Экскурс в историю: новгородские архиепископы в Карелии

вернуться в оглавление

Правда, в Кореле, в самой крепости, и раньше был архиерейский дом - на случай приезда новгородского ар­хиепископа. В Переписной окладной книге 1500 г. читаем: «А внутри города в Кореле двор наместнич да двор владычн пуст»[1], в Писцовой же книге 1568 г. этот двор уже почему-то не упоминается. Дело в том, что из-за отдален­ности карельских приходов и неудобства переездов (в Юго-Западной Карелии было только два города: Выборг и Корела, а небольшому селению не всегда под силу было предоставить достойный ночлег владыке и его свите) тот очень редко обозревал эти приходы своей епархии. Так, в продолжение целого XV века лишь раз, под 6927 (то есть 1419) годом, в Степенной книге сообщается о «поезде» новгородского архиепископа в Карелию[2].

К тому же после покорения Новгорода Московской дер­жавой (1478 г.) преосвященный утратил многие свои земли в Карелии, которые стали собственностью великого князя и, частично, были отданы на содержание корельскому на­местнику. По крайней мере, в Переписной окладной книге 1500 г. о большом количестве земельных владений говорит­ся, что они когда-то «были за владыкою», а в Писцовой книге 1568 г. такие ремарки уже отсутствуют.

И все равно, если верить английскому посланнику Джилсу Флетчеру, даже в 1580-х гг. Новгородская митрополия была самой доходной в России: только ее глава ежегодно получал со своих поместий сумму в 12 тысяч рублей, тогда как сам патриарх - всего 3 тысячи[3]. Эти последние обсто­ятельства, по-видимому, также способствовали учреждению новой епархии: тут планы царя и патриарха уже не ущем­ляли интересов новгородских митрополитов.

Епископ Сильвестр (1595 - 1613)

Первым епископом Корельским и Орешковским был на­значен Сильвестр. Скорее всего официально его величали немного иначе, потому что на личной его печати была «прямострочная надпись»: «Божиею милостию Епископ Селивестр Корельский и Орешьский»[4].

Однако в некоторых документах его титул, как указы­валось выше, именуется иначе: «епископ Корельский и Копорский». Так, в частности, он был назван в «Записке о Царском дворе, церковном чиноначалии, придворных чи­нах, Приказах, войске, городах и пр., датируемой 1610 - 1613 гг., то есть тем временем, когда шведы один за другим захватили Корелу и Орешек[5]. Духовный писатель священ­ник М. Ф. Архангельский, автор обстоятельного очерка истории С.-Петербургской епархии (1871), полагает, что упоминание при титуловании корельского епископа раз­ных городов означает то, что, помимо Корелы и Орешка, «влияние его простиралось на Ладогу и Копорье»[6]. А цер­ковный историк А. В. Карташёв вообще утверждает, что у Корельской епископии был «подвижный центр», который «базировался на Олонецкий край»[7].

Заманчиво, однако, было бы предположить, что здесь мы имеем дело (конечно, не с ошибкой переписчиков!) - с при­нципиальной терминологической неустойчивостью, позволяющей вобрать в название нового архиерейского титула побольше топонимов, которыми дополнительно (в церковно-правовом отношении) закрепляются за Россией воз­вращенные ей в 1595 г. города (в данном случае - Корела, Орешек, Копорье).

Сведения о епископе Сильвестре, как и о большинстве иерархов того времени, крайне скудны. В XVI в. он упоми­нается в числе архимандритов московского Симонова мо­настыря. Хиротонисан во епископы он был в 1595 г., как раз при учреждении новой кафедры[8]. Судя по всему, жил он в самой Кореле, потому что еще в августе 1609 г. царь Василий Шуйский, отправляя свою грамоту с распоряже­нием сдать город шведам, адресовал ее прежде всего «богомольцу нашему епископу Селивестру», воеводам Д. Т. Мышецкому и В. Т. Аврамову, игуменам, протоиерею (!) и священникам городских церквей[9]. Сохранились и другие исторические источники, которые свидетельствуют о том, что владыка Сильвестр совместно с воеводой И. М. Пуш­киным в 1609 - 1611 гг. организовывал оборону Корелы.

В 1611 - 1613 гг., оставаясь формально епископом Ко­рельским (он этим своим званием подписался под актом об избрании на царство Михаила Феодоровича Романова в 1613 г.[10]), Сильвестр был назначен управляющим Воло­годской и Великопермской архиепископией, уже 4 года[11] пустовавшей после кончины прежнего владыки Иоасафа, и возведен в сан архиепископа. Это служебное повышение оказалось напутствием на крестный путь, на подвиг исповедничества. В те годы в Вологодском крае особенно звер­ствовали поляки и русские «воры» - сторонники Самозван­ца (это были прежде всего так называемые «черкасы» - украинские казаки[12]). В 1612 г. в самой Вологде при разоре­нии церквей были убиты 3 протоиерея, 34 священника, 6 диаконов и 6 иноков, а, к примеру, в Спасо-Прилуцком монастыре погиб 91 монах. А. В. Карташёв отмечает: «Взя­того в плен еп. Сильвестра издевательски мучили; четыре ночи держали под стражей, много раз таская на казнь и отпуская вновь, пока не вынуждены были освободить»[13].

В Псковской летописи под 1613 г. отмечается, что в ок­тябре архиепископ Сильвестр приехал в Псков: «В 7121 <1613> году на Вознесеньев день поставиша на царство Государя царя и великого князя Михаила Феодоровича.

На второй год приехал во Псков епископ Селивестр Корелский октября 28»[14]. Псковская и Изборская (или: Иван-городская[15]) епископская кафедра стала последним местом его служения (назначен он был еще в июне[16]), так как 1 де­кабря 1615 г., в трудное для псковичей время осады Пскова шведами, их владыка почил о Господе[17].

Епископ Павел (1613 - 1616)

Сменил Сильвестра в Кореле епископ Павел, возглавляв­ший епархию в течение короткого времени - с 1613 г. до своей смерти в 1616 г.[18]. Имя этого иерарха сохранилось только в некоторых церковных документах, где значится лишь в общих списках архиереев, в летописях же упомина­ния о нем вовсе отсутствуют. На этом основании К. Я. Здравомыслов, архивариус архива и библиотеки Св. Синода, делает категоричный вывод о том, что такого епископа вообще не существовало, тем более что начиная с 1609 г. вплоть до 1617 г. не только Карелия, но и вся Нов­городская земля находились под властью шведов[19].

С этим суждением согласиться трудно. Ведь, если влады­ка Павел и занимал - хотя бы номинально - кафедру Корельского епископа, он вполне мог жить, к примеру, в Нов­городе. И надо признать, что ничего невероятного в та­ком назначении не было. Даже напротив - пока вся Корельская земля (до заключения Столбовского мирного до­говора) была ареной непрекращающейся борьбы между Россией и Швецией и её официальный государственный статус оставался неопределенным. Московская патриар­хия безусловно была заинтересована в том, чтобы сохра­нить епископское преемство именно в Корельской епархии.

Трудно поверить и в то, что в официальные списки цер­ковных иерархов XVII в. (эпоха, максимально приближен­ная к периоду Нового времени) мог попасть выдуманный, «мифологический» персонаж.

А если местопребыванием преосвященного Павла стал какой-либо из новгородских монастырей, то, значит, имен но с этого архиерея и берет начало традиция, неукосни­тельно соблюдавшаяся впоследствии: все епископы Корельские (Кексгольмские) последующего времени проживали в известных обителях Новгорода - чаще всего это были Ан­тониев и Юрьев монастыри.

Проблема статуса Корельской епархии

Не вполне ясен и вопрос о первоначальном статусе Корельской епархии. И. А. Чистович утверждает, что она сразу возникла как викариатство[20], а К. Я. Здравомыс­лов подчеркивает, что при учреждении своем это была самостоятельная епископия, но вскоре она была подчинена Новгородской митрополии[21]. Представляется, что спра­ведливее последнее суждение, но и оно нуждается в кор­ректировании.

Во-первых, в Соборном уложении 1589 г., согласно кото­рому предполагалось открыть 8 новых епископий, все они задумывались как самостоятельные - там не говорится об их иерархическом подчинении каким-либо митрополиям или архиепископиям[22].

Во-вторых, статус викариатства как такового возникает в Русской Церкви довольно поздно: только в 1698 г. Петр Великий разрешил киевскому митрополиту Варлааму (Ясинскому) «для слабости здоровья» избрать себе коадъютора (помощника). Впервые звание «викарий» встреча­ется в 1707 г. как раз в связи с назначением - после долгого перерыва - епископа Корельского и Ладожского Иоиля. (Возможно, неприемлемым казалось поначалу само слово «викарий» - ведь, как известно, римский папа официально называется «викарием Иисуса Христа», а его наместники - легаты - «викариями апостолов».)

Следовательно, логично предположить, что статус вика­риатства для Корельской епархии на первых порах даже не предполагался и только впоследствии (по нашему мнению, в 1685 г.) возникла идея викариатства, но лишь как времен­ная мера - на тот период, пока вся Карелия не будет освобождена от шведов и на ее территории окончательно не упрочится русская власть.

В то же время И. А. Чистович полагает, что «зависимость корельского викария от новгородского архиепископа вы­ражалась полным подчинением ему в делах церковного управления»[23]. При этом ссылается петербургский профес­сор на тот факт, что единственная известная нам ставлен­ная грамота священнику Корельской епархии была скреп­лена митрополитом Новгородским[24].

Рассмотрим детальней этот документ. Грамота датиро­вана 22 марта 7107 (1599) г., и дана она «на утверждение» в иерейском звании диакона Никольской церкви Кирьяжского погоста о. Офонасья Яковлева сына. В этом документе (он опубликован в числе 5 других «ставленных грамот») обращает на себя внимание - на фоне обычных этикетных формулировок - особая, твердая интонация преосвящен­ного Сильвестра, который указывает, что он поставил в свое время о. Офонасья в чтецы, затем в подьяконы, дьяко­ны и, наконец, «совершил в попы <...> в свою <!> епископью». На обороте грамоты, действительно, - «собствен­норучные подтверждения» - подписи новгородских митро­политов Варлаама (1592 -1601) и Исидора (1603- 1619). Но это не должно нас смущать: дело в том, что рядом опубли­кована ставленная грамота ростовского архиепископа от 29 декабря 7040 (1532) г. некоему «попу Василью», которую также «собственноручно» подтвердили два других архиепископа[25]. Видимо, такова была в то время обязатель­ная форма церковного делопроизводства. Иначе придется считать истинным нелепое, по сути, допущение, что Ростов­ская архиепископия тоже могла быть чьим-то викариатством!

Таким образом, нашему предположению о самостоя­тельном статусе Корельской епархии в первый период ее существования ничего не противоречит. Более того - этой гипотезе есть и подтверждение. Академик П. М. Строев в своем известном труде о российской церковной иерархии и монастырских настоятелях (СПб., 1877), составленном, как указано на титульном листе, «из достоверных источ­ников», вообще убежден в том, что Корельская епархия не только была всегда самостоятельной, но и после того, как ее упразднили (по данным Строева это случи­лось в 1610 г.), она никогда не возобновлялась, а начало Новгородскому викариатству исследователь полагает лишь с 1708 г., с вышеупомянутого назначения на кафедру епископа Иоиля[26]. Любопытно то, что Строев не упомина­ет о каком-либо преемстве между Корельской епархией XVII в. и одноименной епархией XVIII в.

Правда, он, как уже отмечалось, приводит малоубеди­тельную датировку учреждения епархии (1593 г.) и хирото­нии епископа Сильвестра (1593 г. или даже 1599 г.). Но объ­ясняется это вовсе не произволом ученого, а путаницей в датах, порой допускавшейся переписчиками в старинных документах. (Не исключено и то, что в последующем ка­кие-нибудь новые самоочевидные данные, напротив, до­кажут достоверность датировок, указанных Строевым, и опровергнут общепринятые сегодня факты.)

Судьба епархии в Смутное время

В трагическую эпоху для всего Русского государства осо­бенно пострадала Корельская земля, причем не от поляков-католиков и русских сторонников Лжедимитрия, а от сво­их союзников шведов. Как известно, еще в феврале 1607 г. Карл IX, враг Польши и ее короля Сигизмунда (своего пле­мянника), через выборгского наместника предлагал по­мощь русскому царю в борьбе с внешним нашествием и внутренними врагами и даже прислал на границу своих послов для переговоров. В то время царь Василий Иоаннович Шуйский еще надеялся на свои силы и через корель­ского воеводу князя Мосальского отказался от шведской поддержки. Позже Шуйский еще раз отверг предложенную Карлом помощь[27].

Однако положение изменилось после того, как царские войска в целом ряде сражений потерпели сокрушительное поражение и Самозванец выстроил себе столицу (Тушино) под Москвой. Племянник русского царя князь М. В. Скопин-Шуйский был направлен в Новгород, чтобы оттуда вести переговоры с Карлом о помощи. В феврале 1609 г. шведы обязались выслать пятитысячное наемное войско, а к нему «еще неопределенное количество войска в знак дружбы к царю»[28]. Но за эту помощь Корела с уездом пере­давалась Шведскому королевству.

К договору прилагалась «дополнительная запись», в ко­торой говорилось и о судьбе церковного имущества епар­хиального центра. Согласно этой «записи» требовалось «спустя одиннадцать недель, начиная с того времени, как шведы уже начнут служить царю, очистить город Корелу и отдать ее королю, вывезши из церкви образа и всякое церковное строенье, а из города - пушки, пищали, зелья, ядра, выведши всех русских людей и корелян, которые за­хотят идти на Русь»[29]. Все остальные города шведы обе­щали «не воевать и не занимать», причем специально ого­варивалось обязательство шведской стороны, чтобы ее ратные люди «не жгли и не разоряли, над иконами не ру­гались»[30], а немного позднее, в «договорных взаимных за­писях» от 17 декабря 1609 г., шведский военачальник Якоб Понтус Делагарди вновь подтверждал свое обязательство «людей не побивать и не грабить и насилства никоторого не чинить, и церкви не пустошить...»[31].

В уже упоминавшейся «Грамоте царя Василия Иоанновича Шуйского, адресованной населению города Корелы и уезда, о сдаче города» от 30 августа 1609 г. это требова­ние объяснялось прежде всего тем, что от иноверцев-за­хватчиков «учало быти <...> православной нашей християнской вере ругателство великое...»[32]. Царь предписывал вывезти, между прочим, «Божье милосердье образы, и вся­кое церковное строенье, и колокола <...> из Корелы и из монастырей изо всех храмов...»[33], за что обещал переселив­шимся в глубь России корелянам хорошее жалованье, ругу, податные льготы.

В 1610 г. посланные Карлом войска под командованием Делагарди дошли до самой Москвы, но потом отступили. Очень скоро, воспользовавшись свержением царя Василия Шуйского с престола, они из союзников превратились во врагов и завоевателей и тут же стали с легкостью попи­рать все свои договорные обязательства. Шведы занима­ли русские города, варварски опустошали всю Новго­родскую землю, в том числе и Карелию, - разрушали и сжигали монастыри и храмы, расхищали святыни, убивали и брали в плен православных христиан. Новгородский мит­рополит Исидор и воевода князь И. Н. Одоевский позже писали Делагарди: «... честные обители и святые Божий церкви <...> разорены и разграблены; и мощи многих свя­тых из гробов выметаны и опоруганы, и колокола многих церквей <...> вывезены в Свейское государство...»[34].

Шведы вновь сравняли с землей только что восстанов­ленные Валаамскую и Коневскую обители, да и всё Приладожье подверглось безжалостному разорению: храмы были сожжены, священники убиты или изгнаны.

Впрочем, такое вероломство шведов в эпоху европейских религиозных войн легко объяснимо: они все были еще не­офитами своей недавно народившейся религии, а потому с особой ревностью и даже неистовством предавали огню и мечу святыни «еретической схизмы» (то есть Православия).

Страшные последствия это лютеранское нашествие име­ло для Корельской епархии. Не случайно святитель Игна­тий (Брянчанинов), посетивший Валаам в 1846 г., в своем очерке, посвященном этому паломничеству, писал: «До­стойно замечания, что селения, сохранившие православ­ную веру, находятся не на самом берегу Ладожского озе­ра, не на пути завоевателей, но глубже в Финляндии, за горами, за болотами, естественными оградами страны: там затаились, спаслись они от взора и религии протестантов. В это время многие финны перебежали в Россию для сохра­нения веры: <вы> встречаете их потомков православных в Новгородской и Тверской губерниях»[35].

Особенно плачевной оказалась в эти годы участь епар­хиального центра - Корелы. Этот город шведы разоряли как бы на «законных» основаниях: жители не желали под­пасть под власть иноверного короля и потому наотрез от­казались выполнить требование царя Василия Шуйского сдать город чужеземцам. Шведы приступили к осаде не­покорной твердыни. Более полугода героически оборонялся гарнизон Корелы под руководством своего воеводы И. М. Пушкина и святителя Сильвестра. Когда 2 марта 1611 г. город Корела вынужден был капитулировать, из трех ты­сяч (по другим сведениям - двух тысяч) его жителей и во­инов-защитников в живых осталось около ста человек, и все они ушли в русские владения. В их числе был и епископ Сильвестр, в том же году переведенный в Вологду - управ­ляющим архиепископией.

Новгородский летописец так описывал эти события: «Прииде некоторый князь немецкий, именем Яков Пунтусов Делагард <...> и взя град Корелу и засяде, всею областию Корелскою обовладе, и многие тамо беды учини»[36]. В июле шведам удалось захватить и Новгород. Несмотря на обещания не разорять храмов и монастырей, по всей Нов­городской земле в первую очередь страдали православные святыни.

Т. С. Мальгин в своем известном «Зерцале российских го­сударей...» (СПб., 1794), составленном «по достоверным российским бытописаниям», рисует поистине апокалипти­ческую картину: «Опустошили более 70 знатных монасты­рей и 1500 церьквей с осквернением и поруганием святыни, обдиранием со св. образов богатых золотых и серебряных окладов, привесов и украшений, рассеканием на части рак и гробов святых и поругательным извержением из оных честных мощей. Словом, не щадили никаких ни самых свя­щенных вещей, ни таинственных[37], ни церьковных утварей, одежд, книг и колоколов, ниже самых маловажных и, ка­жется, уже немногокорыстных, как-то: свеч, ладана, дере­вянного лампадного масла и прочего тому подобного и к похищению удобного»[38]. До нас дошло народное предание о том, что в те годы «к обычному церковному молитвосло-вию сзывали народ ударом в деревянную доску, ибо боя­лись выказать утварь, имеющую хоть какую-нибудь цен­ность. Говорят, что к этому времени относится и употреб­ление в здешних монастырях и церквах при богослужении оловянных и деревянных потиров и дискосов...»[39].

Столбовский мирный договор

Разорение Карелии продолжалось вплоть до 1617 г., ког­да Россия, измученная и ослабленная интервенцией и внут­ренними нестроениями, вынуждена была уступить Швеции Корельский уезд (или, как теперь он стал называться, «Кексгольмский лен») и Ингерманландию[40]. В связи с этим назначение в Финляндию особых епископов было прекращено и сама архиерейская кафедра закрыта.

Но как же по Столбовскому договору и в предваритель­ных соглашениях регламентировался конфессиональный вопрос? Еще 17 июля 1611 г., после захвата шведами Новго­рода, был заключен договор между Делагарди, с одной сто­роны, и новгородским воеводой И. Н. Одоевским и митрополитом Исидором - с другой. Шведская сторона, в частности, обязывалась «не делать никакого притеснения православной вере, не трогать церквей и монастырей, уважать духовенство и не трогать его доходов»[41].

Священник М. Ф. Архангельский полагает, что это была временная уступка Делагарди, последовательно проводив­шего в жизнь не только политические, но и религиозные планы своего короля - по введению лютеранства в заво­еванные страны[42]. Об этих миссионерских замыслах по от­ношению к народу, уже более шести столетий как просве­щенному Христианством, как раз в то время откровенно разглагольствовал лютеранский писатель М. Шаум в сво­ем сочинении «Tragedia Demetrio Moscovitica» (1614), на­чавший со снисходительной похвалы силе религиозного духа россиян: «... Господь показал в русском народе доброе начатие к зачатию евангельского (то есть евангелическо­го) учения и к распространению Христианской церкви <...>. Отныне мы уже не против москвитян в пользу папы, но за москвитян должны молить Бога, да присоединит их к Своей овчарне»[43].

И действительно - когда в 1615 г., после неудачной оса­ды Пскова, шведы согласились на перемирие сроком на год, они уже отказались гарантировать русским неприкосновен­ность веры.

Посредниками в последующих переговорах Швеции и России согласились выступить Голландские Генераль­ные Штаты. В отчете нидерландских посланников содер­жатся интересные подробности и по религиозному вопро­су. 2 марта 1616 г. русские предложили свои условия пере­мирия со шведами. Однако тех в проекте договора как раз не устроило требование «не разрушать церквей и монас­тырей, не увозить жителей и не вывозить колоколов и пу­шек». Шведские уполномоченные заявили, что «король в городах, которые занимает в России, будет пользоваться вполне правами своими, не допуская, чтобы кто-либо ста­вил ему в этом условия, а что он вовсе не намерен прини­мать приказаний или условий от русских»[44].

Видимо, во избежание разногласий по этому вопросу в Столбовский договор вообще не вошло специальное положение о церквах и монастырях, священниках и миря­нах. Правда, там все же было сказано несколько слов о цер­ковном имуществе, которое продолжали грабить шведы, в Столбове они обещали ничего больше не вывозить из цер­квей и монастырей и вернуть в Новгород колокола, не только похищенные, но и купленные законным путем[45].

Отношение шведских властей к своим православным подданным в 1617 - 1626 гг.

Православное население Карельского перешейка, не су­мевшее или не захотевшее переселиться в глубь Московии в 1611 -1617 гг., более чем на сто лет оказалось под властью иноверного шведского короля. Резко изменившиеся усло­вия требовали особых усилий со стороны Русского государ­ства по устроению церковной жизни на некогда принадле­жавших ему территориях. В этом отношении особенно ва­жен был первый десятилетний период - до 1627 г.

Каковы же его особенности? Во-первых, судя по некото­рым известным науке документам, в этот временной отре­зок было максимально ослаблено религиозное давление на православных карел и русских. Во-вторых, именно в эти годы (1619 - 1626) правящим архиереем в Новгороде был митрополит Макарий II, который, как пишет К. Я. Здравомыслов, всё время своего святительства употребил на цер­ковное обустройство прежде всего той части своей паст­вы, что оказалась на шведской территории[46].

Эти события столь важны для нашей темы, что имеет смысл рассмотреть их детально и по отдельности.

Мягкая, даже на первых порах толерантная политика шведского правительства по конфессиональному вопросу объяснялась, на наш взгляд, двумя основными причинами. Прежде всего, новые власти пытались приостановить по­ток беженцев и, заботясь об экономической выгоде, боя­лись, что податное сословие вновь завоеванных земель может резко сократиться.

И действительно, волна переселения (точнее, тайного бегства) православных жителей Карелии в тверские и со­предельные с ними земли поднимается, по данным такого видного исследователя, как Д. В. Бубрих, уже только начи­ная с 1627 г.[47]. К сходному выводу приходит и Ю. В. Готье, который констатирует, что русские переписные книги 1620-х гг. «молчат» о переходе корел из-за рубежа и только в Бежецкой и Новоторжской книгах 1646 г. он нашел первые упоминания об их присутствии в этих краях[48]. Ра­зумеется, приведенные свидетельства ни в коем случае не опровергают того самоочевидного факта, что православ­ные бежали с нажитых мест и до Столбовского мира, и сразу после его заключения.

Поэтому следует уточнить сведения о «лютеранском гне­те», обычно приводимые в отечественных исследовани­ях, в которых затрагиваются вопросы русско-шведских от­ношений. Так, С. И. Кочкуркина, опираясь на ценную мо­нографию Р. Б. Мюллер «Очерки по истории Карелии XVI - XVII вв.» (Петрозаводск, 1947), пишет: «... шведские влас­ти насильственно обращали карел в лютеранство. Если, к примеру, дворянин отказывался переходить в лютеранст­во, его лишали имений. Крестьяне же участвовали в содер­жании пасторов, платили им за обряды крещения, венча­ния, отпевания, если даже и не пользовались их услугами. Жалобы на притеснения и насильственное крещение при­сутствуют в обращениях крестьян к шведскому королю и русскому царю»[49]. В такой «красочной» картине, на наш взгляд, слишком уж сгущены краски (подробнее об этом мы скажем ниже); но принципиально важно, что если подобные проявления религиозной нетерпимости и имели место, то, по нашему убеждению, не сразу же по заключении Столбовского мира, а только впоследствии.

И, помимо уже названных социально-экономических мо­тивов, следует сказать еще об одной, не менее существен­ной причине, вынуждавшей шведские власти не выказы­вать до поры до времени своих истинных намерений в от­ношении конфессиональных предпочтений бывших под­данных русского царя.

Дело в том, что с началом эпохи Реформации (XVI в.) вся Европа оказалась расколотой на два больших враждебных лагеря, причем к началу XVII в. стало ясно, что со време­нем борьба католичества и протестантизма только обос­тряется. Столь напряженное международное положение обязывало лютеранское правительство Швеции действо­вать «мягко и осторожно», с «открытым дружеским распо­ложением» по отношению к своим православным поддан­ным - как справедливо отмечают составители книги «Пра­вославная Церковь в Финляндии» (СПб.,1893)[50]. Добавим, что такая позиция шведских властей не просто была весьма благоразумной, но и позволяла укрепить, так сказать нравственный авторитет государства.

Конечно, было бы явным преувеличением объявить шаги шведского правительства в этом направлении - осуществле­нием принципа свободы совести. Однако для эпохи столь резкого религиозного противостояния, каков был весь XVII век, конфессиональную политику Швеции на новозавоеван­ных ею территориях, наверное, можно назвать уникальной.

С одной стороны, вскоре по завоевании российских го­родов в них стали возводить лютеранские кирхи, причем нередко просто приспосабливали под них бывшие русские церкви. Так, священник М. Ф. Архангельский отмечает: «В городе Орехове (ныне Шлиссельбург) древний пра­вославный храм, построенный при основании крепости новгородским епископом Василием, был обращен в швед­скую кирху»[51].

То же произошло и в Кореле. Видимо, уже в 1611 г. пер­вый пастор лютеранского прихода Хенрикус Винтер пере­вез лучшую в городе Воскресенскую соборную церковь с территории Старой крепости на Спасский остров. К ново­явленной кирхе пристроили звонницу с колоколами, на ко­торой были и башенные часы, указывавшие время. Но все сгорело в 1634 г. С самого начала в Кексгольмский приход в течение 100 лет входило Пюхяярви (ныне поселок Плодо­вое). В 1624 г. шведский король Густав II Адольф опреде­лил село Уннункоски (в настоящее время - Горы в Мель­никове) в качестве усадьбы для пастора и назначил осо­бые платежи из казенных сумм специально на содержание кексгольмской кирхи.

Однако, с другой стороны - сразу же по заключении Столбовского мира, в 1618 г., шведы ходатайствуют перед московским правительством о том, чтобы игумены, священ­ники и диаконы для православных церквей по-прежнему поставляемы были новгородским митрополитом. Любопыт­но, что шведский посол Густав Стенбук, привезший это хо­датайство в Москву, особо просил, чтобы русские власти «не запрещали» духовенству Корельской земли приходить в Новгород, а «митрополиту б их приимати и благословляти и разрешати в духовных делех по-прежнему, и чтоб тем людем от митрополита и от попов и от русских людей укоризненных слов и налогов и бесчестья не было»[52]. Как буд­то кто-то запрещал!

Московские бояре, вероятно заподозрив какой-то тайный умысел в такой заботе лютеран о православной пастве, отвечали уклончиво: дескать, мирское правительство не судит церковных дел и потому не может запрещать духо­венству приходить из зарубежных городов к новгородско­му митрополиту. Разрешить затруднение могло лишь ав­торитетное духовное лицо, какового в столице на тот мо­мент не оказалось: будущий патриарх Филарет (Романов), отец первого царя из новой династии, в то время томился в польском плену.

 Участие Макария митрополита Новгородского (1619 - 1626), в судьбе православных жителей Швеции

Окончательно вопрос был решен немного позже, после того как, согласно условиям Деулинского перемирия, произвели обмен пленными и Филарет, вернувшись в Москву, был посвящен в сан патриарха Всероссийского (24 июня 1619 г.). К этому времени Новгородскую кафедру уже три месяца как возглавлял вышеупомянутый митропо­лит Макарий. Ему и поручено было «общим советом влас­ти духовной и гражданской»[53] обратиться ко всем зарубежным православным с особой грамотой, призывающей их к единству и общению с Русской Православной Цер­ковью. Дело представлялось столь важным, что царский посланник Илья Наумов даже привез «образцовый список», отталкиваясь от которого преосвященному Макарию над­лежало составить эту грамоту[54].

В ней, в частности, говорилось: «... понеже вы бесте преже чада церковная, и сего ради и ныне не хощу вас отревати[55], но паче сочетовати <...>, аще и под державою есте иного владетеля и краля, но несть достойно разлучатися вам духовного порождения, в нем же родистеся и доныне стоите и пребываете <...> не отреваю вас приходити ко мне и, по превосходящему нашему чину, благословение и про­дление во всяких духовных делах от нас приимати и антиминсы[56] и вся, яже церквам Божиим влепоту, подавати вам хотим <...>. О ругательных же словах и сумненья о сем никому имети не достоит, понеже благочестивая вера притесненья никому не творит, но паче всем всюду благосло­вение простирает»[57].

Кроме того, перед митрополитом Макарием вставало много дополнительных проблем: надо было решить вопрос, давать ли в зарубежные церкви антиминсы (хотя в своей грамоте 1619 г. владыка уже обещал их поставлять по тре­бованию верующих), дозволять ли восстановление ветхих церквей и постройку новых, да и вообще - трудно было нести всю полноту ответственности за пастырей и пасомых, недосягаемых для непосредственного митрополичьего над­зора.

Со многими из возникавших недоумений Макарий обра­щался в Москву. Так, в 1622 г. он испрашивал позволение строить новый храм для Иломанского прихода - прежняя, Ильинская церковь была сожжена шведами. Дело, казалось бы относящееся к разряду духовного ведомства, в сложив­шейся ситуации могли решить только светские власти.

Царь 14 ноября послал особую грамоту новгородскому во­еводе князю Д. И. Мезецкому, согласно которой соизволял разрешать отныне и впредь возведение и освящение церк­вей для православных, проживающих за рубежом, а также повелевал посылать по их просьбе освященные антимин­сы. Ильинскому священнику о. Иеву были даны благосло­венная грамота на новый храм и антиминс[58]. Кроме того, разрешалось переправлять единоверным шведским под­данным святое миро и поставлять им священников и диа­конов.

В то же время русские власти весьма сочувственно отно­сились к своим бывшим соотечественникам-беженцам: их, как правило[59], назад не выдавали, несмотря на неод­нократные запросы и настойчивые требования шведской стороны. В конце концов, когда бегство православных ка­рел и русских приобрело массовый характер, московское правительство обязалось даже уплатить за них громадные во тем временам деньги - 190 тысяч рублей, из которых 70 тысяч - золотом[60].

Более того - известно, что в 1624 г. новгородский воево­да князь Г. П. Ромодановский получил тайную царскую грамоту от 15 августа, согласно которой ему предписыва­лось не выдавать шведской стороне прибывающих из-за рубежа представителей духовного звания, а отсылать их в Москву или на Белоозеро и в Вологду на жительство. На запросы же шведских властей предлагалось отвечать, что тех или иных беглецов «посяместа в сыску в нашей сторо­не не объявилось». Эта грамота интересна еще и тем, что сквозь холодный стиль ее официальных формулировок про­рывается боль за судьбу русских единоверцев в Швеции:

«... а они б нашим людем в вере тесноты не чинили и не гонили, а учнут в вере теснить и гоненье чинить, и им по­неволе будет бегать...»[61].

В дополнение к приведенным сведениям, демонстрирую­щим в общем-то светлую, «казовую» сторону взаимоотно­шений лютеранской власти и ее православных подданных, надо сказать и о том, что шведы позволяли карелам (кста­ти, само собой понятно, что все дела такого рода осущес­твлялись через посредство гражданских властей) не толь­ко приходить к новгородскому митрополиту ради благос­ловения или поставления на священническое место, но и путешествовать по Святым местам Русской земли. Прав­да, существовал специальный царский указ, регламенти­рующий эти паломничества. Послан он был в Новгород 31 января 1629 г., уже при преемнике митрополита Макария, преосвященном Киприане (Старорусенникове; 1626- 1635), в ответ на запрос: можно ли пускать в «каменный город», к Софийскому собору и к мощам новгородских чудотворцев, прибывающих из-за рубежа православных.

Воеводам князю Д. М. Пожарскому и М. Ф. Глебову пред­писывалось «про тех людей <...> розведывать горазно, не пошатались ли которые в вере и не пристали ль к люторской вере...». Богомольцев, успешно прошедших такое испытание, пускали лишь к посадским церквам, а к собору Софии Премудрости Божией вообще запрещалось кого-либо из заграничных паломников допускать. Понят­но, что для принявших лютеранство был закрыт доступ и на посад[62].

Православие в шведской Карелии в период с 1627 г. до возобновления Корельской епархии в 1685 г.

Однако - при всей видимой благосклонности к чуждой вере (терпимой шведами, быть может, потому, что она не была католической) - их правительство чем далее, тем бо­лее предпринимало шагов совершенно иного рода.

Уже при короле Густаве I Адольфе (1611-1532) в Сток­гольме была устроена русская типография, в которой славянскими буквами печатались сочинения, имеющие отношение к лютеранскому вероисповеданию. Причем публиковали таким образом книги и для русских на их родном языке, и для карел - на финском. По крайней мере, в библиографических росписях И. П. Сахарова указаны два старопечатных издания «Катехизиса» Мартина Лю­тера на русском языке и одно - на финском, но славянски­ми буквами[63]. И. А. Чистович упоминает и о попытке пе­чатать русские книги шведскими буквами. По его же дан­ным, типография была упразднена около 1683 г.[64].

Для кого предназначались все эти издания? Конечно, для православных карел и русских - ведь других поддан­ных, знающих старославянский язык (на котором велось бо­гослужение в Русской Церкви), у шведского короля не было. Следовательно, в отсутствии открытых притеснений в вере и явного стремления к тотальной «лютеринизации» новой провинции началась предварительная подготовка почвы для миссионерской пропаганды.

И. А. Чистович со ссылкой на труды Я. К. Грота, осно­ванные в свою очередь на шведских источниках, сообща­ет и о том, что после выпуска книг на кириллице «Густав Адольф назначил особые награды как тем православным, которые выучат Лютеров катехизис, так и шведским пас­торам, которые будут говорить проповеди на русском язы­ке. В то же время лютеранским пасторам приказано было, посредством увещаний, склонять русских к оставлению цер­ковных уставов и обрядов, не согласных с лютеранскими»[65].

В эти же годы широко переводятся на финский язык бо­гослужебные книги и сборники молитвенных песнопений (первое такое собрание издал еще в 1616 г. пастор Гемминг). В 1642 г. на финском вышла и полная Библия - «по Лютерову переводу», переизданная в 1685 г.[66].

При дочери Густава Адольфа королеве Христине (1632 -1654), как сообщают шведские историки, православные «просили себе у константинопольского патриарха особо­го архиепископа или митрополита для управления церков­ными делами тамошнего края; патриарх назначил одного монаха, но его заключили в Абоскую крепость. По поводу новой просьбы русских о том же шведское правительство ответило, что для Ея Величества королевы унизительно позволять им искать епископа или священников вне швед­ских владений и что лютеранский суперинтендент Нарвы или Ниеншанца получил право посвящать им священников, кого они сами для себя выберут, только с условием, чтобы новоизбираемые священники предварительно в Стокголь­ме приносили присягу в верности правительству»[67].

Сам Чистович, приведший это сообщение, сомневался в его достоверности, так как в отечественных источниках о столь важных событиях ничего не говорится. Однако, на­пример, священник М. Ф. Архангельский с полным довери­ем относился к этим шведским свидетельствам[68]. С одной стороны, действительно, здесь немало подозрительного: прежде всего странным кажется постановление, по кото­рому лютеранский суперинтендент (начальник церковно­го округа) посвящает православных иереев, - слишком уж явны неканоничность и, следовательно, бессмысленность этой процедуры. С другой стороны, документально не подтверждается наличие какого бы то ни было конфликта (на­пример, между шведскими светскими властями и русскими), из-за чего возникла бы необходимость подыскивать вза­мен новгородского архиерея другого попечителя пра­вославных приходов. (Отметим к тому же, что это сообще­ние как бы предвещает будущую судьбу Православной Церкви в Финляндии, когда она с 1923 г. все-таки оказа­лась под омофором константинопольского патриарха.)

О законотворчестве, имеющем отношение к православ­ным, в эпоху правления первого шведского короля из Пфальцского дома, двоюродного брата Христины Карла Х Густава (1654 - 1660), исторические источники ничего не сообщают. Известно только, что непрерывные войны это­го периода начиная с 1656 г. резко усилили отток правос­лавных карел на русские земли[69].

Сразу же после вступления на шведский престол четы­рехлетнего Карла XI (1660 - 1697) его регенты поспешили заключить мир со всеми соседними державами, с которы­ми воевал Карл X. Среди мер, направленных на преодоле­ние внутренних смут и беспорядков, было и официальное подтверждение прав и привилегий православного населе­ния. В «Жалованной грамоте шведского короля Карла XII ругодивским и ивангородским русским людям», датированной 4 июля 1662 г., им позволялось «себе выбрать по­пов по своей вере и от своих землян, которые самем им любо, или от таких людей, которые преже в земли живали и для войны оттуль выехали...»[70].

Такие выборы священников, слишком уж напоминающие протестантские обычаи, предлагались, правда, как времен­ная мера, но зато ставилось обязательное условие: эти новоизбранные иереи должны так жить, «как и иным до­брым верным подданным подобает», а за богослужениями «прилежно и всегда» за короля и его страну Господу сер­дечное моление (ектинью) возносить, причем «по тому фор­му и таким обычаем, как их супер<интен>дент тамо будет научать»[71].

Как видим, этот документ, свидетельствующий об усиле­нии лютеранского давления на православных, позволяет заключить, что вышеприведенные сообщения о событиях, случившихся в правление королевы Христины, не столь уж беспочвенны. Тем более, что в той же грамоте содержится специальное положение о русских людях, которые добро­вольно перейдут в лютеранство или окрестят в эту веру своих детей, - им обещалось дарование особых «вольнос­тей». И тут же повелевалось вернуть отнятые у русских «церковные запасы, и книги, и образы, особно кои в церк­ви в Иванегороде»[72] (видимо, жалоба на эти притеснения и явилась непосредственным поводом для Высочайшей грамоты).

Проходит немногим более двух лет - и 29 ноября 1664 г. от имени Карла XI тем же иваногородским посадским лю­дям даруется «привилегия» (так и именуется документ) «веры своей попов и божественная пения волно держать, без мечтания и всякой мешкоты...»[73]. Тогда же было вве­дено в действие и постановление, в общем-то противопо­ложное по смыслу: перекрещенцы, оставившие правосла­вие, освобождались от различных платежей и повинностей[74].

Однако через некоторое время шведы перешли к полити­ке насильственного насаждения своей веры в среде пра­вославных христиан. Первыми (еще в более ранний пери­од) подверглись такой атаке оставшиеся на шведской тер­ритории дворяне: А. М. Гиппинг сообщает о том, что у тех из них, кто продолжал держаться отеческой веры, отбира­ли имения[75]. Но это было привилегированное сословие, - по­нятно, что в XVII в. правительство лютеранской страны не могло позволить себе иметь инославных помещиков.

Другое дело - простое карельское население, в одночасье причисленное к лютеранским приходам по тому лишь при­знаку, что говорило на финском языке[76] (очевидно, это правительственное распоряжение не отличало финский от карельского языка). Видимо, этим и следует объяснять при­веденные нами выше сообщения Р. Б. Мюллер и С. И. Кочкуркиной о том, что православные вынуждены были пла­тить лютеранским пасторам за требы и содержать их. Офи­циально все финноговорящее население считалось испове­дующим евангелическую веру.

Справедливости ради следует сказать, что шведское правительство специальными постановлениями обеспечи­ло содержание духовных лиц православного вероиспове­дания. Они были полностью уравнены в этом отношении с лютеранскими пасторами, то есть не получали ни казенно­го жалования, ни определенного количества хлеба от при­хожан или начальства, но пользовались «десятиною всего, что уродится каждому приходскому хозяину от хлеба, ово­щей и домашних животных»[77]. Заменить ее можно было и денежным эквивалентом. Сбор десятины происходил триж­ды в год: перед праздниками Пасхи, св. Олава и Рождества Христова. Взимались деньги и за совершение церковных треб, причем плата определялась централизованно[78]. Все это регулировалось особой королевской резолюцией 1681 г.; позже, в 1694 г., вышли еще два указа такого рода - они опубликованы И. А. Чистовичем в приложении к его труду[79].

Конечно, это законодательное равноправие русских свя­щенников и шведских пасторов едва ли уравнивало их иму­щественное состояние, особенно после того, как карелы, не знавшие русского языка, отошли к лютеранским прихо­дам. Вероятно, на первых порах они продолжали (может, и тайно) окормляться у прежних своих батюшек, а вот пла­тить обязаны были прежде всего пасторам. По крайней мере, известно, что некоторые православные причты (на­пример, Иломанского и Либелицкого приходов) оказались в таком бедственном положении, что им «полагалось от русского правительства жалованье в придаток к доходам от прихожан, именно 60 р. священнику и по 30 - церковни­кам»[80].

В заключение первой главы расскажем о религиозной жизни Кексгольма рассматриваемого периода. К сожале­нию, сведений о городском православном приходе у нас нет (не исключено, что в тот период - после того, как еще в 1611 г. русское население покинуло Корелу, - православная жизнь в городе на время прервалась).

Лютеранский же приход разрастался: бывало и так, что он вбирал в себя и столь большие селения, как Каукола (ныне Севастьяново), Ряйсяля (Мельниково) и Пюхяярви (Плодовое). Взамен сгоревшей в 1634 г. кирхи в 1636 - 1638 гг. построили новую, и она была самым за­метным сооружением в Кексгольме той поры. Находилась она там же, где и первая кирха, переделанная из Воскре­сенского собора, - возле площади на южной стороне Спас­ского острова. В 1651 г. возвели и звонницу - известно, что на ней было два колокола.

В 1650-х гг. на том месте, где ныне перекресток улиц Ка­линина и Красноармейской (точнее, жилой дом с парфю­мерным и книжным магазинами на первом этаже), возвы­шалась еще одна кирха - исполненная в готическом стиле. Рядом располагалось кладбище. Богослужение здесь совер­шалось не на шведском, а на финском языке. Война 1656 - 1658 гг., как известно, затронула и Кексгольм. Особенно напряженным был бой 10 июля 1856 г. на Скалистом остро­ве (Каллиосаари) - где сейчас городской парк культуры и отдыха. Русские войска разнесли эту кирху на бывшей Федоровской стороне. Тогда же была подожжена кирха в крепости, но пожар удалось затушить.

Но злая судьба преследовала кексгольмских лютеран. В 1662 г. кирха и колокольня, а также новый орган, часы - все сгорело. Позднее, в 1664 г., договорились, что Йосеппи Каарелайнен построит новую кирху с гонтовой крышей. Каждому человеку надо было принести для изготовления кровли по 100 дощечек, остро сточенных с одной стороны и с пазом вдоль другой. В «апокалиптическом» 1666 г. на этой кирхе установили новые башенные часы. Но 1679 год был для Кексгольма черным годом: почти весь город сго­рел в огне пожара, в том числе и кирха. Временно под бо­гослужения приспособили одно из достаточно просторных помещений в крепости.

В 1681 г. - после всех мытарств с деревянными кирхами - было принято решение возвести в Кексгольме первую на всем Карельском перешейке каменную кирху. Место выбра­ли уже не на площади в крепости, а напротив острова Кал­лиосаари, который, как заметили в 1656 г., расположен го­раздо выше, чем Новая крепость (то есть бывший Спас­ский остров). Именно поэтому новое место должно было иметь стратегическое значение в будущих войнах. В том же 1681 г. Карл XI санкционировал денежные сборы на эту кирху в самой Финляндии и в Швеции. Строительство на­чалось в 1684 г., а освящали это городское чудо, гордость кексгольмцев 20 февраля 1692 г. Заранее скажем, что позд­нее, когда город вновь стал принадлежать России, это зда­ние было превращено в православный собор Рождества Пресвятой Богородицы. Но это уже совсем другая исто­рия.