальные розыски новых перебежчиков, но шведам их не возвращали[40].

Таким образом, переселение карел в Россию со вре­мени заключения Столбовского мирного договора до се­редины 50-х годов XVII века приняло широкий размах. Однако на этом первом этапе переселение не могло охва­тить всех жителей Корельского уезда. Большая часть карел продолжала пока оставаться под властью шведов. Только с середины 50-х годов XVII века в связи с изме­нением политики России по отношению к Швеции каре­лы получили возможность усилить борьбу против швед­ского гнета и затем окончательно освободиться от него путем организованного переселения в пределы Русского государства.