ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРИОД ИСТОРИИ БАЛТИЙСКО-БЕЛОМОРСКОГО СЕВЕРА

Д. В. БУБРИХ

вернуться в оглавление

Возникновение Русского государства

Во второй половине 1 тысячелетия н.э. восточные славяне, поднявшись по Днепру, проникли на Великий восточноевропейский водораздел, а оттуда распространи­лись на соседние места — на верховье Зап. Двины, на р. Великую, Псковское и Чудское озера и соседние места, на р. Ловать, оз. Ильмень, р. Волхов и соседние места, на верховья Волги.

Продвижение восточных славян в северном направле­нии проторило „путь из варяг в греки", который раньше не функционировал. Возникновение этого пути было тем, что вызвало кристаллизацию государственных начал, уже длительно росших в среде восточных славян. Это прои­зошло несколько раньше, чем можно судить по летописи, именно на перевале от VIII в. к IX в. Государственность у восточных славян возникла не сразу как единая госу­дарственность: слишком велика была их земля, протя­нувшаяся от больших северных озер до Черного моря. Но зачатки единой государственности были с самого на­чала: „путь из варяг в греки" был един.

Сложившись на „пути из варяг в греки", государст­венность восточных славян, их собственное создание, естественно, развивалась не в изоляции. Надо учитывать и скандинавов-варягов, и греков.

Варяги были торговцами с широкими связями и вои­нами с широким опытом. Привлеченные открытием „пути из варяг в греки", они создали себе сильное „гнездо" в нижнем течении Волхова, в Ладоге. Опираясь на этот пункт, они проникали и в более южные места, в основном как наемная воинская сила. Поскольку они вклю­чались в звенья восточнославянской государственности, они переставали быть прежними авантюристами, из их среды выделялись крупные государственные деятели, и они (варяги) быстро ассимилировались восточнославянской стихии. В своем стремлении достигнуть пышной Византии они находили полную поддержку в среде восточного сла­вянства, которое и раньше обнаруживало то же стрем­ление, и это было важнейшим моментом в росте кооперации между восточными славянами и определенными кругами из среды варягов. В начале IX в. (задолго до летописного Рюрика) варяги, вошедшие в восточносла­вянскую государственность, сконцентрировались преиму­щественно у южного конца „пути из варяг в греки", в Черноморье. на горизонте Византии. Именно в этих мес­тах кооперация между восточными славянами и опреде­ленными кругами из среды варягов создала силы, ко­торые привели к появлению единого восточнославянского, Русского государства. Этот момент относится к концу IX в., по летописи — к 882 г. Связан он с именем Олега, который, хотя и носил варяжское имя, был настоящим русским государственным деятелем. Именно он полити­чески связал оба конца „пути из варяг в греки", киев­ский и новгородский. И именно он сумел заставить Ви­зантию, Хазарию, Кавказ, Иран бояться русского имени и уважать его. Характерно его отношение к варягам. Государственно пригодные элементы из их среды он оста­влял около себя наряду с восточными славянами. Но против не изживших авантюризма и лишних элементов из их среды он начал борьбу, „подкидывая" их на службу • Византии, а то и просто спроваживая их восвояси — по­литика, которой твердо держались и его преемники, по­ка, к концу X в., варяги не утеряли своей роли в государстве.

За варягами никак нельзя забывать греков. Они не приходили на Русь шумными ватагами. Тем не менее они сыграли для Руси гораздо, может быть, более важную роль, чем варяги. У них было то, чего не было у вар­варов-варягов,— высокая культура, преемственно про­должавшая культуры Древней Греции и Рима. Именно благодаря влиянию греческой культуры Русь включи­лась в мировой поток культурного развития, вошла как равноправный член в систему культурнейших государств того времени и свою тогда полученную культурную "зарядку" пронесла через все ужасы печенежских и по­ловецких набегов, монголо-татарского нашествия, швед­ских и польских войн. Именно благодаря влиянию гре­ческой культуры Русь, на многие века отрезанная от тесных связей с Европой, сохранилась и выросла как великое европейское государство, Россия. Окончательное включение Руси в мировой поток культурного развития можно связывать с крещением Руси в конце Х в. при Великом князе Владимире Красном солнышке.

Перемены в среде прибалтийских финнов в связи с возникновением Русского государства

Появление культурного восточнославянского государ­ства в соседстве с прибалтийскими финнами не могло не про­извести в их среде громадных перемен. Они не оторвались от связей с германцами: те, в частности варяги, сохранили значение. В самых западных частях территорий, населенных прибалтийскими финнами, влияние германцев даже мало ослабело. Но все прибалтийские финны оказались и под влиянием восточных славян, которые распространяли на север влияние греческой культуры. Чем дальше на восток, тем влияние восточных славян ощущалось сильнее. Оно стало решающим в среде тех прибалтийско-финских племен и групп, которые вошли в состав Русского государства.

Можно отметить много слов, которые в рассматриваемое время перешли от восточных славян к прибалтий­ским финнам, достигнув даже наиболее отдаленной Суми. Чрезвычайно характерно, что первые христианские тер­мины у всех прибалтийских финнов — восточнославянского происхождения: risti — „крест", pakana — „поганый, язычник" и др. Следует обратить внимание также на столь же широко распространившиеся слова, относя­щиеся к области торговли: turku —„торг, торговый культ", tavara — "товар", määrä — "мера" и др.; к области тру­довых процессов и орудий всякого рода: sirppi — „серп", taltta — "долото", ahrain (из более раннего astraghin) — "острога" и др.; к области одежды и обуви: viitta — „свита, свитка", saapas — "сапог" (ср. palttina — „полотно") и др.; к области питания: piiras — „пирог", talkkuna — „толокно" (ср. lusikka — „ложка")— и т. д. В относи­тельно восточных местностях количество восточнославян­ских заимствований громадно.[1] Влияние восточнославян­ской речи в относительно восточных местностях оказа­лось не только широко, но и чрезвычайно глубоко: оно перестроило всю структуру речи от фонетики до синтаксиса. С глубиной этого влияния можно в некоторой мере сравнить только влияние древней литво-латышской речи в 1 тысячелетии до нашей эры.

Торговое влияние Новгорода, важнейшего восточно­славянского центра на Севере, охватывало всю совокуп­ность прибалтийских финнов. Новгородцы рано стали торговать даже среди Суми. Памятью этой торговли остает­ся название города Турку (Або) на территории этого племени.

Политическое влияние Новгорода в той или иной ме­ре ощущалось тоже среди всех прибалтийских финнов. Слабо оно ощущалось только среди Суми. Но Ямь, хотя и сопротивлялась, оказалась в даннических отноше­ниях к Новгороду. Корела постепенно втягивалась в со­юзнические с ним отношения. Весь вошла в политическую систему Новгорода с самого начала. То же надо сказать об одном из юго-западных племен — Води, равно как о части населения, продолжающегося в современных эстонцах. Другие юго-западные племена оказались в данни­ческих отношениях к Новгороду или (ливы) к Полоцку.

Само собою разумеется, что, оказавшись в связи с Русским государством или войдя в него, прибалтийские финны уже не могли сохранять „чистоты" родо-племенного быта. Эта „чистота" сильно поколебалась еще и предшествующее время, в результате внутренних процес­сов и древнегерманского влияния. Теперь родо-племенные порядки все больше приобретали характер пережит­ков. Когда прибалтийско-финское население разбрасывалось по новым территориям, новые племена уже не сла­гались.

Появились и прибалтийско-финские группы, которые совершенно не подходили под признаки родо-племенной организации. Такова была прежде всего Волховская Чудь. Это было пестрое скопление выходцев из разных прибалтийско-финских племен, привлеченное на нижнее тече­ние Волхова, к Ладоге, движением по „пути из варяг в греки". Эти люди явились сначала в качестве спутников варягов. Но затем много элементов влилось в их среду и „сами по себе". Несомненно, в их среде стали играть значительную роль выходцы из Веси. На это указывают, может быть, названия, вроде Вси на нижнем Волхове вблизи Ладоги (Старой). Очевидно, часть Веси оттягивалась к Белому озеру и вообще на восток, а часть — на ниж­нее течение Волхова, до которого было пятнадцать—двадцать километров.

Волховская Чудь привлекает все большее внимание науки. Это был как бы узел связей между прибалтий­скими финнами, скандинавами - варягами и восточными славянами, русскими. Влияние этого узла должно было так или иначе ощущаться среди близких и далеких при­балтийских финнов.

Чудь

На первых страницах летописи мы постоянно встре­чаем упоминания Чуди. До 882 г., т.е. до года, когда происходит окончательное сплочение восточнославянской государственности вокруг Киева, Чудь упоминается всегда непосредственно после варягов или Руси. Вступительная часть летописи: „В Афетове же части седять Pусь, Чудь и вси языци: Меря, Мурома, Весь, Мордва..." Там же: „А се суть инии языци, иже дань дають Руси: Чудь, Меря, Весь, Мурома, Мещера, Черемиса, Мордва..." 859г.: „Имаху дань варязи на Чуди и на словенех, на Мери и на Всих и на кривичих". 862 г.; Реша Руси Чудь и словене и кривичи и Вси..." 882 г.: „Приде Олег поим вое многи варяги, Чудь, словени, Мерю, Весь, кри­вичи".

Под Чудью тут надо понимать прежде всего Волхов­скую Чудь, которая состояла в значительной мере из прибалтийско-финских спутников варягов. Такие прибалтий­ско-финские спутники известны отчасти по именам (Чудин и т.п.). Вполне естественно, что, говоря о варягах или Руси на первом месте, летопись, связывающая Русь с варя­гами, говорит с их спутниках на втором.

Однако термин Чудь употребляли и шире. В обстановке разрушения родо-племенных порядков племенные границы для новгородцев оказывались малосущественны, и о насе­лении Балтийско-беломорского севера они судили прежде всего по их отношению к Русскому государству. А в пре­делах Русского государства, кроме Волховской Чуди, с самого начала оказались также Водь (вместе с ближай­шей частью населения, впоследствии вошедшего в состав эстонского народа), с одной стороны, и Весь, с другой. И на тех, и на других — на последних, кроме особо поставленной белозерской группы, — оказался рас­пространен термин Чудь. Что к Чуди причисляли Водь (вместе с соседями), в этом никто не сомневается. Чудское озеро — это озеро именно Води (вместе с соседями).

Что к Чуди причисляли и Весь — кроме особо постав­ленной белозерской группы, — в этом, наоборот, принято сомневаться. Дело в том, что в памятниках Весь назы­вается Чудью только с относительно позднего времени. Первый известный нам случай относится к 1251 г.: в этом году белозерский князь Глеб Васильевич был застигнут бурей на озере Кубенском и на острове Каменном нашел группу монахов, которые горько жаловались на обиды, между прочим, со стороны Чуди, т.е., конечно, Веси. Вто­рой известный нам случай относится ко времени около 1350 г.: в это время монах Лазарь, основатель Муромского монастыря на юго-восточном берегу Онежского озера, горько жаловался на обиды, между прочим, со стороны опять-таки Чуди, т.е., конечно, Веси. С XV в. известия этого рода делаются уже чаще. Русское население ныне называет Чудью или чухарями вепсов — потомков Веси. Можно ли, однако, удивляться, что до 1251 г. нет слу­чаев, где бы Весь называлась Чудью? Их и не может быть, так как до 1251 г. наши памятники вообще не говорят о Веси за рамками белозерской группы. Но то обстоятельство, что уже на первых страницах летописи термин Чудь прилагается к местам даже более восточным, чем те, о которых мы пока говорили — имеем в виду Заволоцкую Чудь, — может иметь только одно толко­вание.

Почему белозерская группа Веси была терминологически выделена, вполне понятно. Белозерская группа Веси была волжской группой, и новгородцами, не вникавшими в линг­вистические обстоятельства, ставилась на одну доску с другими волжскими группами. В летописи Весь поэтому упоминается всегда в числе волжских этнических групп, после Мери. См. приведенные в начале настоящего "раз­дела выписки из летописи. Добавим еще одну, под 862 г.: ,,А первии насельници в Новгороде словене, в Полотсте кривичи, в Ростове Меря, в Белоозере Весь, в Муроме Мурома".

ПРИМЕЧАНИЕ. Термины системы Чудь—Venäjа.

Когда древние славяне сидели еще на территории между Кар­патами, Верхним Повислиньем и Средним Поднепровьем, они пришли в соприкосновение с древними германцами. Обе стороны нашли друг для друга имя.

В древнегерманской речи было слово thiudhoo- — „народ, люди", которое часто употреблялось и в смысле „свой народ, свои люди", приближаясь к самоназванию, ср. производное  thiudhija -  „свой, свойский, дружественный или понятный" (откуда, между прочим, нем. deuten „пояснять", bedeuten „значить"). Интересно, что в средние века данное слово дало начало самоназванию немец­кого народа (нем. deutsch). Древние славяне были знакомы с ука­занным древнегерманским словом, как и с указанным его произ­водным, но, естественно, воспринимали их по-своему. Древнегерманское thiudhoo- они воспринимали как Tjudь „чужой народ, чужие люди — древние германцы" и соответственно древнегермансков thiudhija- как tjudjь „чужой" (откуда русск. чужой, старослав. штоуждыи и т. д.). С течением времени былое отно­шение между древними славянами и древними германцами сошло со сцены, и термин Tjudь у большинства славян погрузился в туман легенд (ср. старослав. штоудовинъ „великан" и т. п.)

Что касается названия древних славян в устах германцев, то это было Venedha-, позднее Vinidha-, или Venadha- — венеды. С течением времени этот термин у германцев испытал сдвиг, приурочившись в основном к западным славянам. Происхождение данного термина неясно. Во всяком случае он сопоставим с неко­торыми терминами, сохранившимися в среде восточного славян­ства. Имеем в виду, во-первых, древнеславянский оntъ „ант" (так в середине I тысячелетия нашей эры называлось восточное сла­вянство в целом) и, во-вторых, древнеслав. ventitjь „вятич" (так до начала II тысячелетия называлось наиболее восточное восточно­славянское племя). Со звуковой стороны для сопоставления нет пре­пятствий. С отношением между древнеслав. оntъиventitjь cp. отношение между древнесл. оnзlъ „узел" и venзati „вязать" и т. п.

Замечательно, что термины данной системы впоследствии всплы­ли в отношениях уже не между древними славянами и германцами, а между восточными славянами и прибалтийскими финнами. Восточные славяне стали применять термин Tjudь, превратившийся в Чудь, к прибалтийским финнам (первоначально к Волховской Чуди), а прибалтийские финны (не вошедшие в состав Русского государства) стали употреблять термин Venädhä- (от­куда финское Venäjä, карельское Ven'ää и т. п.) по отношению к восточным славянам. Что же случилось?

Мы знаем, что еще в первые века нашей эры древнегерманские колонии существовали на восточном побережье Балтийского моря, в частности около современного Турку (Або). Древние германцы тогда что-то делали на Балтийско-беломорском севере, и о них кое-что слышали северные славяне, те самые, которые потом продвинулись к Новгороду. Этих германцев эти славяне называли, есте­ственно, Tjudь. Готский историк Иордан (VI в.), повествуя о событиях IV в., сообщает о северной этнической группе Thiudos или Tzudzos; до него, очевидно, дошла информация славян, проникну­тая славянской точкой зрения. С другой стороны, те древние гер­манцы, которые что-то делали на Балтийско-беломорском севере, тоже кое-что слышали о живших к югу славянах. Этих славян эти германцы называли, естественно, венедами. Прошло вре­мя, и славяне продвинулись в северном направлении. Германцы здесь были уже не те, и термин Tjudь, превратившийся в Чудь, к ним не пристал. Но он пристал к спутникам новых германцев, Волховской Чуди. С другой стороны, в среде прибалтийских фин­нов сохранялся воспринятый от местных древних германцев термин Venädhä-. Славяне были уже не те, и ближайшие к ним прибалтийские финны уже не называли их Venädhа-. Но в среде более отдаленных и потому менее осведомленных прибалтийских финнов этот термин для названия славян сохранился.

Оба термина, Чудь и Venädhä-, имели дальнейшую судьбу. Мы уже знаем, что термин Чудь был рано распространен на всех прибалтийских финнов, оказавшихся в системе Русского государства, кроме белозерской группы Веси. Дальше мы познакомились и с дальнейшим расширением его употребления. Заметим, что ря­дом существовал еще термин чух... (он отражается в чухны, чухари), образованный с помощью суффикса -х точно так же, как, например, лях, чех. Что касается термина Venädhä-, то он в свое время перешел от Корелы, где успел приобрести вид Ven'ää, и т.п., к Веси, где получил вид Ven'a (если бы данный термин был исстари весским, он звучал бы как Venäd с основой Venada-).

Деяния Чуди

С именем Чуди связаны весьма важные события на северо-востоке Европы. Дело касается Веси. Вряд ли можно, однако, сомневаться в том, что предприятия последней не обходились без участия Волховской Чуди и новгородцев. На участие новгородцев в предприятиях Веси прямо ука­зывает то, что лопари хранят воспоминание о нападениях Веси как о нападениях чуддэ, — а чуддэ отражает нов­городскую озвуковку термина.

Чтобы правильно понимать дальнейшее, надо с самого начала принять во внимание, что Весь, как и все участ­ники ее предприятий, действовала в системе Новгорода. Это не значит, что все ее предприятия „согласовывались" в Новгороде. В те времена и много позднее в Новгороде процветали предприятия на личный риск и страх отдель­ных групп людей, особенно, когда предприятия носили авантюристический характер. Похождения всяческой „вольницы" — характерная черта новгородской жизни.

Эти похождения не регистрировались в летописях, пока не создавали политических осложнений. Говоря, что Весь, как и все участники ее похождений, действовала в сис­теме Новгорода, мы имеем в виду то, что она имела базу на принадлежавшей Новгороду территории, расширяла сферу новгородского влияния, обогащала новгородский рынок. По существу, она прокладывала пути для рас­пространения русской государственности на северо-восток. Неудивительно, что уже первые страницы летописи счи­тают новгородскими все северо-восточные земли до Урала. Уставная грамота Святослава 1137 г., где точно пере­числяются поступления в новгородскую государственную кассу из самых отдаленных частей северо-востока, не оставляет сомнений в том, что указания летописи — не пустой звук.

Основные местообитания Веси, как мы знаем, были у юго-восточного побережья Ладожского озера, в углу между Волховом и Свирью. Отсюда Весь рано начала колонизаци­онное движение и промыслово-торговые поездки. Замеча­тельные раскопки В. И. Равдоникаса показали раннее рас­пространение Веси на север, на низовья рек Олонки и Видлицы, т.е. на ту территорию, где мы ныне находим приладожских карел-ливвиков. Другие, более старые рас­копки, показали раннее распространение Веси в районе Онежского озера и притом не только к западу от него, в частности по той территории, где мы ныне находим прионежских карел-людиков, но и к востоку от него. К востоку от Онежского озера Весь пользовалась западным входом в Заволочье, путем Онежское озеро — р. Водла с притоками — р. Онега, с которой можно было перебраться и на Сев. Двину. Это доказывают типично-весские названия мест, типично-весская топонимика (поздней даты: обычно со свистящими, а после i — с шипящими — и т. п.) в этих местах. Самым важным движением Веси было движение на Белое озеро. Здесь основалась цветущая весская колония, установившая торговлю с волжскими булгарами, а через них и с арабами (последние знали Весь, может быть, под именем Вису). К востоку от Белого озера Весь пользовалась юго-западным входом в Заволочье. Весь (Чудь) в этих местах, на оз. Кубенском, зарегистрирована памятниками.

Владея западным и юго-западным входами в Заволочье, Весь, конечно, ездила туда с промысловыми и торговыми целями. Правда, там она встречала, по-видимому, некоторую конкуренцию со стороны Мери, прони­кавшей через южный вход в Заволочье, по р. Югу; на это есть указания в топонимических материалах А. И. Попова. Но Меря там отнюдь не преобладала. Вполне понятным делается, почему среди населения Заволочья летопись указывает Чудь — Заволоцкую Чудь. Археологические материалы доказывают существование в Заволочье островков прибалтийско-финского населения, именно Веси. Это относится особенно к западному притоку Сев. Двины Ваге и восточному ее притоку Пинеге, где, кстати, весское название селения Kekrilä приводится в уставной грамоте Святослава в виде Кегрела и сохраняется по сей день в виде Кевроль.

От Заволоцкой Чуди неотделимы Вjarmaland скандинавских саг и Beormas англосаксонских известий (Биармия). Заволоцкая Чудь — нечто, созерцаемое со сто­роны западного и юго-западного входов в Заволочье, а Bjarmaland, Beormas — тоже самое, созерцаемое со сто­роны Белого моря. Надо, впрочем, сказать, что в скан­динавских сагах (имеем в виду сагу об Алуборге) термин Bjarmaland может распространяться на всю территорию деятельности Веси, вплоть до Ладожского озера. Сообщения скандинавских саг о Bjarmaland'e вообще фантастичны и рисуют его как некое сильное государство. Это совершенно не поддерживают два положительных известия. В семидесятых годах IX в. английский король Альфред, наслышавшись про чудесную страну у Белого моря, направил туда норвежца Отера с наказом доста­вить правильные сведения. Отер честно выполнив пору­чение. Он проехал в Белое море (описание пути совершенно правильно) и вошел в устье большой реки. Здесь уже не было лопарей, — которых Отер как норвежец называл финнами, — и встретились те, к кому он ехал. Он побоялся подняться вверх по реке и ограничился справками и торговыми сдел­ками в устье. Ни о государстве, ни о городе он ничего не слыхал. По его сведениям, выше по реке, на одном берегу, обитало многочисленное население, — но туда он не ездил. Позднее, в 1026 г., на Белое море съездил другой „иссле­дователь", норвежец Торер Собака. Он решил подняться по большой реке, которая называлась Вина (Сев. Двина), и нашел ярмарку с пристанью. Совершив с прибытком торговые дела, Торер задумал ограбить находившееся неподалеку скромное капище. Ограбил — и был таков. Истукан в ограбленном капище назывался Joomali, в каковом названии нетрудно узнать прибалгийско-финское (весское) jumala — „бог" Эго название не значит, что капище было весское. Оно значит только то, что Торер встретился с Весью, которая информировала его о капище, чьим бы оно ни было, в весских терминах.

С некоторых пор положение Веси в Заволочье пошатнулось. Район Белого озера был рано колонизован рус­скими, а его весское население ассимилировалось (в этом отношении белозерская группа Веси разделила судьбу Мери). Уже в середине XII в. за юго-западным входом в Заволочье был построен русский город Вологда (от весского названия реки Valkedhа или его переработки „Белая"). В начале XIII в. через южный вход в Заволочье, по Югу, проникли новые волны русской колонизации, из суздальских краев, и был построен город Великий Устюг. Затем русская колонизация распространилась по всей Сев. Двине. В распоряжении Веси остался лишь западный, онежский, вход в Заволочье. За этим входом она действовала довольно долго (что вполне согласуется с поздним звуковым видом весских следов в местной топонимике). Еще в XIV в. в Северном Заволочье происходили покупки земель у явно нерусских „владетелей"' (укажем на покупку новгородцем Василием Матвеевичем Своеземцевым между 1315 и 1322 гг. громадной территории кругом современного Шенкурска) и военные захваты земель у явно нерусских "властителей" (укажем на авантюристический поход новгородца Луки Варфоломеевича в 1342 г., вызвавший политические трения между Новгородом и Москвой). По мнению акад. А. М. Шегрена, Чудь сохранялась в Северном Заволочье еще в XV в. Воз­можно, что маленькие ее вкрапления сохранялись в рус­ском море и гораздо дольше.

Заволоцкий север полон воспоминаний о Чуди, о ее борьбе с теми, кого она считала захватчиками, о гибели одних ее групп и об обрусении других. В этих воспоми­наниях Чудь в общем погружена в сказочную дымку, обозначает все дорусское. Вместе с русской колонизацией сказания о Чуди проникли и в Сибирь, где стали связываться, например, с могилами совсем не чудского про­исхождения. Это явление шло нога в ногу с общим расплыванием употребления терминов Чудь, чухны и т. п.

Теряя   свои  позиции  в   Заволочье,  Весь   усиливала колонизацию Олонецкого  перешейка (между Ладожским и Онежским озерами). Первые ее колонии здесь, как мы знаем, возникли еще в древности. В описываемое время они укрепились, и Весь составила основу населения пере­шейка, основу как современных приладожских карел-ливвиков, так и современных прионежских карел-людиков. На Олонецком перешейке Веси оказалось больше, чем во всех других местах вместе.

С новыми временами оказалось связанным изменение в самоназвании Веси. Термин Vepsä как самоназвание вышел из употребления. Ныне его — как самоназвание — помнят только на крайнем юге заселенной вепсами территории в виде Beps. Пошел в ход русского проис­хождения термин Люди. Он представлен у современных приладожских карел-ливвиков (Веси по своей основе) в виде L'iydi или, чаще, L'iygi, l'ivviköit, у современных прионежских карел-людиков (тоже Веси по происхож­дению) в виде L'uud'i, 1'uud'ikuoit и т.п., у современных непсов в виде L'uud', L'ud' (обычно в выражении pagiшta l'uud'ikш, l'ud'ikш „говорить по-вепсски").

То обстоятельство, что большие группы Веси с течением времени оказались весьма важной составляющей частью карельского народа, делает понятным, почему мы уделили ей так много внимания.

ПРИМЕЧАНИЕ. Термин Bjarmaland — Пермь.

Весь называла Заволочье Perämaa „Задняя земля, земля за рубежом'', т.е. ,,Заволочье". Это название получило двоякое от­ражение. С одной стороны, оно отразилось в скандинавском Bja-rma-land. Появление в вместо p в начале этого последнего термина не должно смущать; скандинавы нередко передавали прибалтийско-финские начальные глухие согласные через звонкие, ср. хотя бы poika „мальчик" и его скандинавские отражения, дошед­шие до английского языка в виде bоу, или старое прибалтийско-финское название Белого моря Kanta-laksi, Kanta-lahti собствен­но „Опорный залив (залив-держатель вод)" и его скандинавское отражение Gand-viik ,,Ганд-залив''.—С другой стороны, то же весское Perämaa отразилось в русском Перемь (раньше), Пермь (позднее). Этот термин не всегда имел ограниченное употребление: еще в XIV в. он выступил даже в сочетании Коло-перемь — Кольская Пермь, земли к северо-западу и северу от Бело­го моря. Однако с течением времени он подчинился точке зрения русских колонистов, проникавших в Заволочье через южный вход (по Югу) из суздальских земель, потом ставших московскими. Когда эти колонисты основали г. Великий Устюг, ход для Веси в южное Заволочье был закрыт, и Веси здесь не стало. Навстречу русской колонизации шло переселение коми, которые в XIV в. достигли современного Котласа на небольшом расстоянии от Ве­ликого Устюга. Термин Перемь, Пермь был перенесен на коми и притом на коми в целом, т. е. не только на вычегодских коми (Вымская Пермь), но и на верхнекамских коми (Великая Пермь).

Корела до середины XII в.

На первых страницах летописи упоминаний о Кореле нет. Она не упоминается ни среди данников Руси, ни среди ее противников. Между тем какие-то отноше­ния должны были быть. Следует думать, что постепен­но создавалось нечто вроде союзнических отношений.

Сведения о Кореле до середины XII в. почерпаются из западных источников. Их восполняет то, что дают археология и изучение названий мест.

Первые известия называют Корелу не Karjala, a Kirjala. Пзрвое упоминание Корелы как Kirjala содержится в Эгиль-саге, которая, хотя записана и довольно поздно, признается хорошо отражающей старину. Со­гласно этой саге, в 874 г. возгорелась война между квенским вождем Фаравидом (квены были выходцами из Ями, действовавшими у северной части Ботническо­го залива) и Корелой. Квенам помогли норвежцы. Оче­видно, Корела тогда уже посягала на мест около се­верной части Ботнического залива, куда ездила по ука­занному выше внутреннему водному пути. На этот раз Корела была отбита. По всей видимости, ее появление у северной части Ботнического залива преследовало еще вовсе не цели овладения территорией, а просто цели военного грабежа. Более основательное проникновение Корелы в Северную Приботнию сложилось позднее. За указанным известием следуют другие скадинавские упо­минания о Кореле как Kirjala.

В IX—X вв. Корела, надо думать, еще не начала крупных продвижений. Она еще не успела закрепиться не только в Северной Приботнии, но и в гораздо более близких местах. Целый ряд фактов, в частности назва­ний мест, свидетельствует о том, что в IX—X вв. даже бассейн озера Сайма и соседних озер был территорией, где и Ямь, и Корела действовали как на „ничьей" территории, и что Ямь частенько пересекала внутренний водный путь из Корелы в Северную Приботнию. Несомненно только то, что уже в IX—X вв. Корела имела постоянные опорные торговые пункты у Финского залива, вблизи позднейшего Выборга и позднейшего Бьёрке (Койвисто), — значит, не замыкалась в своих приладожских местах. Около опорных торговых пунктов, естественно, собиралось население.

В XI в., как это доказывают археологические наход­ки, началось закрепление Корелы у озера Сайма.

На грани XI и XII вв., согласно различным дан­ным, Корела стала продвигаться к Неве. Одна ее группа вышла к устью Невы и стала известна под именем Inkeri, Ижоры, получившей свое название от реки, впа­дающей в Неву с юга. Эта группа Корелы, оказавшаяся в особом экономическом положении и в особых отно­шениях к политическим силам того времени, рано обособилась. Она первая оказалась в системе Русского государства.

К середине XII в., несомненно, совершилось закреп­ление Корелы на пути в Северную Приботнию, и Корела стала проникать на территорию, которой раньше вла­дели квены. Интересно, что за Северной Приботнией все-таки закрепилось название „Страны квенов", и в связи с этим русские в дальнейшем называли северную часть Ботнического залива Каянским морем, Северную Приботнию Каянской землей да и Приботнийскую Корелу стали называть каянами.

О том, чтобы в описываемое время сложилось какое-нибудь заметное движение Корелы в восточные места, не может быть и речи. Долго господствовавшая в науке мысль, что Корела еще в IX в. стала твердой ногой у Белого моря и что население Bjarmaland'a было Корелой, является абсолютно беспочвенной. Беломорье впервые увидело Корелу, по всем данным, не раньше XIII в. Конечно, отдельные проникновения людей из Корелы по пути, шедшему к р. Кеми и к Белому морю, могли иметь место очень рано, — но такие отдельные проникновения никак не имели значения освоения территории.

В середине XII в. составились следующие группы Корелы: Корела на основной территории, Корела у позд­нейшего Выборга (Привыборгская), Корела у оз. Сайма (Присайминская), Ижора и, наконец, Приботнийская Корела. Связь между Корелой на основной территории и Приботнийской Корелсй была особенно тесна, так как опиралась на все энергичнее эксплоатировавшийся внутренний водный „карельский путь".

Территория Корелы к середине XII в. ограничивалась у Финского залива рекою Kyminjoki, а у Ботнического залива — рекою Pyhäjoki (если не какой-либо из несколько более южных рек). У Ладожского озера территория Корелы где-то немного севернее р. Видлицы соприкасалась с территорией Веси. На р. Видлице, не говоря уже о р. Олонке с г. Олонцем (впервые упоминается в 1137 г.), было уже весского происхождения население.

В течение этого периода происходила понемногу этническая перестройка Корелы, продолжавшаяся и позднее. С одной стороны, в состав Корелы вливались кое-какие западные элементы, которые чувствовались особенно у Финского залива и на оз. Сайма, а в некоторой мере и в Северной Приботнии (где, в частности, дело не могло обойтись без влияния квенских элементов). С другой стороны, в состав Корелы, несомненно, вливались элементы Волховской Чуди, для которой время „вольной" жизни прошло. На влитие элементов Волховской Чуди в состав Корелы есть много указаний. Археологические данные говорят о сильном влиянии Нижнего Поволховья на Корелу. Характерного некоторые местные названия Ниж­него Поволховья оказались перенесены на Карельский перешеек (ср. хотя бы Вси на нижнем Волхове невда­леке от Ладоги и Vepsä на Карельском перешейке). Большое значение имеют некоторые языковые данные, но здесь мы не имеем возможности входить в их обсуждение. Заметим: именно в связь с этнической перестройкой Корелы можно ставить воспреобладание одного ва­рианта ее названия — Karjala — над другим — Kirjala.

Корела до конца XVI в.

Середина XII в. — эпоха, когда Корела оказалась захвачена вихрем больших событий.

На Балтийскс-беломорском севере сложились резкие противостояния, которые раньше не давали себя откры­то знать.

Сложилось резкое противостояние Корелы и Ями, Оно вполне понятно, если принять в расчет даже толь­ко то, что укрепление Корелы на обширнейшей терри­тории сильно стеснило деятельность Ями, возбудило во­енную активность в ее среде и ответную военную актив­ность в среде Корелы.

Рядом, однако, сложилось и другое противостояние — Руси, ближайшим образом Новгорода, и Швеции. Это противостояние питало и противостояние Корелы и Ями: за спиной Корелы была Русь, ближайшим образом Нов­город, а за спиной Ями оказалась Швеция. Противостояние Руси и Швеции началось раньше, чем приняло военные формы, в частности раньше, чем Швеция организовала свой первый крестовый поход в „Восточную страну".

Возникновение противостояния Руси и Швеции было той силой, которая окончательно сблизила Русь и Корелу, но, с другой стороны, оторвала от Руси Ямь.

В 1143 г. Корела оказалась в ноле зрения летописи: „В то же лето ходиша Корела на Ямь". В 1149 г. она уже была в составе Русского государства („Тоя же зи­мы Изяслав поиде на дядю своего Юрия за обиду нов­городскую, а с ним брат его Ростислав со смольняны и с новгородцы, и с псковичи и с корелы" — Корела уже приняла участие во внутренних делах Руси).

Уже в составе Руси Корела встретила бурю, принес­шуюся с запада.

В 1156 г. шведский король Эрик Эдвардсон („Святой") высадился со своим крестоносным войском на юго-запа­де современной Финляндии и построил замок Або (Тур­ку). Суми пришлось подчиниться завоевателю. Ямь, хо­тя в своей войне с Корелсй и опиралась на Швецию, оказала сопротивление. Однако она была „обречена". Корела выступила в роли передового отряда Руси.

Для Корелы началась полоса тяжкой, кровавой многовековой борьбы. Именно ей первой приходилось при­нимать на себя удары Швеции. Но она умела наносить и жестокие ответные удары.

Первоначально военные дела Корелы шли блестяще. Был даже момент (1188 г.), когда Корела, вместе с новгородцами, проникла в самое сердце Швеции и срав­няла с землей важный шведский город Сигтуну. Шведы построили после этого новый город, Стокгольм.

Но на Русь обрушилось громадное несчастье — монголо-татарское нашествие, и это не могло не отразиться на Кореле.

Швеция стремилась использовать положение и пред­приняла новый большой поход на „Восточную землю", но в 1240 г. была на голову разбита на Неве Алексан­дром Невским. Однако после этого поражения она все-таки не ушла далеко. Она фактически обосновалась на земле Корелы по Финскому заливу и у оз. Сайма вмес­те с жившей здесь Корелой. Эта часть Корелы оказалась для Корелы потеряна. Еще далекая от привязанности к православию, эта часть Корелы относительно легко поддавалась обращению в католицизм и вовле­калась в сферу шведского влияния. Это возбуждало неудовольствие с русской стороны и соответственные меры. Именно так следует, кажется, понимать следующие два сообщения летописи. 1259 г.: „Князь же (Ярослав) хотел ити на Корелу. И умолкша его новгородцы не ити на Корелу. Князь же отсела полки назад". 1278 г.: „Князь Дмитрий с новгородцы и со всею низовсксю зем­лею казни Корелу и взя землю их на щит".

Чтобы   закрепиться   на   территории,   угрожаемой со стороны   Руси,   шведы  в   1293 г. построили замок Вы­борг. Шведы пытались закрепиться и дальше. В 1295 г. они продвинулись к самому Ладожскому   озеру и   по­строили крепость Корелу   (на   месте современного Кякисалми). Однако новгородцы вместе  с  основной    частью Корелы, которая  была не так пассивна, как Привыборгская Корела,   уничтожили построенную  шведами  кре­пость, а ее шведский гарнизон истребили. В 1300 г. шве­ды,   продвинувшись к устью Невы, построили крепость Ландскрону (у устья р. Охты), но новгородцы в следу­ющем году уничтожили и   эту  крепость.   Одновременно шведы принимали меры к созданию   у   основной  части Корелы   своей   „партии". На руку шведам играло своекорыстное поведение князей и их служилых, поставлен­ных   над  Корелой. Часть Корелы подняла в г. Кореле, восстановленной   новгородцами, восстание  и  впустила шведов, но другая часть впустила новгородцев и истре­била как шведов, так   и   изменников Корелу.  В  даль­нейшем Корела приняла участие в карательных предпри­ятиях новгородцев против   князя-виновника  печального события.

Отношения между Русью и Швецией приобрели отно­сительную устойчивость в 1323 г., когда в крепости Ореховец (переименованной Петром в Шлиссельбург, в настоящее время — Петрокрепость) был подписан Ореховецкий мир. По этому миру граница между Русью и Швецией прошла от р. Сестры у Финского залива вглубь Карельского перешейка до р. Вуокси, а оттуда, круто повернув на северо-запад, — к северной части Ботнического залива. В составе Руси остались: все ок­ружение Ладожского озера, путь в Северную Приботнию и Северная Приботния. В распоряжении Руси было две сильные крепости, Корела и Ореховец, построенные на внутренних концах водных путей, ведших из Финского залива в Ладожское озеро. Строить крепости на внеш­них концах водных путей Русь избегала, так как таки­ми крепостями могли воспользоваться противники. По­нятно поэтому, что, когда Приботнийская Корела сама построила крепость у устья р. Оулу, новгородцы ее ликвидировали.

Условия Ореховецкого мира постоянно нарушались Швецией, однако граница вновь и вновь восстанавли­валась. В трудном положении оказалась, однако, Приботнийская Корела. Было время, когда она расцвела. Шведы жаловались, что она развернула по Ботническо­му заливу, а отчасти даже южнее, торговлю, которая нарушает интересы шведских торговцев. Но Северная Приботния не была защищена крепостями. Шведы постепен­но фактически прибирали ее к рукам. Шведские духовные лица совершали по ней поездки, тщась обратить население в католицизм. Теперь это было, однако, уже на так просто: „успехи" католицизма ограничились "крещением" около десятка отдельных людей. Корела все теснее свя­зывала себя с православием (хотя, правда, еще до первой половины XVI в. русскому духовенству приходилось бороться с остатками языческих обрядов).

Ореховецкий мир сыграл громадную роль в истории Балтийско-беломорского севера.

По западную сторону границы стал формироваться финский народ. В его состав вошли весьма различные этнические элементы: Сумь в целом, Ямь в целом и две группы Корелы — Привыборгская и Присайминская. Про­цесс слияния этих элементов шел не быстро. Еще в XVI в. шведским властям приходилось бороться с „рус­ской закваской" в среде Привыборгской и Присайминской Корелы (массово сохранялись русские фамилии, рус­ские обычаи и т.д.). Вполне финский народ сформиро­вался только к XVII в. Большую роль при этом сыг­рало возникновение литературного финского языка. Он возник в середине XVI в. в связи с тем, что в Швеции вместо католицизма было введено лютеранство, одним из требований которого была всеобщая церковная грамотность на родном языке. Правда, всеобщая церковная грамотность в среде финнов фактически стала устанав­ливаться лишь в XVIII в. Однако даже постепенное приближение к ней играло громадную роль.

По восточную сторону границы стал формироваться карельский народ. В его состав вошли тоже разнород­ные этнические элементы — большинство групп Корелы и наиболее многочисленные группы Веси (на Олонецком перешейке). В стороне остались только некоторые территориально отдаленные группы: с одной стороны — Ижора, а с другой стороны — некоторые группы Веси: Весь к северу от истока Свири у Онежского озера и Весь южнее Свири. Ижора с течением времени составила отдельную маленькую народность, сохраняющуюся до сих пор у южного берега Финского залива между Ораниенбаумом и границей Эстонии (есть одно ижорское селение и в пределах Эстонии). Указанные группы Веси с течением времени составили отдельную маленькую вепсскую народность.

О ходе формирования карельского народа мы скажем дальше.

Начало „исхода" Корелы на русские земли

Ярким выражением связи Корелы с Русью было то, что с самого возникновения шведского давления группы Корелы, большие и малые, стали переселяться вглубь русских земель.

Уже в середине XIII в. группы Корелы появились в восточном направлении. Они появились и на Олонецком перешейке среди Веси, и дальше. В 1251 г. одна группа Корелы зарегистрирована даже у Кубенского озера. Напомним о приключении белозерского князя Глеба Васильевича. Монахи жаловались ему на обиды не только со стороны местной Чуди, т. е. Веси, но и со стороны местной Корелы. Конечно, ряд пунктов на вос­токе, где поселилась в это время и несколько позднее Корела, остается незарегистрированным.

Появление групп Корелы на Олонецком перешейке среди Веси имело громадное значение для впоследствии развернувшегося процесса формирования карельского народа. С течением времени Весь и пришлая Корела на Олонецком перешейке сплавились. Трудно сказать, как быстро шло это сплавление. Сообщение летописи под 1338 г. — „Воеваша немцы (т. е. шведы—Д. Б.) с Корелою много по Обонежью" — оставляет неясным, что следует разуметь под Корелой — группу ли Корелы на Олонецком перешейке или уже нечто сплавляю­щееся.

Ореховецкий мир 1323 г. вызвал новую волну пере­селений Корелы. Небольшое число Корелы-беженцев („из-под шведов") появилось тогда у Невы. Но больше Корелы (с основной территории) стало переселяться в другом направлении — в современную Среднюю и Север­ную Карелию.

До тех пор в этих местах Корелы было мало. Это были земли постепенно возникавших „лопских (т. e. лопар­ских) погостов", самым южным из которых был Линдозерский на р. Суне, а самым северным — Панозерский на р. Кеми. Лопари отмечаются в этих местах и мест­ными названиями (с. Лобское, т. е. Лопское, у северо­восточного берега Онежского озера, гора Лобская, т. е. Лопская, у северо-западного берега Онежского oзepa, невдалеке от его северной оконечности, и т. д. без конца), и письменными документами. Напомним о жалобе мона­ха Лазаря. Он жаловался на обиды не только Чуди, т. е. Веси, но и Лопи, — а дело касается юго-восточного побережья Онежского озера. В местах, где они наносили обиды Лазарю, лопари, впрочем, оставались недолго: они вскоре откочевали к „Студеному морю".

Первые сведения о Кореле в современной Средней и Северной Карелии относятся к самому началу XV в., хотя появилась она здесь, несомненно, несколько раньше. Акты XV в. рисуют картину того, как Корела вла­дела здесь рыбными ловлями, пахотными землями и т. д. Было ее здесь еще немного — пять родов. Интересно, ука­зать, что эти роды продолжали роды, которые раньше были зарегистрированы на Карельском перешейке (это касается, например, рокульцев) или по названию были связаны с теми же местами (это касается тиврольцев, ср. на Карельском перешейке Tiurin-linna — Тиверский городок летописи). Неудиви­тельно, что Корела тогда еще не рассматривалась как нечто характерное для местного этнографического „ланд­шафта". Даже в XVI в. в списке народов Севера, вышед­шем из стен Соловецкого монастыря, оказалась забыта местная Корела (упомянуты Ижора, Чудь, т. е. Весь, Лопь, каяне, т. е. Приботнийская Корела, мурмане, т. е. норвежцы). Современный Карельский берег Белого моря в Книге большого чертежа именовался еще Лопским берегом. Лопари долго сохранялись у Сумского поса­да, на южном берегу Белого моря, по р. Шуе (север­ной), по р. Керети, по р. Ковде, не говоря уже о Канда­лакше.

В первые времена своего появления на новых местах Корела основала ряд селений по самому берегу Белого моря, на очень широком „фронте" от Варзуги на Кольском полуострове до селений на нижнем течении Сев. Двины. Но эти поселения как поселения Корелы не сохранились: Корела здесь ассимилировалась русскому колонизационному потоку.

Несравненно устойчивее оказались селения Корелы во внутренней части страны, западнее р. Выг.

Диалектологические данные отмечают в Средней и Северной Карелии три основных волны Корелы. Из них к описанному времени относятся две. Одна ныне представлена в диалектах, тянущихся от р. Суны до оз. Сегозеро. Другая ныне представлена в диалектах, тянущихся от оз. Сегозеро до оз. Ондозеро, во-первых, и в нижней части бассейна р. Кеми, во-вторых. По современному распространению диалектов нельзя судить о их распро­странении в прежние времена — картину изменила позд­нейшая третья волна, — но все же кое-что ясно. Есть обстоятельства (одно из них будет указано в примеча­нии), которые заставляют думать, что первая волна явилась в Среднюю Карелию коротким путем, взяв направление, близкое к направлению на Олонецкий перешеек, но уклонившись на север (Олонецкий перешеек был уже достаточно заселен), и что эта волна была относительно ранняя. Второй волне приходится приписывать движение по беломорскому ответвлению внутреннего водного „карельского пути" в относительно позднее время. Географические соображения заставляют связывать те акты XV в., которые исходили из Соло­вецкого монастыря, со второй волной Корелы. К каким именно событиям надо приурочивать каждую из двух волн, сказать трудно (если не входить в недостаточно обоснованные предположения).

ПРИМЕЧАНИЕ. Этническая терминология Ка­релии.

Современная этническая терминология Карелии отличается сложностью, отражая разные этапы заселения страны Весью и Корелой.

Важная особенность этнической терминологии Карелии та, что у всех групп населения названия соседних территорий и их оби­тателей (хотя бы сменяющихся) весьма устойчивы, но названия своей территории и самих себя легко поддаются заменам.

1) Когда Весь колонизировала Олонецкий перешеек, к югу оказалась территория Веси же, Vepsä, а к северу — территория лопарей, Lappi. Соответственно и южные соседи назывались Vepsä, а северные Lappi. Времена изменились, и к северу оказа­лась первая волна Корелы, однако установившаяся терминология сохранилась. Территория на юге по-прежнему называлась Vepsä, а территория на севере — Lappi. Соответственно южные соседи по-прежнему назывались Vepsä, а северные (уже Корела) — Lappi. Такое положение сохранилось и тогда, когда среди Веси вообще стало распространяться самоназвание Люди.

2) Когда первая волна Корелы колонизировала места между р. Суной и оз. Сегозеро, к югу оказалась территория Веси, Vеpsä (еще без замены этого названия), а к северу — территория лопарей, Lappi. Времена изменились, и к северу оказалась вто­рая волна Корелы, однако установившаяся терминология сохра­нилась. Территория на юге по-прежнему называлась Vepsä, а тер­ритория на севере — Lappi. Соответственно южные соседи по-преж­нему назывались Vepsä, а северные (уже Корела второй волны) — Lappi. Это сохранилось и тогда, когда у южных соседей вмес­то термина Vepsä стал распространяться термин Люди. Та же терминология сохранилась и тогда, когда у Корелы первой волны началась смена самоназвания. А Корела первой волны, кроме наиболее отдаленной, у оз. Сегозеро, стала называть себя так, как ее называли южные соседи, т. e. Lappi (следы этого само­названия сохраняются по всей средней и верхней Суне, а в пол­ной силе это самоназвание сохраняется и современном Медвежьегорском районе). Получившееся положение вещей осложнилось в связи с тем, что Корела первой волны, расселившаяся по сред­ней и верхней Суне, в непосредственной близости к тем, кто называл себя Люди, втянулась в теснейшие экономические и культурные связи с последними и усвоила себе их этнонимическую точку зрения, т. е. стала называть себя чаще всего уже не Lappi, а Люди, термин же Lappi стала связывать чаще всего с населением к северу от себя (различая просто Lappi по отно­шению к населению современного Медвежьегорского района и Suuri Lappi „Большая Лопь" по отношению к населению берегов оз. Сегозеро). На это население более северных мест реагировало тем, что этнонимически отделило "изменников" от себя, сопричтя их к тем, кого называло Vepsä.

3) Когда вторая волна Корелы колонизировала места к северу от оз. Сегозеро, к югу оказалась территория первой волны Коре­лы, Karjala, а к северу — территория лопарей, Lappi. Времена изменились, и по-соседству стала разливаться третья волна Корелы, о которой будет речь дальше, однако установившаяся термино­логия сохранилась. Такое положение сохранилось и тогда, когда у Корелы первой волны началась смена самоназвания (не охватившая, однако, ближайшей Корелы первой волны — у оз. Сегозеро). Так сохранилось и тогда, когда у Корелы второй волны произошла смена самоназвания. А Корела второй волны, кроме наиболее отдаленной — по р. Кеми, стала называть себя так, как ее называли южные соседи, т. e. Lappi (следы этого самоназвания сохраняются на территории между оз. Сегозеро и оз. Ондозеро). Эта терминология у Корелы второй волны, впрочем, неустойчива, все более подчиняясь точке зрения Корелы третьей волны, о которой будет речь дальше.

4) Когда третья волна Корелы разлилась по незанятым частям Карелии, к югу оказалась территория раньше прибывшей Корелы, Karjala, а к северу — территория лопарей, Lappi. Так все и осталось. Только в этом случае термин Lappi остался прикреплен к тем, к кому первоначально относился, — к лопарям.

События XVII в. Завершение „исхода" Корелы на русские земли

На перевале от XVI к XVII в. Корела оказалась захвачена новым вихрем исторических событий.

Россия была на перепутье. Уже в эпоху Ивана IV Грозного ее потрясала жестокая социальная борьба. Вскоре разразился жесточайший социально-политический кризис (как говорили раньше — „смутное время"). Гото­вясь выйти на арену мировой истории как держава пер­вой величины, Россия была, однако, временно ослаблена. Этим временным ослаблением стремились воспользо­ваться все враги России. Они начали бешеную интервен­цию. В числе интервентов была Швеция.

Еще при Иване Грозном Швеция начала новый натиск на „Восточную страну". Запылала длившаяся десятки лет страшная война. Основная территория Корелы многократно выжигалась дотла. Kорелa гибла массами, нахо­дя убежища в лесах. На нее падала уже тень грядущей катастрофы. Тявзинский мир 1595 г., по которому Швеция получила в свое официальное обладание терри­торию по всем водам, стекающим в Ботнический залив, не создал мира. Огонь пылал вновь и вновь, меч почти не отдыхал. Беженцы из Корелы появились по всем пу­тям, ведшим в Россию. Московские власти еще не знали, что делать с этим потоком. В моменты передышки дела­лись даже попытки вернуть беженцев на оставленные места: было очень важно, чтобы на этих местах остава­лось население, прославившее себя героическим сопро­тивлением Швеции. Но поток беженцев не прекращался. Он усиливался еще от того, что войны вызвали голод, распространившийся и за пределы театра военных дей­ствий, в Карелию, кроме южной ее части. Бежали и оттуда. Именно тогда первые беженцы появились в нов­городских и тверских краях, прокладывая путь позд­нейшему „великому переселению", намечая возникновение современных так называемых калининских карел.

Когда социально-политический кризис в России дос­тиг высшей точки, Швеция сумела проникнуть далеко за рубежи, которые до сих пор были для нее неприступны. Шведские войска шествовали даже по улицам Новгорода. Шведские отряды неистовствовали по всей Карелии, Северной, Средней и Южной, состязаясь с польско-литов­скими отрядами. Что делалось на старых землях Корелы, трудно описать словами. Однако Россия вскоре стала вновь подниматься. Подготовляя стремительное контр­наступление, начавшееся менее, чем через сто лет, она сумела заключить мирные договоры, связанные, правда, с большими потерями, однако существенно ограничившие аппетиты интервентов. Пришлось уступить Швеции на время всю старую территорию Корелы да еще Ингерманландию, т. е. земли по Неве и Финскому за пиву, лишив­шись на время выхода к Балтийскому морю. Это пе­чальное событие было оформлено Столбовским миром в 1617 г.

Та катастрофа, которая приближалась к Кореле, разразилась. У Корелы не осталось ни пяди старой ее территории, ее „гнездо" оказалось под пятой ненавист­ного врага.

Это был час великого испытания союза и дружбы Корелы с Россией. Корела героически выдержала это великое испытание. Она начала свое знаменитое „вели­кое переселение". Она спасала свою освященную исто­рией связь с Россией, свою „русскую закваску", кото­рую так ненавидели шведы, свои русские имена, свой русский быт, свою русскую культуру. Имущество, кроме самого необходимого, бросалось на месте на разграбление. После прощания с родными могилами люди уезжали на новую жизнь, жизнь бок о бок с уже род­ным русским народом. Московская власть придала переселению организованные формы, переселенцам отво­дили земли. Тысячи и десятки тысяч людей стали двигаться по дорогам, ведшим на юго-восток, по рекам и озерам, ведшим на северо-восток. Заскрипели колеса бесчисленных телег, уключины бесчисленных лодок. Повторялось то, чего Европа не видела уже много-много веков, то, что Европа после великого переселения народов уже успела забыть.

Само собою разумеется, что переселение слагалось не в мгновенных формах. Люди переживали некоторый период сопротивления на местах. Людей некоторое время удерживала мысль о возможности перемены обсто­ятельств; массовое переселение было крайним шагом.

Самый значительный поток переселенцев напра­вился в уже известные по сообщениям более ранних беженцев новгородские и тверские края, а отчасти и дальше — на Волгу и Оку. В 1627—35 гг. зарегистри­ровано 1.530 семей переселенцев на юго-восток, а в 1656 — 1657 гг. — 4.167 семей, всего около 6.000 семей, т. е. приб­лизительно 30.000 человек. Эта цифра (особенно, если к ней прибавить незарегистрированных переселенцев) была по тем временам громадной цифрой — население России в те времена было во много раз меньше современного. Данный поток переселенцев окончательно оформил позднейших калининских карел.

Менее значительный, но весьма все-таки заметный поток переселенцев направился в Карелию, кроме южной ее части, — туда, где оставалось еще много незанятых мест. Эта третья волна Корелы в Средней и Северной Карелии хорошо выделяется по диалектологическим признакам. Ныне она диалектологически отмечается в Ребольском районе и севернее, а также в Ругозерском и Тунгудском районах, имея кое-какие отражения и в Кемском районе, где, однако, сильнее чувствуется вторая волна. Замечательно, что речь Корелы третьей волны в Средней и Северной Карелии до сих пор сохраняет исключительно близкое сходство с речью Корелы в Калининской области. Современный карел, скажем, из с. Ругозера в Средней Карелии при встрече с современным карелом, скажем, из с. Толмачи Калининской области почти не ощущает различия в речи. Это — сви­детельство недавней даты „расставания".

Позднее всех двинулась в путь Приботнийская Корела, которая в своих северных местах испытывала шведский гнет в несколько ослабленных формах. Пос­ледние группы Приботнийской Корелы появились в сов­ременном Калевальском районе в начале XVIII в. Сто лет тому назад население Калевальского района еще хорошо помнило о своем переселении, умея во многих случаях указать, кто откуда пришел. Как пришельцев помнил себя, между прочим, род знаменитого певца рун Перттунена. Речь приботнийских переселенцев была речью третьей же волны Корелы в Средней и Северной Карелии, однако, с некоторыми особенностями, прине­сенными из Северной Приботнии, где Корела была в относительно близких отношениях с финнами.

На старых местах Корелы не стало. Если Карель­ский перешеек до сих пор называется Карельским пере­шейком, то только по старой памяти. Если территория между Финским заливом и землей к северу от Ладож­ского озера до сих пор называется Западной Карелией, то только по историческим причинам. Если население этой территории подчас называется карелами, то не столько потому, что после „исхода" Корелы эти места оказались заселены теми финнами, которые ведут свой род от отпавшей Привыборгской и Присайминской Корелы, сколько по географическому признаку (как, скажем, русские в Сибири называются сибиряками).

На местах, оставленных Корелой, шведские власти расселяли финнов, преимущественно из тех, которые вели свой род от Привыборгской и Присайминской Корелы. Так появилось современное население старых земель Корелы. Финнов же шведские власти расселяли в Ингерманландии. Так появилось финское население в современных приленинградских местах, предки совре­менных ингерманландцев. Ингерманландцев нельзя сме­шивать с Ижорой, которая, как это уже указывалось, составляет отдельную маленькую народность.

Надо, впрочем, указать, что, когда Россия начала свое контрнаступление против Швеции, население Южной и Средней Карелии несколько продвинулось на незаня­тые земли на крайнем востоке бывших шведских владе­ний, где еще не успели расселиться финны. Часть насе­ления Олонецкого перешейка вошла в б. приход Салми и в соседние места, не достигнув, впрочем, меридиана г. Сортавала. Часть населения Средней Карелии, очень небольшая, вошла в непосредственно севернее расположен­ные места.

Ход формирования карельского народа

Мы уже говорили о том, что карельский народ сфор­мировался из основных частей Корелы и тех частей Веси, которые заселили Олонецкий перешеек. Диалектологи­ческая грань резко сказывается по сей день. Речь Оло­нецкого перешейка до сих пор по множеству признаков близка к вепсской речи, а в Прионежье отличается от вепсской речи совсем мало. Речь других заселенных карелами территорий сильно отлична от вепсской речи. Приладожские карелы, продолжающие в основном Весь, называются ливвиками, прионежские карелы, продол­жающие в основном тоже Весь, называются людиками. Прочие карелы, продолжающие Корелу, называются собственно-карелами. Несмотря на диалектологическую пестроту, карелы сейчас и уже давно составляют един­ство. Каждый карел, будь он ливвик, людик или собственно-карел, сейчас и уже давно сознает себя карелом И русские, и финны, и другие народы сейчас и уже давно каждого карела, будь он ливвик, людик или собственно-карел, признают карелом.

Начало связывания разнородных этнических элемен­тов, вошедших в состав карельского народа, было зало­жено еще в XIII в., когда группы Корелы появились на Олонецком перешейке. Имя Корелы, мужественного защитника северо-западных рубежей России, было име­нем, которое знали далеко и на Руси, и за ее рубежом. Это славное имя объединяло. Хотя в состав Веси Оло­нецкого перешейка влилось, вероятно, относительно мало Корелы, все же этого было достаточно для начала процесса связывания.

В эпоху феодализма процесс связывания не мог еще зайти далеко: феодализм, разрушая старые, племенные, объединения, не создавал, однако, новых, исключая объединения по территориально-административному приз­наку, неглубокие и непрочные. Новые, прочные, формы объединений стали возникать только тогда, когда на­чался промышленный подъем, предвестник капитализма. Так было по ту сторону русско-шведского рубежа, так было и по эту его сторону.

В XVI—XVII вв. в Заонежье, на большом полуост­рове, входящем в Онежское озеро с запада, и по сосед-ству с ним возникла сильная металлургическая промышленность. В русском Заонежье было построено 3 желез­ных завода, в ближайшем соседстве — 2. Тут же и далеко на запад и северо-запад возникло много пунктов кустарной обработки железных руд — почти во всех случаях рядом с их месторождениями.

Если взглянуть на соответствующую карту (в книге А. Линевского, В. Машезерского и В. Пегова „Хресто­матия по истории Карелии с древнейших времен до кон­ца XVII в.", 1939), то поражает совпадение границ железопромышленного района того времени с современ­ными диалектологическими границами. Границы железопромышленного района в точности соответствуют грани­цам диалектологической области северных людиков (с. Спасская Губа и севернее) плюс диалектологическая область собственно-карел, продолжающих первую волну Корелы. Это вовсе не значит, что границы промышлен­ного района создавались в соответствии с диалектологи­ческими. Это значит, что население стягивалось (несколько   сдвигая  прежние   диалектологические   границы)   в железопромышленный район.

В одном и том же железопромышленном районе ока­зались представлены часть карел Южной Карелии и часть карел Средней Карелии. Получился очень важный узел связей. Наиболее активную роль в этих связях сыграли северные людики. Они были ближайшими соседями русского Заонежья и главными проводниками его экономического и культурного влияния.

Диалектологическое влияние северных людиков ярко ощущается среди всех собственно-карел старого железо-промышленного района, исключая разве наиболее отда­ленную их часть, от оз. Селецкого до оз. Сегозеро. Собственно-карельские диалекты железопромышленного района с указанным изъятием вступили на путь „компро­миссной" переработки многих языковых явлений. Осо­бенно круто эта „компромиссная" переработка языковых явлений проявилась в ближайшем соседстве с северными людиками, по среднему и верхнему течению р. Суны. Здесь, между прочим, был найден выход из того противо­речия между употреблением свистящих и шипящих согласных, которое существовало у северных людиков, с одной стороны, и у собственно-карел железопромышленного района, с другой; выход был найден в полном устранении шипящих ш, ж. Впоследствии здесь было даже усвоено северно-людиковское употребление ш, ж перед и (и в некоторых менее важных случаях).

Частично диалектологическое влияние северных людиков ощущается и далеко за пределами старого железо-промышленного района. В ослабевающих степенях оно прослеживается не только по всей Южной Карелии, но даже у вепсов, а вместе с тем по всей Средней Каре­лии, до самых подступов к Белому морю.

Роль Заонежья в процессе связывания карел унас­ледовал Петрозаводск, основанный Петром в самом на­чале XVIII в. Этот административный, экономический и культурный центр имел еще большее значение, чем Заонежье. Проводниками его влияния были по-прежнему северные людики. Роль северных людиков не ослабевала до последнего времени, и это до последнего времени имело диалектологические отражения. В высшей мере интересно, что сопоставление диалектологических записей A. Genetz'a по среднему и верхнему течению р. Суны и наших записей в тех же местах обнаруживает большое продвижение языковой людизации за последние 50 лет. Ко временам весьма нам близким надо относить распространение самоназвания l'uud'ikot у собственно-карел этих мест (еще не вполне забыто предшествовав­шее самоназвание — Lappi).

Некоторые моменты в процессе связывания различ­ных групп населения в единый карельский народ ждут дальнейшей исследовательской работы.

Карельский народ в позднейшие времена

С эпохи Петра I Россия, собрав силы, развернула стремительное контрнаступление против Швеции, захва­тившей жизненно важный для России и издревле ей принадлежавший выход к Балтийскому морю. Уже Петр I занял у Швеции, кроме других прибалтийских земель, Ингерманландию и значительную часть так называемой Западной Карелии. Вскоре граница России продвину­лась до р. Kyminjoki (Кюмени). В 1809 г. к России перешла вся Финляндия.

Контрнаступление России не сопровождалось теми неистовствами, какими сопровождалось наступление Швеции. Никто не перекрещивал финнов. Никто не заставлял финнов делаться карелами. Никто не гнал фин­нов с насиженных мест, — а они утвердились там, где раньше обитала Корела. Больше того: Россия предоста­вила Финляндии широчайшую автономию. Только бла­годаря избавлению от давления шведской государствен­ности в обстановке широчайшей автономии финский народ смог в короткий срок развернуть свою национальную культуру и стать наравне с культурнейшими народами Европы. Только в данной обстановке финский народ смог выдвинуть таких деятелей, как М. А. Кастрен, лингвист с мировым именем, или Э. Лённрот, всемирно известный собиратель и оформитель рун „Калевалы" и в то же время влиятельнейший лингвист. То обстоятель­ство, что царская власть неоднократно пыталась уще­мить автономию Финляндии, ни в малой мере не может быть отнесено на счет русского народа, который и сам на протяжении XIX в. все больше тяготился царской властью, чтобы наконец в XX в. ее свергнуть.

Развиваясь под сенью великого Русского государства, карелы ничего ни у кого не отнимали. Этот в старину столь воинственный народ все больше входил в мирный труд, обеспеченный надежной защитой.

Великая Октябрьская социалистическая революция дала карельскому народу те возможности развития, какие у него отнимались царской властью. Карелы сей­час во всем идут нога в ногу с русскими. У карел есть своя Карело-Финская Советская Социалистическая Рес­публика, как у русских — своя Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика. Финский литературный язык, являющийся литературным языком у карел, пользуется теми же правами, что и русский, и на нем ведется преподавание в карельских школах, на нем печатаются газеты, журналы, книги. Карело-финское искусство и, прежде всего, изумительные по своей поэтической глубине и своей технике руны „Калевалы" пользуются высочайшим почетом и у русских, и у бесчисленных других народов Советского Союза.

Совсем недавно на долю карельского народа выпало новое тягчайшее испытание. Немецко-финские захват­чики заняли большую часть территории республики, разрушили города и села, замучили тысячи верных сы­нов и дочерей народа. Но карельский народ с честью выдержал это испытание и теперь снова продолжает мир­ный труд на свое собственное благо, на благо Совет­ского Союза, на благо всего человечества.

Карельский народ и Русское государство

Окидывая взором те сложные события, которые под­готовили и обусловили сложение карельского народа, мы видим следующее.

В течение всего государственного периода истории Балтийско-беломорского севера, — а только этот период и име­ет значение, когда мы оцениваем отношения наших дней, — все до единой племенные группы, которые ныне входят в состав карел, входили в состав Русского государства. — На этот счет невозможны никакие споры.

Формирование карельского народа протекло целиком не только на территории, но и в системе и под эгидой Русского государства, в союзе и дружбе с великим рус­ским народом. — И на этот счет споры исключаются.

Карельский народ оказал громадные услуги Русскому государству. Он в течение многих веков принимал на свою грудь первые удары жестокого врага России — Швеции. Его селения десятки раз пылали от одного конца его стра­ны до другого. Принесенные им человеческие жертвы не­исчислимы. Когда настал час катастрофы, он не остано­вился перед тем, чтобы оставить страну предков и уйти из-под шведского ярма на русские земли — подвиг, на ко­торый могли вдохновить только глубокая вера в Россию, глубокое доверие к русскому народу, глубокая привязан­ность к русским фермам быта и культуры. — Кто мо­жет против этого спорить?

Со своей стороны, русский народ не обманул чаяний карельского народа. Он никогда не проявлял высокомерия по отношению к народам, с которыми его связывала судьба, никогда никого морально не принижал, ко всем относился, как старший брат. Он никогда не презирал чужих языков, никогда не преследовал чужих обычаев, если только они не претили его моральному чувству. В пер­вые времена он желал от своих младших братьев толь­ко одного — православия как признака связи с русской государственностью. Однако, распространяя православие, он не прибегал к тем формам насилия, какие процветали в католически странах, — к крестовым походам, к инквизиции и т.д. Позднее он перестал добиваться у своих младших братьев даже православия уверенный, что связь с русской государственностью устойчива и без всяких внешних признаков. Он сумел воспитать настоя­щий союз и дружбу бесчисленных народов. Он создал новую форму братства национальностей, основанную не на общности крови и не на общности языка, а на общ­ности государственной идеи. Он подчинил свое развитие великой миссии — распространению понимания новых от­ношений между людьми, чуждых всякой эксплоатации: эксплоатации народа народом, эксплоатации класса клас­сом, вообще эксплоатации человека человеком, — направ­ляя усилия людей на дружную борьбу за общее благо. В тяжелой обстановке пришлось русскому народу нести свою миссию: в течение многих и многих веков он не­престанно отбивал нападения со всех сторон, оттеснялся от морей и снова к ним выходил, отрезался от связей с внешним миром и снова их устанавливал, — и это не мог­ло не мешать ему во многом. Но он нес свою миссию без колебаний. Без колебаний он несет ее и сейчас. Уже тридцать лет тому назад он устранил силы, которые мешали ему изнутри, и строит новые формы общественной жизни, где эксплоатация человека человеком исклю­чена законом. Совсем недавно он, русский народ, под во­дительством великого Сталина, пронес свою миссию через пламя Великой Отечественной войны, устранив самые злые из тех сил, которые мешают ему извне. — Кто мо­жет спорить и против всего этого?

Карельский народ и русский народ, создатель Русско­го государства, — братья, младший и старший. Их брат­ство скреплено кровью бесчисленных поколений, освяще­но общими усилиями по выполнению великой историче­ской миссии, выдвинутой русским народом. Это их брат­ство будет жить и крепнуть вечно.

вернуться в оглавление