Корела и Русь

С. И. Кочкуркина

Публикация:

С. И. Кочкуркина, Корела и Русь. Ленинград, Наука, 1986.

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО И ПРОМЫСЛЫ

Старый, верный Вяйнямёйнен

Тут топор устроил острый,

Вырубать леса принялся,

Побросал их на поляне.

Посрубил он все деревья;

Лишь березу он оставил,

Чтобы птицы отдыхали,

Чтоб кукушка куковала.

Обратил в золу он рощи,

В темный дым леса густые.

(2 : 285-286)

В XII — XV вв. экономика общества и производствен­ные отношения населения Северо-Западного Приладожья подверглись значительным изменениям. Этому благо­приятствовал географический фактор — выход к морю и к Ладожскому озеру; разветвленная водная система р. Вуоксы и Нева как важные торговые артерии давали неоспоримые преимущества, выделившие древнекарельскую территорию среди других подвластных Новгороду земель. С возникновением феодальных отношений природ­ные факторы реализуются гораздо полнее.

Пашенное земледелие стало распространяться в лесной полосе европейской части СССР в начале II тысячелетия н. э. в результате повсеместного использования сохи (упряжное почвообрабатывающее сельскохозяйственное орудие). Ее внедрение способствовало уменьшению руч­ного труда в подсечном земледелии. Кроме того, соха лучше рыхлила почву и сохраняла ее естественные физи­ческие свойства, что приводило к получению более высо­кого урожая и к более долгому использованию участков. Когда плодородие почвы истощалось, старые участки забрасывались, а на расчистку новых требовалась колос­сальная затрата труда. С внедрением сохи сократилось время «отдыха» подсеки, создавались возможности для превращения в пашню земель, ранее считавшихся мало­пригодными для этих целей. Освоение земель в лесной полосе диктовалось жесткими объективными условиями — притоком дополнительного населения. Вторжение на Русь монголо-татар привело к усилению новгородского движе­ния на север.

Соха оказалась настолько удобной для каменистых и заросших лесом участков, что наряду с бороной-суковаткой сохранилась на усадьбах карел до недавнего времени. Однако датировать ее появление трудно из-за отсутствия конкретных находок на археологических памятниках. Остальные сельскохозяйственные орудия хорошо извест­ны: рабочие топоры, мотыги, наральники, серпы, жернова.

Из наконечников пахотных орудий можно назвать наральник от однозубого рала. Являясь продукцией домашнего (или мелкого) ремесленного производства, он далек от стандартных образцов, известных по древнерусским памятникам. Вообще рало как пахотное орудие малопри­годно для северных участков Восточной Европы с подзоли­стыми, каменистыми и часто болотистыми почвами и по­этому не получило широкого распространения, уступив место сохе. Но сошников пока в Северо-Западном Приладожье не найдено.

Для вторичной обработки почвы: разбивания комков земли, рыхления, работы на огородах — применялись мотыги, деревянные и железные лопаты. Последние имели форму, близкую к современной, а железом окантовывались лишь края рабочей части. В Корельской земле и на грани­чащей с ней территории предков карел-ливвиков и карел-людиков употреблялся особый тип мотыги. Возможно, были и деревянные орудия для вторичной обработки почвы, но они в земле не сохранились.

Орудием уборки урожая зерновых культур являлись серпы. На ранних этапах древнекарельской культуры употреблялся серп западно-финского типа, в эпоху рас­цвета — древнерусского. Технический уровень древнерус­ских серпов был высоким, что и обеспечивало им про­никновение в глухие северные земли и в экономически развитой район Западной Финляндии. Заимствование каре­лами новгородского серпа выразилось в усвоении его тер­минологии (sirppi — «серп») карельским и финским языками. По этнографическим материалам сравнительно недавнего времени, традиция использования новгород­ского серпа в Приботнии, Саво, Корельской земле и на обширных пространствах Севера существовала в течение многих веков.

Молотили зерно, вероятно, деревянными цепами. Еще в начале XX в. карелы пользовались ими постоянно. Мололи зерно жерновами, состоящими из двух каменных дисков. Верхний имел отверстие в центре, в которое вхо­дил выступ нижнего. Для приготовления крупы из зерна применялись металлические цилиндрики, надетые на дере­вянные рукояти. Такой способ в северных деревнях существовал до недавнего времени.

На археологических памятниках Северо-Западного Приладожья зерно почти не сохранилось: найдены три зер­нышка ржи, обуглившиеся зерна пшеницы и какой-то травы, остатки мякины. Прямо скажем, сведений маловато, для того чтобы рассуждать о возделываемых зерновых культурах. Но учитывая общие закономерности в развитии хозяйства населения, проживающего в сходных климатических условиях, и общие закономерности истори­ческого процесса, можно привлечь данные с соседних территорий. С другой стороны, допустимо использовать материалы XVI в. В результате сложилась более или менее объективная картина выращивания зерновых культур, которая в последнее время получила еще одно доказатель­ство. Научным сотрудником Института геологии Карель­ского филиала АН СССР И. М. Экманом впервые на тер­ритории Карелии обнаружена пыльца злаковых растений: ржи, пшеницы и ячменя. Датирована находка второй половиной IX—Х в.

Наиболее древними культурами в Северной Европе были ячмень и пшеница. Рожь и овес появились позднее. В I—Х вв. в Прибалтике преобладал ячмень, пшеница культивировалась чаще, чем рожь, и совсем редко — овес.

На памятниках лесной полосы европейской части СССР до XI в. пшеница тоже преобладает над рожью. В XI— XIV вв. доля их примерно одинакова. Но затем удельный вес пшеницы среди прочих культур снижается. Общая тен­денция к вытеснению доли пшеницы и ячменя за счет культивирования ржи и овса подтверждается и писцовыми книгами. В конце XV— начале XVI в. пшеница исчезает из оброка в Корельском уезде Водской пятины и в Заонежских погостах Обонежской. Ячмень, напротив, как непри­хотливая и быстро созревающая злаковая культура в Каре­лии не потерял своего значения.

К концу XV в., по свидетельству все тех же писцовых книг, уже повсеместно использовалась трехпольная си­стема земледелия. Как показал количественный и качест­венный состав семян сорных растений из археологиче­ских памятников, в лесной полосе она применялась в XIV в. Навоз для удобрения стал использоваться не­сколько позднее, но именно это в сочетании с трехпольной системой земледелия позволило освоить худшие земли.

Наряду с определенным прогрессом в земледелии под­сека оказалась необыкновенно жизнеспособной. На Севере она сохранилась чуть ли не до XIX в. С ней связаны поэти­ческие строки «Калевалы»

Не взойдет ячмень у Осмо,

Калевы овес не встанет,

Не расчищено там поле,

Там не срублен лес под пашню,

Хорошо огнем не выжжен.

(2 : 252- 256)

Подсека требовала большого числа сильных рук, про­должительного и тяжелого физического труда в течение длительного времени. «На подсеке всем хватит работы», — говорит карельская пословица. Другая вторит ей: «Перед хлебом попляшешь, прежде чем на стол положишь». Однако своего хлеба не хватало, особенно при стихийных бедствиях и недородах. Летописные известия на протяже­нии XII — XV вв. довольно часто сообщают о неурожайных годах, и корела, надо думать, нередко испытывала нужду в хлебе. «В лето 6930» (по сведениям псковских летописей, в 1422 г.), когда «на всю Рускую землю бысть глад велик по 3 годы», вместе с новгородцами, чудью, водью, тверичами, москвичами двинулась и корела к Пскову, где еще сохранялись хлебные запасы прошлых лет. «В лето 6932», т; е. в 1424/25 г., новгородский летописец зафиксировал печальное событие: «И мор бысть в Корельскои земле». Хлеб пробовали покупать на стороне, например в Север­ной Эстонии, или через посредников готландцев. Поль­зуясь безвыходной ситуацией, претенденты на древне-карельские земли пытались оказывать экономическое давление. Известно распоряжение папы от 1229 г., запрещавшее готландцам продавать коней, суда и продоволь­ствие язычникам с берегов Финского залива. Ясно, что речь в этом послании шла о кореле и ижоре.

Пашенное земледелие неразрывно связано с животно­водством. Его роль особенно значительна на севере Восточ­ной Европы, где выращиванию хлеба препятствовали неблагоприятные климатические условия и скудные почвы. В нашем распоряжении есть факты, говорящие о разви­том, хотя, по всей вероятности, малопродуктивном живот­новодстве в Корельскои земле. По остаткам костей в рас­копах установлено, что древние карелы держали лошадей, овец, свиней и большое количество низкорослых коров. Такую низкорослую породу скота этнографы отмечали у карел в недавнем прошлом; при весе до 7 пудов коровы давали в сутки 2—4 л молока. При свободном выпасе, чтобы корова не потерялась, на шею ей подвешивали колоколь­чики (ботала).

Без удобрения получать высокие урожаи невозможно, но для приобретения навоза необходимо было содержать скот в стойлах. Вместе с тем вопрос о появлении животно­водческих построек оказался далеко не простым. В древнем Новгороде, несмотря на обилие навоза на усадьбах, специальных построек для скота обнаружено очень мало. Их отсутствие исследователи объясняли тем, что использова­лись легкие навесы, которые в почве не сохранились. Постройки для скота в Северо-Западном Приладожье называются только в писцовых книгах XVI в.: в Кирьяжском погосте Водской пятины на 77 дворов было 66 изб, 30 клетей и 30 хлевов[1]. Но трудно поверить, что в суровых климатических условиях Севера до XVI в. кто-то мог обхо­диться без хлева. Известные на древнерусских поселениях и в городах Старая Ладога, Белоозеро, Корела[2] остатки животноводческих построек либо скопления навоза свиде­тельствуют о расположении хлевов или навесов для скота рядом с жильем.

Не о стойловом ли содержании говорят находки кос-горбуш на археологических памятниках? Коса-горбуша (орудие рубящего типа) имела косовище небольшой длины. Она надолго вошла в быт древних карел, населения Восточной Европы и Сибири. В Карелии, например, коса-горбуша находилась в пользовании до недавнего времени, она как нельзя лучше подходила для кошения лесных трав (напомним, что коса-горбуша с городища Паасо сделана очень умело по технологии вварки высокоуглеродистой стальной полосы в железную основу).

Для заготовки сена нужны еще грабли и вилы. Они найдены в древних слоях Новгорода, а на памятниках корелы не сохранились. Виновата в этом нестойкость материала. На корм скоту шла солома злаковых растений. Ее использование в погребальных обрядах доказывается неоднократными находками в могилах.

Кроме крупного рогатого скота разводили овец и сви­ней. Свиней выкармливали преимущественно в городах, овец — в деревнях, где имелись для этого соответствующие условия. Согласно писцовым книгам, овцеводство было развито значительно сильнее, чем свиноводство, на всем Европейском Севере. В Заонежских погостах XVI в., где овцеводство не получило большого распространения, про­дукты свиноводства вообще не упоминаются. По наблюде­ниям этнографов, карелы (кроме олонецких) в XIX— начале XX в. не употребляли свинину в пищу, а если и выращивали свиней, то для получения щетины. Но так было, видимо, не всегда. В «Калевале» при описании пир­шеств непременно упоминалась свинина как украшение праздничного стола.

Напекла хлебов нам пышных

И лепешек толокняных.

(25:523-524)

И взошли прекрасно хлебы;

Всех гостей она кормила

В изобилии свининой,

Пирогами со сметаной;

Лезвия ножей погнулись,

У ножей скривились стержни

От работы над лососьей

И над Щучьей головою.

(25:527-534)

Продукты овцеводства занимали более важное место в жизни; это и пища, и шерсть для домотканой одежды.

Использование коней в качестве тягловой силы в хозяй­стве и войске стимулировало развитие коневодства. Корела экспортировала лошадей за границу, прежде всего в Любек и Данциг. О постоянном вывозе лошадей свидетельствует указ 1347 г. шведского короля Магнуса, которым разреша­лось жителям Выборга вывозить лошадей (жеребцов) не моложе 8 лет. Финляндский этнограф К. Вилкуна полагает, что кобылицкая корела оттого и называется в летописи кобылицкой, что разводила и продавала коней. Основа для этих занятий имелась. В доисторическое время и в раннем средневековье на Карельском перешейке, в бассейне р. Вуоксы, бродили стада полудиких лошадей финско-восточно-карельской маленькой местной породы, которая происходила от дикой лошади — тарпана. Древние карелы при необходимости приручали лошадей. Когда пришла пора Вяйнямёйнену, и Илмаринену ехать в Похъёлу за Сампо, то они, прихватив сбрую, отправились искать лошадей в лесную чащу. Прирученные лошади пользовались спросом у тех, кто не имел таких естествен­ных стад, т. е. у жителей определенных местностей Фин­ляндии (кроме Саво). Для них-то Северо-Западное Приладожье и было районом кобылицкой корелы[3].

Значение новгородской Карелии в экспорте лошадей особенно возросло После 1229 г., когда папа Григорий IX, стремясь оказать нажим на язычников-финнов, запретил западным странам поставлять им оружие и породистых коней.

Нужно отметить еще одно обстоятельство: конский волос шел на изготовление рыболовных и охотничьих снастей, для прикрепления бронзовых спиралек к одежде и т. д.

Сохранились древние виды хозяйства — охота и рыбо­ловство. Добывали медведя, северного оленя, куницу, лисицу, белку, бобра, тюленя, птицу. Помощником при этом была собака. Для охоты предназначались специаль­ные железные и костяные наконечники стрел. Шкурками пушных зверей погашались феодальные долги. В берестя­ной грамоте № 403, датирующейся XIV в., содержится смешанный карельско-русский текст из 13 слов (из них семь карельских), являющийся записью долгов в «коробьях» (ржи?), белках и «белах» (деньги), которые надле­жит получить у населения. Запись о мехах белой росомахи, куницы, белки сделана в грамоте № 2, тоже относящейся к XIV в.[4]. Иными словами, вывод о развитой охоте подтверждается разными источниками.

Рыбу ловили с помощью острог, гарпунов, удочками, сетями. В археологических материалах сохранились глиняные и каменные грузила, крючки, берестяные поплавки. Применялись слегка уплощенные гальки, которые завора­чивали в бересту и использовали в качестве грузил. Картину развитого рыболовства раскрывает берестяная грамота № 249. В ней — жалобы корелы на разбой «севилакшан», отнявших и лодку, и рыбу, и впридачу еще какой-то товар.

Немаловажные доходы давало бортничество. После пушнины воск был важнейшим экспортным товаром Руси. О карельском воске упоминается в договоре 1342 г. Новгорода с Ригой, Готским берегом и немецкими горо­дами[5].

Широкие возможности для описания хозяйства древних карел и его комплексности дает топонимия. В финско-карельских названиях мест сохранились такие топонимы, в основу которых положены понятия, связанные с земле­делием и животноводством. Обильный материал для харак­теристики рыбного богатства на территории летописной корелы, орудий лова и промысла содержит топоними­ческий пласт в Восточной Финляндии и Северо-Западном Приладожье[6].

Когда все эти топонимы были нанесены на карту, то она наглядно продемонстрировала, во-первых, комплекс­ность хозяйства древних карел, во-вторых, неравномер­ность развития его отдельных отраслей, что зависело от природно-климатических условий и плотности населе­ния в различных уголках Корельской земли. Населению, обитавшему вокруг Антреа, Йоханнеса, Яаски, Ряйсяля, т. е. в центре Карельского перешейка, в самой развитой его части, в равной степени были свойственны земледелие, скотоводство, охота и рыболовство. Для других областей на первое место выдвигалась какая-то определенная отрасль хозяйства: скотоводство — в районе Сортавалы (и сейчас это один из лучших «молочных» районов); рыболовство и охота — в Вуокселе, Вуоксенранте, Корписельке, Суоярви, Яаккимаа; охота и земледелие — в Ряйсяля; рыболовство — в Китэ. Охота практиковалась преимущественно на отдаленных лесных участках — в Суйстамо, Импилахти, Укуниэми. Жители Яаски, по топонимическим данным, занимались в основном рыбо­ловством, охотой и земледелием.

Как видим, уровень социально-экономического разви­тия древних карел был достаточно высоким, и один из благоприятных факторов, а может быть, и основная причина, способствующая этому, — передовая роль Новгорода. Вхождение в состав Новгородского государства, его эконо­мическое и культурное влияние стимулировали развитие прогрессивных и рентабельных форм экономики. Создава­лись возможности для выделения отдельных семей, вла­деющих землей, и для индивидуального хозяйственного производства. Объединение таких семей на экономической основе создавало соседскую (или территориальную) общину. В глухих районах этот процесс осуществлялся в замедленном темпе; в наиболее развитых, где имелись необходимые предпосылки, возникало имущественное неравенство, которое вело к социальному расслоению. Для древнекарельского общества того времени характерно сочетание патриархального быта и развивающихся фео­дальных отношений.

Видимо, в XII — XV вв. у населения начинают возни­кать товарно-денежные взаимосвязи. В первую очередь это стало проявляться в железоделательном ремесле, спрос на продукцию которого был велик, что содействовало его бурному развитию. Уже в первой половине XIII в. оно встало на путь мелкотоварного производства. На внеш­ний рынок корелой поставлялись меха, воск, лошади, что тоже ускоряло развитие феодальных отношений и измене­ние социальной структуры земледельческого населения — наряду с относительно свободными общинниками появля­ются различные категории лиц, зависимых от феодалов.

С введением новгородского административного управ­ления формирование частного землевладения и развитых феодальных отношений шло более ускоренными темпами по сравнению с предшествующим периодом. Из текста Ореховецкого договора известно, что новгородцы и после 1323 г. сохранили право на долевое владение промысло­выми угодьями на отошедших к Швеции участках Корель­ской земли. О существовании крупного землевладения в конце XIII в. сообщают договорные грамоты Новгорода с тверским великим князем Михаилом Ярославичем. Новгородцы, удаляя Бориса Константиновича (о нем мы еще будем говорить) из Корельской земли, обязались вернуть деньги за купленные им села. Собственниками земли постепенно становятся представители древне-карельской феодализирующейся знати (таким феодалом мог быть воевода Валит Корелянин из городка Корела). Об этом можно судить по следующему факту. Один из пунк­тов договора 1323 г. запрещал шведам и выборжанам покупать земли и воды у новгородской корелы: «А земле и воды у новгородской корелы не купити свеям и выборяном».

Однако широкого распространения феодальное земле­владение на территории корелы все-таки не получило. Ос­новная часть земель находилась в руках мелких собствен­ников — своеземцев. В большинстве случаев в их владе­нии была одна волостка — не более пяти обжей[7] — или доля в ней, обрабатываемая собственными силами. Но владения Григория Рокульского в Саккульском и Городенском погостах насчитывали свыше 50 обжей земли. Конечно же, без эксплуатации крестьян он не мог вести свое хозяйство.

К концу XV в. в Корельском уезде из 2806.5 обжей земли светским лицам принадлежало 27.7%, на долю церковно-монастырского землевладения приходилось 19.2%, архиепископу новгородскому достались огромные владения — 53.1%. Но не все земли попали в частную собственность феодалов. По переписи конца 1470-х — начала 1490-х гг. (так называемое старое письмо), 1380 обжей принадлежало крестьянам (их называли «намест­ничьи из старины»)[8]. Доход с них шел наместнику-князю, получившему Корельскую землю в кормление. Так вознаграждал Новгород находившихся у него на службе князей на протяжении XIV — XV вв. За это князья обязаны были заботиться об обороне северо-западных рубежей Новгород­ского государства.

Доходы феодалов от землевладения складывались из двух статей: прибыли с пашни и в основном (поскольку запашка была невелика) феодальной ренты, оброка, выпла­чиваемого по желанию феодала деньгами или натурой. Натуральная рента включала продукты сельского хозяй­ства и промыслов. К концу XV в. преобладала денежная рента. Существовали и другие виды поборов, смысл кото­рых сводился к обогащению феодалов. В XIV — XV вв. феодальные отношения господствовали не только в эконо­мически более развитом Западном Приладожье, но и в Се­верной Карелии, куда корела проникла довольно рано.

В немалой степени социально-экономическому разви­тию и социальной дифференциации способствовали разно­сторонние культурно-экономические контакты. На протя­жении длительного времени они изменялись и по форме, и по содержанию, но всегда играли существенную роль в жизни населения.