Э. Лёнрот в Приладожье

Вернуться в библиотеку

Вернуться к путешественникам

Печатается по: 

Путешествия Элиаса Лёнрота. Путевые заметки, дневники, письма. Петрозаводск. «Карелия». 1985.

Путешествие первое. 1828 г.

...

30 июня я отправился из Пялкъярви по направлению к Сортавале. Я прошел около мили, когда меня нагнал некий крестьянин, тоже ехавший в Сортавалу. У мужика была хорошая лошадь, и я попросил его подвезти меня остаток пути. Вскоре мы приехали на рускеальский мраморный карьер, а вернее, на местожительство служивших на разработках чиновников. Сам карьер был за добрую русскую версту отсюда. Крестьянин решил дать лошади отдохнуть, а я пошел осматривать забои. Ничего особенного я там не увидел, только несколько отколотых глыб мрамора. Забой был довольно глубокий, прямоугольной формы, а нетронутая порода стеной поднималась вверх. Мрамор, Добываемый здесь, большей частью с серыми прожилками, гораздо реже встречается черный и так называемый зеленый мрамор. Мельком осмотрев все это, я пошел обратно. Сумку с вещами я оставил в повозке у крестьянина, и неудивительно, что я спешил, поскольку мой дальнейший путь во многом зависел от честности крестьянина, которого я даже не знал по имени. Но он никуда не уехал. Простой народ, как известно, повсюду отличается исключительной честностью, я не раз в этом убеждался. Зачастую, идя в баню, я оставлял в избе пиджак с деньгами в кармане, но никогда у меня не пропадало ни гроша.

Возвратившись с карьера, я снова сел в крестьянскую повозку, и мы тронулись в путь. Под вечер приехали в город Сортавала, где я остановился на постоялом дворе. Утром следующего дня я пошел к окружному врачу Лилья, который, как мне было известно, родом из тех же мест, что и я. Он принял меня с обычным гостеприимством и обходительностью, хотя до этого дня мы не были с ним даже знакомы. Вдобавок ко всему Лилья представил меня в нескольких здешних господских домах, что значительно скрасило мою жизнь в городе. Однажды утром мы обходили с ним его больных, и он отрекомендовал меня как доктора из Турку. Должен сказать, что хоть это и польстило мне, но из-за этого я чуть было не попал впросак. Среди больных был русский купец, жена которого на следующий день разыскала меня и принялась настойчиво упрашивать, чтобы я назначил ее больному мужу какое-нибудь лекарство. От неожиданности я растерялся и не сразу нашелся, что ответить. Мне вовсе не хотелось отрекаться от впервые присвоенного мне докторского звания, но, с другой стороны, я не мог написать рецепта ее мужу. Я счел наиболее удобным внушить ей надежду на то, что муж ее поправится, и вообще расхвалил Лилья, сказав, что он как врач опытнее меня и в данном случае сделает все возможное. Так я вышел из довольно затруднительного положения, и больше она меня не донимала.

4 июля, после четырехдневного пребывания в Сортавале, мне наконец представилась возможность поехать в Валаамский монастырь. Два монаха, приехавшие в Сортавалу, возвращались теперь обратно и пообещали взять меня в свою лодку. Мы должны были отправиться в четверг вечером. Уже около девяти я пришел на монастырское подворье, где сидел, поджидая монахов, до одиннадцати часов, пока они собрались в дорогу. Монахи приветливо приняли меня, даже пригласили поужинать с ними, но я незадолго до этого поел на постоялом дворе. Они принялись за еду, а затем стали креститься перед образом богоматери. Часов в одиннадцать они наконец-то были готовы отправиться в путь, но тут, спускаясь с берега на пристань, один из монахов поскользнулся и уронил компас, который нес под мышкой, компас скатился вниз по ступенькам. Обычный человек в таком случае непременно бы чертыхнулся, у монаха тоже вырвались какие-то слова, но я их не разобрал. Мы пытались отыскать компас, но тщетно. Правда, нашли обломки футляра, но мыслимо ли было найти магнитную стрелку! Случившееся могло бы обернуться для нас довольно большой неприятностью, если бы не выдалась тихая ясная ночь без тумана.

Монахи сели в лодку, и гребцы налегли на весла, потому что от паруса не было никакой пользы: буря, свирепствовавшая несколько дней, к ночи улеглась. Даже дождь перестал, так что погода была самая подходящая. Я тоже сел на весла. Монахи не противились и все сорок верст, вплоть до самого Валаама, не мешали мне развивать мускулатуру рук.

Верст пятнадцать мы гребли проливами Сортавальского архипелага и только после этого вышли на открытый простор, а там до самого Валаама не было ни одного острова, ни одной скалы. На последнем из островов упомянутого архипелага есть причал, возле которого по распоряжению Валаамского монастыря построена избушка, где можно остановиться и отдохнуть. Монахи поклонились этому месту и перекрестились. Итак, осталось еще двадцать пять верст пути. На озере нам встретилась лодка, идущая из Валаама. В ней сидели два монаха, они ехали в Импилахти приглашать гостей на празднование Петрова дня. Встреча с нами обрадовала их.

Хотя Валаам не был виден, кормчий, опытный и хорошо знавший озеро, отлично справился со своим делом, и мы наконец прибыли на место. Поскольку я раньше не бывал в монастыре, то неудивительно, что с большим любопытством смотрел на приближающийся остров. Прежде чем пристать к главному причалу, мы миновали небольшой островок справа от нас. На островке возвышалась церковь, относящаяся к монастырю, и монахи в знак особого почитания усердно клали поклоны в ее сторону и крестились. Это был небольшой скит, а не монастырь, как я решил было сначала. Немного погодя мы прибыли к монастырскому берегу, вдоль которого проехали до пристани. Я долго смотрел на посеребренные купола многочисленных монастырских церквей. На берегу было несколько довольно больших лодок и солидный парусник. Позже я узнал, что парусник еще больших размеров отплыл в Петербург за гостями, приглашенными на празднование Петрова дня. Берег у подножия монастыря обрывистый и заметно выступает над озерной гладью. Похоже, раньше вода в Ладоге была на несколько саженей выше, чем теперь, и доходила до верхнего выступа на прибрежной скале. Мы въехали в лодочную гавань, вышли на берег и по ступенькам поднялись в монастырь. Около десяти часов мы были в монастыре. Монахи, с которыми я приехал, посоветовали мне нанести визит келарю, потому что сам настоятель монастыря был нездоров. Келарь принял меня хорошо и сказал по-русски: «Добро пожаловать». Это-то я понял, хотя вообще с русским языком у меня были затруднения. Затем он попросил монаха проводить меня в отведенную мне комнату.

В это время в монастыре как раз бывает завтрак, к которому и мне пришлось присоединиться, несмотря на то, что я горел желанием посмотреть все вокруг. Но, похоже, здесь считается делом чести позаботиться о том, чтобы все гости присутствовали на трапезе, потому что меня с большой настойчивостью, почти насильно привели к столу. По обе стороны просторной трапезной стояли скудно накрытые столы. Направо за столом собрались монахи, а за левый стол сели остальная братия и трудники. За этим же столом    разместились    и    присутствующие    здесь    гости. О начале завтрака возвестили ударами в колокол, находящийся тут же, в него звонили также, подавая знак прислуге, когда требовалось принести новое блюдо. С начала трапезы некий начетчик встал за особый амвон, установленный посреди комнаты между двумя столами, и начал читать молитву, насколько я мог понять, выдержки из библии  на  церковнославянском  языке,  и  это  продолжалось в течение всего завтрака. На столе были круглые деревянные тарелки, а на них по ломтю мягкого хлеба в полдюйма толщиной. На столе не было ни ножей, ни вилок, но у каждого была деревянная ложка. Сразу после ударов в   колокол   прислуживающие   внесли   деревянные   миски и поставили с таким расчетом, что на каждые четыре человека приходилась одна миска. Столующиеся перекрестились и принялись за еду. Один из них посыпал еду солью и перемешал ее своим ножом. Видимо, здесь так принято, потому  что  солили  все  блюда.  Вскоре опять  позвонили в колокол и принесли другое кушанье, и так повторялось, пока не было съедено пять перемен, после чего завтрак, длившийся   примерно   полчаса,   кончился. При появлении каждого нового кушанья или питья едоки крестились. Питье чем-то напоминало наш квас, его принесли на стол в больших жестяных сосудах. Такая чаша, поставленная перед каждым шестым человеком, была единственной металлической посудой на столе, если не считать ковшей при этих чашах, из которых мы и пили, потому что стаканов вообще не было. Трудно описать все предложенные нам блюда. Пища на монастырском столе была приготовлена из самых разнообразных продуктов, измельченных и мелко порубленных. Тут были использованы свекла, пастернак, огурцы, редис, горчица, шпинат, редька — все, что поспело на огороде в это время года. По-видимому, их различные сочетания и составляли весь ассортимент кушаний. В иные была добавлена рыба, порубленная так мелко, что иначе как по вкусу нельзя было и определить, что это такое. А в конце завтрака принесли крупяную кашу, сваренную на воде с добавлением подсолнечного масла. Ели ее ничем не запивая. Молоко в монастыре не потребляют, вероятно так же обстоит дело и с вином. Не было на столе и масла. Примерно таким был монастырский завтрак. Более подробный пересказ был бы для меня затруднительным, поэтому не буду даже пытаться перечислить, из каких блюд состоял обед, скажу только, что он почти не отличался от завтрака.

После завтрака в монастыре обычно отдыхают несколько часов. Один из монастырских братьев проводил меня в мою комнату, сказав при этом, что теперь я могу прилечь, и добавил, что здесь такой порядок, а там кто как пожелает. Мне, естественно, не спалось, неутоленное желание осмотреть монастырь начисто отогнало сон. Итак, я вышел и начал снаружи осматривать монастырь и расположенные в притворе и воротах изображения святых. С внешней стороны монастырская стена образует громадный четырехугольник, внутри которого имеется строение, повторяющее форму внешней стены. В центре этого внутреннего строения расположен довольно большой монастырский двор, а между внешним и внутренним строениями остается широкая улица. Шесть церквей, а также покои настоятеля монастыря находятся во внутренней группе зданий. А во внешней группе — кельи монахов и комнаты для гостей. Постройки эти, как говорили, не очень старые, утверждали даже, что им не более пятидесяти лет.

Затем я отправился на монастырское кладбище и там среди прочих увидел могилу шведского короля Магнуса. Я попытался разобрать надпись на деревянной плите, но не смог, так как надпись была сделана на церковнославянском языке. Но я хорошо различил две даты, первая из которых,   очевидно,   означала   время   прибытия   короля   на Валаам, вторая — год его смерти. Если мне не изменяет память, первая дата была 1330, а последнюю не могу припомнить. Я познакомился с одним послушником, который понимал  по-фински, и  попросил его объяснить мне надгробную надпись. «Это всем знакомая история про то, как шведский король Магнус несколько столетий тому назад задумал завоевать, а может, и вовсе уничтожить наш монастырь, — начал он.— С большим флотом отплыл он из Сортавалы,  уверенный,  что  легко  завоюет  монастырь».   «Ну и как, завоевал?» — спросил я, заметив, что монах не так скоро дойдет до сути дела. «Ни он и никто другой никогда не завоюет Валаамский монастырь. А что касается короля, то в монастыре уже знали о его замыслах высадиться на берег. И все как один стали молиться и просить бога свести на нет дерзкие планы короля. Тогда колокола били не смолкая дни и ночи. Скорбь и ужас охватили людей, но все уповали на бога, и это придавало им силы. Молитвы их были услышаны. Поднялась страшная буря. Весь королевский флот пошел ко дну, сам король чудом спасся, ухватившись   за   доску,   и   его   выбросило   волнами   на   берег Валаама. Здесь он пришел в монастырь и поведал о своей судьбе. После этого он принял православную веру, стал послушником, монахом и по истечении ряда десятилетий умер в  сане  священника.  Высокое  густое дерево  отбрасывает тень на его могилу. Деревянная плита на могиле вряд ли старше пятнадцати — двадцати лет, так как она в хорошем состоянии, и буквы, написанные кистью, совсем не стерлись». Когда монах кончил свой рассказ, я спросил, считают ли они, что и теперь надежно защищены от неприятеля. Последовал ответ, что бог не покинет тех, кто так усердно служит ему и днем и ночью. К этому мне нечего было добавить, поэтому, оставив в покое и короля Магнуса,   и   монаха,   я   продолжил   осмотр   реликвий,   которых здесь было великое множество.

Сначала мое внимание привлекла небольшая мраморная часовенка по ту сторону монастырской стены. На ней были высечены имена царя Александра I и великого князя Михаила. Я попросил служителя, знающего финский язык, пояснить надпись. Он рассказал, что эта часовня построена в честь посещения Валаама Александром. [...]

Время было за полдень, когда я кончил осматривать памятники и другие достопримечательности острова. Сон, в прошлую ночь замененный греблей, казалось, вот-вот сморит меня окончательно. Мне вспомнились слова монаха о том, что в монастыре существует обычай спать после завтрака. Я пошел искать комнату, которую мне отвели, но, запутавшись во множестве коридоров и лестниц, никак не мог отыскать ее. Когда меня вели туда, я не обратил внимания на расположение комнат. Заглядывая в разные кельи, я надеялся отыскать свою, но ошибался. Наконец один из послушников спросил, не комнату ли я ищу, и проводил меня. В комнате я улегся на матрац, постеленный на скамье длиной в три локтя[1]. В монастыре совсем не было одеял, укрывались своей одеждой. Матрац был обтянут бумажной тканью, но я не могу сказать, чем он был набит, видимо соломой или сеном. Матрац и подобным же образом изготовленная маленькая подушка — вот и вся постель.

Через два часа я проснулся и снова вышел во двор. Вечернее богослужение уже началось, и я пошел в церковь. Я был немало удивлен представшим вдруг передо мной великолепием. Стены были сплошь покрыты картинами в позолоченных и посеребренных рамах. Позолочены и посеребрены были колонны и сводчатый потолок. То тут, то там поблескивали драгоценные камни, вправленные в серебро и золото окладов. Куда ни бросишь взгляд, везде лишь золото, серебро и упомянутые картины, на которых изображены сцены из Ветхого и Нового завета, а также лики святых и пр. Особенно много картин из жизни основателей монастыря, преподобных Сергия и Германа. На одной изображено, как они плывут по волнам на каменной плите, на других — как они основывают монастырь либо ведут службу и благословляют молящихся. Но здесь мне необходимо рассказать о них то немногое, что я слышал от монахов. Неизвестно, что заставило Сергия и Германа отправиться в путь с восточного побережья Ладоги на отколовшейся каменной плите, которую носило по волнам и прибило к берегу Валаама. Возможно, внезапное вторжение неприятеля вынудило их покинуть материк. Так это или иначе, но спасение они нашли на Валааме. Здесь они привлекли к себе внимание своей глубокой набожностью, а также тем, что умели творить чудеса, поэтому на многих картинах их изображают в виде чудотворцев. К ним шли богомольцы, среди которых были и такие, которые пожелали оставить родной дом и вместе с ними молиться, чтобы снискать для себя царство небесное. Так было положено начало монастырю. Сами основатели немало потрудились для этого, установив строгие уставы, которых, видимо, придерживаются здесь до сих пор наравне с уставами, введенными позднее. Всюду роспись с изображением преподобных Сергия и Германа. Иконы с их ликами покоятся в серебряном ларце, который установлен в алтаре самой большой церкви монастыря. Оправившись от изумления, вызванного пышностью внутреннего убранства собора, я решил остаться на богослужение, похожее на те, что ведутся везде в русских православных церквах.

Затем я вышел из церкви и пошел на другой остров, где, по рассказам, был скит. Я спросил, как туда пройти. Некий трудник указал мне тропу, которая петляла по берегу монастырского залива через леса и луга. Я прошел по ней около версты и вышел к ручью, через который был перекинут мост. Я уже восхищался пышной растительностью острова, но как же я был удивлен, когда на этом маленьком островке увидел еще и ручей. Я перешел мост и, пройдя версты две, очутился посреди густого высокого леса; решив, что заблудился, я хотел повернуть обратно, но тут перед моим взором возник скит. Я вошел в церковь, где как раз шла служба. Постройки этой обители не шли ни в какое сравнение с главным монастырем, да и монахов здесь было намного меньше. Постояв немного, я присел на лавку, которая тянулась вдоль стены. Но мне не дали спокойно посидеть, один из монахов строго прикрикнул: «Стойте!» Я счел, что лучше послушаться, и встал. Затем я вернулся в главный монастырь, где уже началась вечерняя служба. Она продолжалась до поздней ночи. На следующее утро я встал часов в шесть и спросил у повстречавшегося мне человека, уже ли началась служба. Он засмеялся и сказал, что каждое утро служба начинается в два часа и что она скоро закончится. Я все же пошел в церковь, чтобы увидеть хотя бы окончание заутрени. Ежедневно служба длится часов до семи. После нее монахи идут пить чай. Чаепитие длится около часа, после чего снова идут в церковь.

Я уже охотно возвратился бы обратно на материк, но не представлялось оказии. В соседней комнате появились какие-то господа, которых вчера еще не было. Люди эти приехали ночью из Петербурга для участия в празднествах по случаю Петрова дня, кои должны были состояться в следующую пятницу. Чтобы как-то скоротать время ожидания, которое с каждой минутой становилось все тягостнее, я бродил по монастырю и его окрестностям. Поднимался на колокольню и снова спускался с нее, шел в лес, ходил по полям и садам, за которыми здесь был неплохой уход: яблони, посаженные на уступах, росли хорошо. Но чаще всего я заходил на пристань, чтобы на первой же лодке выбраться на материк. На колокольне я насчитал семнадцать колоколов разного размера, самый большой из них диаметром добрых полторы сажени, но были и совсем маленькие. Какой же это стоит перезвон, подумалось мне, когда все колокола приходят в движение, что, говорят, бывает только по большим праздникам. Русские звонари, должно быть, очень искусны в своем мастерстве, если умеют звонить одновременно в нужном такте во столько колоколов.

Говорят, на острове развелось невероятно много змей. Их запрещено убивать, потому что на всем острове нельзя лишать жизни ни одного живого существа. Меня они все же не тронули. Я лег спать на лугу, правда, не без опаски, хотя и владел собранными по всей Карелии заговорами и заклинаниями, с помощью которых завораживают змей и делают безвредными их укусы.

Как-то я взобрался на ближайшую горку и стал рисовать монастырь, но художник я неважный, и у меня ничего не получилось. Я зашел довольно далеко в лес, улегся на поляне, вынул из кармана книгу, случайно прихваченную с собой в Сортавале, и стал читать. Солнце стояло высоко и немилосердно палило. Я отыскал себе место в тени дерева и тут же заснул. Не знаю, как долго я проспал; меня разбудил какой-то прохожий, сказавший что-то по-русски, но я ничего не понял, повернулся на другой бок и снова уснул. Проснувшись, я вернулся в монастырь.

Было время богослужения, и я пошел в церковь. Среди монахов и богомольцев я увидел приехавших ночью гостей из Петербурга. Они усердно кланялись, осеняли себя крестом, а порою падали ниц и целовали пол. Даже женщины не оберегали свои дорогие платья, они стояли коленопреклоненные в пыли и грязи и молились. На некотором расстоянии от меня, рядом с женщиной постарше, возможно матерью, стояла молодая женщина необыкновенной красоты. И меня, восхищенного ее молодостью и красотой, поразила крайняя набожность этого юного существа. Когда она целовала землю, я думал, что эти розовые губки уже, верно, находили усладу на губах молодого возлюбленного. Но печать благоговения на ее челе и великолепие внутреннего убранства церкви отогнали все земные мысли из моей головы. На этот раз я был на службе дольше обычного. До сих пор я не привлекал к себе внимания людей, но случаю было угодно, чтобы взоры всех присутствующих вдруг обратились ко мне. Когда поп что-то пропел, все одновременно поклонились до пола. Я на мгновение заколебался, что делать, последовать ли примеру других или остаться стоять. И выбрал последнее, потому как не видел особой необходимости в первом. Я один возвышался в этой многочисленной толпе, подобно дереву, которое крестьяне иногда оставляют, когда рубят лес на подсеке. С радостью я вышел бы из церкви, чтобы не быть здесь «Саулом среди пророков», но это было невозможно — вся церковь до дверей была наполнена людьми, склонившимися в земном поклоне. Посему мне пришлось стоять на месте, пока люди не поднялись и не стали оборачиваться в мою сторону.

Вскоре я вышел из церкви и пошел узнать, не поедет ли кто сегодня с острова, чтобы уехать вместе, но никто пока не собирался. Наконец один крестьянин из прихода Сортавала, который здесь заболел и пролежал несколько дней, пообещал назавтра взять меня в свою лодку. Я попросил его сообщить мне время отъезда, сколь бы рано то ни было, и вернулся в монастырь. Чтобы быть готовым отправиться в любую минуту, я заранее пошел поблагодарить келаря. Сначала я обратился к нему на латыни. Но он, похоже, был не очень силен в ней и поэтому что-то сказал стоявшему рядом монаху. Тот спросил по-немецки, что мне угодно. Я ответил, что хотел лишь поблагодарить келаря за гостеприимство. Монах перевел. Келарь передал мне пожелание доброго пути, и я распрощался с ним.

В тот же вечер я ходил по монастырю, заглядывал во многие кельи и случайно попал в келью одного финского портного. Он знал несколько новых песен, и я записал их. Не успел я закончить запись, как около десяти часов вечера пришел человек и передал мне, что крестьянин решил поехать в этот же вечер. Я поспешил к нему, и около половины одиннадцатого мы отъехали.

В небольшую простую рыболовецкую лодку нас село шесть человек. Я спросил у крестьянина, как он рискнул выйти в озеро на столь никудышной лодчонке. «Если озеро будет спокойным, нам нечего бояться,— ответил он.— А случись что, вся надежда на бога, не впервой». Так и получилось, что мы чудом спаслись. Мы проплыли версты две вдоль берега Валаама, как вдруг густой туман, которого поначалу не было и в помине, начал ложиться на воду. Посоветовавшись, мы решили было продолжить путь, однако вскоре поняли, что лучше нам, пожалуй, заблаговременно вернуться на Валаам,— туман все более сгущался, так что даже в нескольких локтях от нас ничего не было видно.

На ночь мы устроились на продолговатой скале недалеко от берега. Но ночная прохлада отгоняла сон, а бесчисленное множество комаров еще более усугубляло неудобство. Чтобы избавиться от них, мы поднялись повыше в лес, быстро набрали сушняка и разожгли большой костер. Огонь грел, но только с одного бока, и комары еще долго и назойливо вились над нами. Я, желая согреться, придвинулся как можно ближе к костру и уснул. Проснулся я от сильного укола в левое колено. Решив, что это комары, я резко ударил по колену, полагая, что либо сгоню, либо придавлю их. Но это был особый комар — маленький раскаленный уголек вылетел из костра и прожег довольно большую дыру в моей одежде.

Туман не рассеялся, скорее наоборот, сгустился. Стало быть, нам не удастся выехать; ожидание затягивалось, вдобавок ко всему начался дождь. Я все же придумал, как укрыться от дождя, комаров, а отчасти и от холода. Я завернулся в парус, вскоре уснул и проспал на скале несколько часов. Около шести часов утра выбрался из своих свивальников, но туман все еще не рассеялся. Много часов ушло на ожидание, но никаких надежд на продолжение пути не было. Кое-кто предлагал вернуться в монастырь, и некоторые, похоже, были согласны с этим. Я же, уверенный, что, возвратившись в монастырь, они останутся там на целый день, всячески пытался отговорить их от этого.

Наконец в девять часов сквозь густой туман выглянуло солнце. Это вселило в нас надежду, что туман скоро рассеется, и мы единогласно решили отчалить от берега и ориентироваться пока по солнцу, как по компасу. Но не успели мы проехать и полмили, как солнце вновь ушло за тучи. Оказавшись в открытом озере, мы плыли почти наугад и не знали что делать. Я посоветовал рулевому держать лодку по отношению к волнам в том же направлении, какого мы придерживались при солнце. Он так и поступил, и мы еще сильней налегли на весла, опасаясь, как бы не началась гроза и не поднялся шторм. Известно, что во время грозы ветер меняется беспрестанно, поэтому мы не могли ориентироваться даже по направлению волн, единственному   ориентиру   в   нашей   богатой   приключениями поездке. Нам не оставалось ничего другого, как предаться воле волн, но скоро на озере наступил штиль. Грести дальше не имело смысла. Мы оставили весла и с нетерпением стали  ждать   появления  солнца  и  исчезновения  тумана, боясь одного — лишь бы снова не поднялся ветер и не нагнал высокие волны. Все надеялись, что во время штиля ветер переменится. Через некоторое время пошел дождь, сильнее задул ветер, но, к счастью, не штормило. Мы не были уверены в том, что направление ветра не изменилось, но, подняв парус, продолжали держаться прежнего курса. Рулевой посчитал, что все равно, куда ехать, только бы не оказаться на середине озера во время шторма, который уж, верно, погубил бы нас. Мы долго шли под парусом и наконец, к великой своей радости, заметили, что туман расходится. Вскоре мы разглядели невдалеке смутные очертания земли,   направили  к ней  свою лодку и радостные поднялись на берег. Один из путников сказал, что это Хаапасаа-ри, но другие, услышав это, дружно захохотали. Я спросил, почему они смеются, на что они ответили, что было бы невероятно, если бы так, потому что остров Хаапасаари совсем рядом с их домом, а значит, мы следовали по верному курсу. Мы долго стояли на месте, а крестьяне все рассуждали, что это за земля. Одни считали, что это мыс Импилахти, другие предполагали иное. Меня удивляло, что люди, привыкшие рыбачить и хорошо знавшие близлежащие острова, мысы и заливы своего архипелага, так долго стоят тут и  не могут определить, где же они.  Наконец мужчины   отправились   в   глубь   острова,   чтобы   оттуда с высоты разглядеть, где же мы находимся. Возвращались они по одиночке с разных сторон, и каждый уверял, что мы находимся на острове Хаапасаари. Радость крестьян не поддавалась описанию, и трудно сказать, радовались ли они больше или удивлялись, что так удачно добрались-таки до места. Еще небольшой отрезок пути на веслах, и мы были на материке. Там я расстался со своими попутчиками, и только один из них проследовал со мною почти до деревни   Отсиойсет,   расположенной   у    проезжей  дороги в 5/4 мили от города Сортавала, а я в тот же вечер отправился в Сортавалу.

Солнце уже садилось, когда я вошел в город, неся в руках купленный за несколько копеек у девочки-пастушки туесок с земляникой. Весь следующий день я писал письма, собираясь через день покинуть город. Я не хотел оставаться на ярмарку, которая открывалась здесь через пару дней, поскольку уже успел приобрести все необходимое, к тому же в эти дни значительно возросли бы расходы на оплату жилья и прочие издержки. [...].

Незадолго до этого в аптеке я повстречал крестьянина из Пялкъярви, который обещал подвезти меня. Он ждал на улице, и мы, не задерживаясь более, сели в тарантас. По дороге нам встретились люди, едущие на ярмарку. У многих на телегах были бочки с маслом, особенно у жителей Иломантси. В Рускеале мы остановились покормить лошадей. С той же целью здесь собралось немало людей, едущих на ярмарку. Среди них было несколько человек из Китээ, видевших меня ранее на свадьбе в Потоскаваара. Они узнали меня и подошли поздороваться. Встретил я здесь и крестьянина Халттунена из Рупповаара, племянника Олли Халттунена, про которого рассказывал ранее. Поправившись после болезни, он тоже держал путь на ярмарку. Он поинтересовался, цела ли еще моя дудочка. Я ответил, что флейта у меня в кармане, но играть на ней перед такой большой толпой мне не хотелось бы. Он стал уверять, что я мог бы выручить неплохие деньги своей игрой, ведь каждый дал бы по три копейки. Я поблагодарил его за предложение и под благовидным предлогом отказался. Крестьянин, с которым я ехал, выручил меня, сообщив, что лошадь накормлена и нам пора отправляться дальше, чтобы успеть в Пялкъярви. Я попрощался с Халттуненом, сел в тарантас, и мы поехали. Часов в десять вечера мы были на перекрестке дорог, где наши пути расходились. Проехав с крестьянином пять миль, я уплатил ему рубль пятьдесят копеек и сошел с тарантаса, а он направился к себе домой. Когда я пришел в Пялкъярви, было уже довольно поздно, поэтому я не захотел идти ни к священнику, ни в другие господские дома, а пошел дальше.

...

Вернуться к путешественникам

Вернуться в библиотеку

"Кирьяж" Краеведский центр п. Куркиеки. 

Авторы:   Петров И. В., Петрова М. И.

E-mail: kirjazh@onego.ru