В ИНЫХ ПРЕДЕЛАХ

Эта рукопись на русском языке хранится в архиве Нововалаамского монастыря в Финляндии. Ее автор — игумен монастыря Нестор.

В миру он носил имя Яков Киселенков, родился 19 октября 1887 года в Калужской губернии. 26 июня 1905 года поступил в Валаамский монастырь и лишь в 1918 году был пострижен в монахи. В 1926 году стал иеромонахом, то есть получил право церковного служения. Вместе с братией в 1940 году перешел в Финляндию.

В Новом Валааме Нестор стал в 1949 году экономом, а в 1952 году — главой монастыря. На его глазах прошли почти все последние события валаамской обители, трагические и печальные.

Повествование «В иных пределах» рассказывает о жизни на Старом Валааме во время советско-финляндской войны, об эвакуации, о деятельности монастыря в Финляндии до 1967 года. Через несколько месяцев после того, как игумен Нестор поставил последнюю точку в своем дневнике, его земная жизнь завершилась — он скончался 14 сентября 1967 года в глубокой старости и немощи. Похоронен на Нововалаамском кладбище в километре от монастыря. Автор не переставал благодарить Бога за то, что Он даровал ему такую длинную, жизнь.

За предоставленную возможность познакомить советского читателя с архивными материалами Нововалаамского монастыря выражаем благодарность его игумену о. Пантелеймону и библиотекарю монастырской библиотеки Пиа Коскинен-Лаунонен.

Вступление и публикация Натальи КОРНИЛОВОЙ

Ну   вот,   дожил   и   я   до  52   лет   во  своей обители.   Шестнадцати  лет   оставил   мир с   его   прелестями,   думал,   что   Господь приведет в ней и к желанной кончине. Но Бог рассудил иначе.

Опять настали для Валаамской обители испы­тания, грозные тучи нависли. В 1939 году, в ноябре, была объявлена война СССР с Фин­ляндией. (С 1920 года монастырь Валаамский уже находился под юрисдикцией Финляндии.) Никто не мог себе представить, какой она будет, и случившегося ужаса не ожидали.

Мы, монахи, прожившие здесь по 40 лет, а иные и более, очень редко бывали в боль­ших городах да и газеты мало кто читал, а если и читали, то вряд ли толком понимали происходящее, поэтому у нас создавалось весь­ма смутное понятие о самолетах, которые сбрасывают разрушительные бомбы.

Кто-то из наших наивных старцев посоветовал нарезать длинные ленты из обыкновенной бума­ги и заклеить ими крест-накрест окна; будто бы стекла не будут лопаться при взрывах.

Но   вот   5   декабря   над   островом   появился первый самолет и сбросил бомбу на конюшню. К счастью, она была почти пуста, так как ло­шади находились на работе, но все же двух лошадок поранило, а одну совсем убило. Тут только наши старички уразумели, что стекла за­клеивать бумажкой не стоит, все равно толку мало.

19 декабря валаамский полицейский Салака объявил: те, кто не имеют финляндского граж­данства, завтра должны покинуть остров. Господи Боже мой, сколько слез тут было пролито, каких только проклятий ни посыпалось в адрес полицейского, а собираться все же нуж­но было. Из монашествующих, кто не имел этого гражданства, набралось 70 человек, да еще ра­бочих до 20 или немного более. Всех погрузи­ли на большой пароход и повезли в Лахденпохья, а оттуда монашествующих отправили в Каннокоски (Вазовская область), где и распреде­лили жить по школам, а рабочих — кого куда. Вскоре самолеты стали показываться над мо­настырем все чаще и чаще, да к тому же фин­ляндские военные оборудовали на соборной ко­локольне наблюдательную вышку. Это еще больше стало раздражать советских летчиков, которые начали сбрасывать зажигательные бом­бы. Мы, оставшаяся братия, не успевали тушить пожары.

Отпраздновали Сретение Господне, которое пришлось на пятницу, а 4 января в два часа дня над монастырем появилось 15 самолетов, которые начали немилосердно громить главный собор и братские корпуса. Это было так неожиданно, что на некоторых повлияло пси­хически. Более слабодушные разбежались, а пожары возникали то тут, то там. Многие здания были разрушены. Собор богохранимый остался цел и невредим — только одна бомба попала в купол, но большого вреда не принесла.

Монастырского начальства в это время на месте не было — оно отправилось в город Сердоболь, а на обратном пути застряло в Сергиевском скиту, который находился в 18 километрах от монастыря. А когда вернулось в этот самый день в 10 вечера, то оставшаяся братия по распоряжению военного начальства уже должна была покинуть святую обитель. В 10 ча­сов 40 минут нам подали несколько грузови­ков. Было очень печально смотреть, как полубольные старики суетились со своими узелка­ми. Некоторые не могли вскарабкаться и беспомощно ждали, кто бы им помог влезть в кузов. Но вот погрузка кончилась, не успели собраться только игумен, наместник и еще пять-шесть человек, которым обещали завтра рано утром подать два грузовика и легковой авто­мобиль.

В 12 ночи при зареве пожаров мы тихо, с боль­шой осторожностью начали спускаться к Ла­дожскому озеру, которое к нашему благополу­чию в эту зиму очень хорошо покрылось льдом. Не было ни торосов, ни больших трещин. Ехали без затруднений, но все же наши вожатые останавливались и несколько раз прислушива­лись, нет ли где засады. Не доезжая до берега километров 15, выжидали целый час, причину нам не объяснили. С Божию помощью до Лахденпохья добрались благополучно к 3 утра. Поместили нас в хорошей школе, приготовили кипяток, но от переживания и потрясения мало кто им воспользовался. Большая часть наших отцов ткнулась на пол во всем своем гарде­робе и забылась кошмарным сном.

В восемь утра нас разбудил неестествен­ный крик. Все вскочили в ужасе, думая, что начался налет самолетов. Оказалось, переполох учинил больной иеромонах Пахомий.

Наконец получили приказ, чтобы к четырем вечера все были готовы в дорогу, но в час дня пришел наш монастырский полицейский, а с ним еще молодой чиновник, начали обыск. Неко­торые отцы загодя приготовились к этому бегст­ву и поэтому необходимые вещи тщательно упаковали, более бережливые даже зашили в большие мешки, а тут пришлось все распары­вать и вытряхивать. Конечно, по адресу Салаки опять было Много проклятий, но все же и тут пришлось подчиняться. К нашему счастью, моло­дой чиновник оказался малоопытным, так как он излишне серьезно рассматривал вещи, на ко­торые другой на его месте совсем не обратил бы внимания. У одного старичка нашли какой-то чертеж невинной полочки, вероятно, старик впопыхах по ошибке не заметил, как положил. Этот чертеж они рассматривали тщательно, думая, наверно, найти ключ к какому-либо важ­ному открытию. Потом разглядывали нотную тетрадку — нет ли там чего-либо? А время шло, было уже начало четвертого, старики стали роп­тать, что не успеют собраться ко времени, и наши мучители прекратили истязания.

Кое-как бедные старички рассовали свои пожитки с новыми искренними пожеланиями всевозможных проклятий монастырскому зло­дею полицейскому Салаке, который, кстати, остался должен монастырю несколько тысяч финляндских марок. Грузовики уже были пода­ны, и нам велели поскорей загружаться. Не обошлось и без споров между собой. Наконец успокоились. Нас повезли к вагонам, которые стояли далеко от всякого жилья, и было велено тихо грузиться. На сей раз все обошлось благополучно. Была уже ночь.

Теперь нельзя понять, как мы ехали. Суток двое или трое нас катали взад и вперед. Как-то днем мы проезжали мимо леса и прозвучал приказ выходить из вагона и бежать прятаться. Я решил остаться: будь что будет. Боялся, что второпях не смогу подняться обратно в вагон, а некоторые побежали, и в это время взорва­лась бомба, но несчастья не произошло. Оказа­лось, что бомба была сброшена на ближайшую станцию.

Прибыли мы в город Ювяскюля, было ве­лено выходить с вещами. У кого были с собой взяты маленькие саночки, тем было полегче, а кто нес вещи на себе, те порядком измучились. Вожатый привел нас к открытым вагонам, в ко­торых возили дрова, и приказал на эти пло­щадки и вещи нагружать, и самим взгромоз­диться. На беду дул сильный ветер или, может быть, мне это показалось от быстрой езды на открытом воздухе. Ехали долго, но вот нас подвезли к какой-то даче и велели с вещами спускаться по приставной лестнице. Старики так переутомились, что и ругаться перестали.

На даче чьей-то заботливой рукой уже был приготовлен чай с белым хлебом и маслом. Комнаты оказались хорошо натоплены. Мы со­грелись, отдохнули и, как говорится, пришли в себя. Часа через четыре нам подали большой грузовик для перевозки телят, приказали полюбовно разделиться на две равные группы — одной ехать сейчас, а другой завтра утром. Более уравновешенные из нас и кто потолко­вей — остались до завтра, а нетерпеливые пожелали ехать сразу же. Я тоже поторопился с первой партией. Набились до отказа. Сколь­ко осталось, неизвестно. Внутри грузовика была гнилая солома, пахло протухлым мясом и еще чем-то. Езда была неприятная.

В четыре утра приехали в большое село Каннокоски, где нас встретил иеродиакон Савва, который был вывезен сюда раньше. Он владел финским языком, ему легко было устроить старикам маленькую передышку. Тут же в школе, близ дороги, был приготовлен чай, но многие из нас в изнеможении так и повалились, кто где мог. Было приказано быть готовыми к восьми вечера. До места осталось всего километр. В девять часов вечера привезли нас в местечко Илмакоски. Утром старший распорядитель из числа вы­везенных 19 декабря распределил нас в четы­рех больших школах. Игумен занимал отдель­ную комнату у крестьянина, а остальные собор­ные[1] — их шесть человек — там же, но только все вместе в одной комнате. Школа в Илмакоски была для всех нас как бы центром, отсюда исходили повеления и распоряжения, и обедать все сходились сюда. Тут же проходили некоторые совещания. Остальные три школы отстояли от этой на расстоянии 4, 6 и 8 кило­метров.

Всех монашествующих было 205 человек, а женщин прачек — 13. Женщин поместили в рыбацком доме на берегу реки, где разме­щались старики инвалиды, и потому дом этот назвали богадельней.

Наша центральная школа имела два больших классных зала, в которых были сделаны сплош­ные нары, приблизительно человек на 60. Бед­ным монахам, каждый из которых много лет жил в отдельной комнате, пришлось лечь, вплотную прижавшись друг к другу, только чтоб не валяться на полу. Утешая друг друга, мы имели надежду в скором времени вернуться в свою родную обитель.

Дожили до марта, и поползли слухи, что будто бы начались переговоры о мире, а 19 марта действительно был заключен мир, но сна­чала мы не знали, на чьей стороне остался дорогой нашему сердцу Валаам. Потом выяс­нилось определенно: города Выборг, Кексгольм и наш любимый Сердоболь, а с ним святая наша обитель отошли к Советскому Союзу. Мы по национальности русские люди, и нам было очень прискорбно, что все так получилось. Те­перь вопрос был поставлен ребром: куда мы, бедные, денемся? Монастырских денег мало, а численность братии все же была порядочной. Наши начальники серьезно призадумались, начали наводить справки, нет ли где местечка, подходящего к укладу монашеской жизни. Было много предложений, но все оказались неприем­лемы — то близко город, то предлагали участок леса, который сперва надо вырубить, чтобы очистить место для постройки, а это было для нас очень затруднительно.

Школьное начальство стало нам намекать, что пора позаботиться о дальнейшем своем существовании. Школы, в которых мы помеща­лись, уже требовали ремонта. Пришлось ускорить поиски места. Но Господь больше печется о нас, чем мы сами о себе: добрые люди указали поместье, которое желали продать. Наши начальники быстро собрались и поехали смотреть. С ними беженец архитектор, который прежде жил в нашей обители. Поместье это находилось в Сан-Михальской губернии. Место дачное, поблизости обывателей не было, кругом лес да вода, тишина абсолютная. Но это еще не все. Когда осматривали помещение, в одной из комнат увидели образ наших преподобных Сергия и Германа. Это было чудесное указа­ние самих преподобных, что именно это место нам уготовано. Хозяева поместья, конечно, были лютеране, которые икон не почитают, но как у них очутилась икона преподобных Сергия и Гер­мана, для нас осталось загадкой.

Хозяйственной утвари было много, некоторые постройки требовали приведения в порядок, оказались запущены и поля. Лесу имелось 300 гектаров, а пахотной — 50. На полях обилие камней. Старики наши разделились на три группы и с рвением набросились на них: кто динамитом рвал, кто, вырыв глубокую яму, хо­ронил их, а маленькие просто корзинами собирали.

Купили имение за 2825000 финляндских марок. После законного утверждения купчей при­ступили к перестройке зданий жилого поме­щения. Из большой старой конюшни выкроили 36 келий и поместили в них по три-пять чело­век. Из жилых домов тоже умудрились «со­чинить» как можно больше комнат, даже чердак приспособили под жилье. Теперь старцы поместились с великой скорбью в клетушках по два-четыре человека. Трапезную соорудили из барской гардеробной и из гаража для авто­мобиля. Эти оба помещения соединили, до­строив промежуток между ними, и получилось сравнительно сносное здание. В силу необходи­мости и во избежание несчастных случаев пришлось провести электрическое освещение, за которое уплатили фирме за проводку линии, за трансформатор и прочее 2170255 марок. По указанию духовника иеросхимонаха Ефрема сде­лали приличный иконостас — некоторые ико­ны, а также и часть мелких колоколов при помощи военных были нами вывезены со Старого Валаама.

Создалось что-то похожее на бедную оби­тель. Постепенно жизнь стала налаживаться, хотя такой дисциплины, как на Старом Валаа­ме, уже не было — в церковь ходили кто в чем, да и спрашивать строго за это было нельзя, ведь вывозили нас спешно, некоторые монахи брали с собой что попало под руку, а более нужное оставили.

Место, купленное нами, называлось Папинниеми. Кругом озера, а рыбы в них совсем мало; так что по необходимости пришлось мириться с положением и есть мясную пищу, о которой прежде даже и помышлять не могли.

Когда покупали имение, то вместе с ним приобрели несколько коров и свиней. На Старом Валааме военные взяли у нас около пя­тидесяти лошадей, а по окончании войны об­ратно вернули только четырнадцать, и то почти все из них стали калеки, потому обитель для хозяйственных нужд приобрела шесть лошадей. А молотилка и две косилки уже имелись.

Богослужение совершалось так: вечерня в пять часов (зимою в четыре), полунощница с утреней в четыре часа и сразу же ли­тургия. В субботу малая вечерня в четыре часа, всенощная в шесть вечера, а литургия в шесть утра.

В 1943 году к нам переселились 6 монахов Печенгского монастыря. За них Церковное управление по условию платило Валаамскому монастырю ежемесячно за каждого по 2500 марок. Монахи новые были очень трудолюби­вые, примерные. В 1956 году, в августе, в нашу обитель переселили и коневских монахов — девять человек, почти все они были преста­релые. Церковное управление обязалось платить за каждого из них по 3000 марок. В 1956 году нас всех, монашествующих, осталось 68 человек, почти все престарелые. По милости Бога и по молитвам преподобных Сергия и Германа оби­тель пока существовала, хотя в смысле хорошего ведения хозяйства становилось все трудней — молодых сил нет, а старикам уже многое не по силам. Из карел никто по призванию не желает поступать в монастырь. Платных работников держать очень дорого, но все же летом при­ходится нанимать.

В 1917 году, в октябре, в Валаамском монастыре состоялся съезд духовенства и мирян, на котором обсуждался вопрос о введении нового календарного стиля. После споров подавляющим числом голосов решили перейти на новый стиль. Преосвященный Серафим, правя­щий финляндской епархией, доложил об этом Синоду. Святейший Синод представил преосвя­щенному право разрешить такой переход там, где это окажется неизбежным. Некоторые при­ходы сразу же это сделали. Думали, что тем все и кончится, а получилось наоборот: ситуация стала обостряться. Серафим сперва был как будто и не прочь перейти на григорианский стиль, а потом пошел на попятную. С того времени взгляды Церковного управления и ар­хиепископа Серафима разошлись.

Пошла такая неразбериха, что Боже упаси: в одном и том же храме двунадесятые праздники отмечали по два раза — согласно раз­ным календарям. Русскую Церковь взбаламутили «живоцерковники». Бог весть какая была у русских попов-самозванцев цель, но некоторые финляндские православные попы, воспользовав­шись смутой, задумали совсем отделиться от Русской Церкви и перейти к Константинополь­скому патриарху и на новый стиль. На Сердобольском церковном соборе решили избрать викарного епископа, большинством голосов та­ковым был избран вдовый священник Герман Аав из Эстонии.

Архиепископ Серафим в это смутное время посетил Валаамскую обитель, которая уже отпраздновала свои престольные праздники по но­вому стилю. Большинство братии, недовольное новым стилем, обратилось к владыке с усердной просьбой о переходе опять на старый стиль. Владыка согласился и приказал монастырскому начальству подать ему об этом прошение. На прошении владыка наложил следующую резолю­цию: «1922 г. июля 12-го. Согласно едино­душной просьбе всего братства Валаамского монастыря, благословляю при действии нового стиля пользоваться в церковно-богослужебной практике и старым стилем. Архиепископ Се­рафим». Престольные праздники были отпразд­нованы второй раз, по старому стилю.

Финляндская Православная Церковь совсем перешла в Константинопольский Патриархат, а также и на новый стиль без всякого благо­словения русского патриарха Тихона, который сообщил, что на принятие нового стиля для Финляндской Церкви дать благословения не мо­жет. Валаамская обитель опять с великой скорбью праздновала свои праздники, кроме святой Пасхи, по новому стилю. Но некоторые из братии решительно отказались от нового стиля и обособились совершать богослужения по часовням, а зимою по мастерским.

В 1922 году правительство предложило прео­священному Серафиму оставить свою кафедру якобы из-за незнания финского языка, но на самом деле — как русофила. Ему назначили местожительство в Коневском монастыре. Про­тоиерей Герман Аав был уже хиронисован в епископа Карельского. Финляндская Церковь уже праздновала по новому стилю и святую Пасху.

2 сентября 1922 года епископ Герман дал по телефону указ игумену Павлину, что Валаамскую обитель посетит греческий митропо­лит Германос и мы вместе будем служить всенощную и литургию: «Прошу назначить ше­стерых иеромонахов, архидиакона, двух иеро­диаконов, иподиаконов и прислужников». Стар­шая братия (соборные) категорически отказалась от богослужения. Игумен Павлин был в затруд­нении. Эконом Харитон хотя и согласился вести службу, но игумен опасался, как бы тот в последнюю минуту не увильнул. Так чуть было и не случилось: Харитон уже намерен был ехать торговать яблоками, но игумен показал свою решительность и вернул его.

Почти все священнослужители по разным причинам отказались от служения с митрополи­том Германосом и с епископом Германом. Но все же, хотя и с большим трудом, нашлось требуемое число священнослужителей, и служе­ние состоялось. Иподиаконы, однако, не подхо­дили причащаться оттого якобы, что много дел. Но архидиакон без всякой церемонии взял одного из них за шиворот и привел к епископу Герману: «Вот, владыка, ваш ставленник, а не желает с вами причащаться». Владыка Герман даже изменился в лице, но ничего не ответил.

24 сентября митрополит уехал из монасты­ря. По его отъезде в следующее воскресенье иеромонахи, назначенные служить, отказались от богослужения с теми, кто служил с митрополитом и с епископом Германом, а также и с настоятелем. Мало кто стал ходить молиться в собор. Сделалось немножко жутко.

Были назначены временно исполняющие должностные лица: наместник, казначей, ризни­чий, духовник и благочинный, которых утверди­ли законным порядком. Церковное управление не замедлило проявить и репрессивные меры: в первую очередь предали суду и разослали по скитам соборных, а затем наказали и тех, кто не захотел подчиниться игумену, — всего та­ких было 133 человека. Очень получилось при­скорбно: святая обитель разделилась на два ла­геря. Когда был допрос, то выяснилось, что с настоятелем желают быть в молитвенном об­щении 170 человек. Но все же священнослужи­телей не стало хватать. Пришлось несколько человек рукоположить в сан, хотя этих церков­нослужителей сторонники старого стиля не признавали и благословения от них не брали.

Волнение разгоралось все больше и больше. Начались тайные заграничные переписки. Брат­ство совсем разделилось. А финляндское Цер­ковное управление все продолжало нажимать. Бог весть с какой целью они принуждали к новому стилю монахов, живущих совсем от­дельно от мирских жизнью, да еще на острове, который отстоял от берега на сорок километ­ров. Гражданские праздники они не нарушали, а какое дело лютеранскому государству, если монахи поют стихиры преподобному Спиридону или другому святому. Но все же бедным ста­рикам пришлось из-за стиля покинуть святую обитель. Грустно, проживши здесь 40-50 лет, расставаться с дорогим Валаамом, где положено столько трудов и пролито слез, и ехать уми­рать в Сербию или еще куда. Но некоторые отцы — их было немного — с присущей им дипломатией умудрились остаться в монастыре. Хотя они и не сочувствовали новому стилю и в церковь не ходили, но с игуменом были в хороших отношениях и оставались на своих послушаниях.

И вот в 1940 году Господь Бог опять послал свое испытание нам, немощным инокам, — пере­селение. Обедать мы сходились вместе, а Богу молились врозь, двумя группами, — те, кто за старый стиль, и кто за новый. Продол­жали так молиться вплоть до 1945 года.

По окончании войны прошел слух, что в Хельсинки по церковным делам приезжает митрополит Ленинградский Григорий, финлянд­ская автономная Православная Церковь не имела молитвенного канонического общения с Русской Церковью, находясь к тому времени в ведении Константинопольского патриарха около тридцати лет. Целью приезда митрополита в Финляндию была попытка вернуть финляндскую Православ­ную Церковь в лоно Русской Церкви.

Дело это как будто уже налаживалось. Архиепископ Герман дал свое согласие, хотя и неофициально, но имеющие власть опять посадили его в свои сани. Наш настоятель игумен Харитон поспешил в Хельсинки встретить авторитетного гостя и уговорил его посетить нашу новую обитель, чтобы объединить братство и, если будет возможно, то и совсем перейти в Русскую Церковь, но риск был большой. Наш монастырь все же находится в Финляндии. Возможно, нас тогда могли бы попросить покинуть страну, а мы уже успели пустить здесь корни. Но тут природный ум нашего игумена Харитона нашел лазейку, он предложил митрополиту Григорию принять нас в Русскую Церковь только канонически, а в юридическом и административном порядке во всем под­чиняться архиепископу Финляндской Церкви. Так и сделали.

Митрополит Григорий, как человек решительный и смелый, по прибытии в нашу обитель не стал медлить, а велел собраться всем мо­нахам, придерживающимся как старого, так и но­вого стиля, и объяснил, что обе партии заблуждаются и нарушают законный порядок. «Новостильники» — в качестве нарушителей цер­ковной дисциплины, а «старостильники» — как сочувствующие Карловацкому незаконному со­бору. С митрополитом был его секретарь, некто А. Шишкин, доцент Ленинградской ака­демии. Видя, что владыка слишком переуто­мился от путешествия, он упросил его дать раз­решение поговорить с монахами. Владыка раз­решил. И Шишкин стал доказывать, что обе сто­роны должны принести покаяние перед Русской Церковью. Говорил он много и убедительно, а в заключение крикнул: «Поняли?» Из толпы монахов ответили голоса: «Поняли, поняли». Я стоял близко от стариков монахов и слышал, как один спрашивал у другого: «А что он го­ворил-то?»

В   заключение  спели:   «Тебе  Бога   хвалим».

На следующий день велено было собраться всем в церковь, дать подписи о согласии. На шесть вечера было назначено всенощное бде­ние. Служили с митрополитом и «новостильники», и «старостильники», которые после два­дцатилетнего нехождения в церковь позабыли порядок службы и немилосердно все путали.

На следующий день в одиннадцать была об­щая трапеза, после чего митрополит опять обратился к братии, призывая к миру и брат­ской любви. Объяснил, что все должны перей­ти на старый стиль ради мира и за бого­служением поминать русского патриарха Алек­сия. В административном отношении следовало во всем подчиняться архиепископу Герману и также поминать его имя за богослужением после патриарха.

«Старостильникам» пришлось покориться. Слава Богу, братство наше опять объединилось, и мы начали вместе молиться и славить Господа едиными устами и единым сердцем. И в таком согласии мы прожили до 1957 года. При отъезде митрополит пожелал нам про­должить нашу иноческую жизнь в смирении и на­деяться e будущем вернуться в свою родную обитель на Старый Валаам.

Игумен Харитон скончался по новому стилю 27 октября 1947 года. После него настоятелем стал игумен Иероним (фельдшер). Из Церковного управления раздавались некоторые угро­зы и придирки, но по молитвам преподобных Сергия и Германа репрессии как-то сами собой сглаживались. Игумен Иероним скончался в 1952 году. Тогда же я был выбран настоятелем. В ок­тябре меня вызвали в Ленинград для возведе­ния в сан игумена. Нас в поездке было двое — выбранный благочинным монах Симфориан был рукоположен во иеродиакона, а на другой день во иеромонаха. Рукополагал сам митрополит Григорий.

В 1954 году нашу обитель посетил русский митрополит Крутицкий Николай. Служил литур­гию, посетил некоторые кельи, беседовал с братиею. Обласкал стариков и обнадежил, что если случится какая-либо неприятность со сторо­ны Церковного управления, то, мол, не смущай­тесь, мы возьмем вас на родину. Старики были рады, ждали случая и повода, за что бы уце­питься. В 1955 году состоялся очередной собор, который в Финляндской Церкви бывает каждые пять лет. Старики ждали, что на них за неле­гальный переход под Московскую Патриархию посыплются гром и молния, но по милости Божией и тут нашлись защитники. Все прошло благополучно, кроме некоторых тонких намеков настоятелю.

Два года мы прожили мирно и спокойно. И вот пошли слухи, будто бы Русская Цер­ковь раскрывает свои любвеобильные объятия и хочет примириться с Финляндской Право­славной Церковью. Слухи подтвердились. Рус­ский Священный Синод поручил митрополиту Крутицкому Николаю довести до сведения ар­хиепископа Германа решение Московской Патриархии.

3 мая 1957 года монастырь получил сведе­ния, что в Хельсинки приехал митрополит Николай и посетит нашу обитель. За два дня до своего приезда к нам митрополит прислал протоиерея М. С. Славнитского, которому было поручено подготовить наше братство к переходу в полное ведение Финляндской Право­славной Церкви. Наше братство было очень опе­чалено, и некоторые затаили в себе желание — когда приедет митрополит, заявить ему об этом, покинуть обитель и переехать куда-либо в дру­гое место.

8 мая митрополит Николай пожаловал к нам. Его высокопреосвященство велел собраться в час дня и объявил, что Валаамский монастырь должен подчиниться во всем автономной Фин­ляндской Православной Церкви. Не только в ад­министративном, как было до этого, но и в мо­литвенном каноническом отношении. А если не­которые монахи выразят желание продолжать иноческую жизнь в Советском Союзе, то они будут приняты в монастыри Русской Право­славной Церкви. Старцы подняли шум и один за другим начали изъявлять желание переселиться на родину. Всего таких набралось 24 челове­ка, а в то время наше братство состояло из 60 человек.

Но Божий промысл судил иначе.

Когда высокопреосвященство владыка уехал, некоторые из отцов постепенно стали приходить в память и втихомолку начали отказываться от своего решения. Только семь человек фанатично настаивали на том, чтобы их поскорее отправили.

Дело пошло через советское посольство (в Хельсинки). Отправкой заведовал секретарь по­сольства И. А. Шишкин. Он очень желал, чтобы как можно больше старцев уехало в СССР. Дело это тянулось с мая до октября. Но вот наконец было от обеих сторон, из Советской России и от Финляндского правительства, полу­чено разрешение на переселение. Церковное управление позволило брать с собою как личные лишь те вещи, которые были в келье, но от­нюдь не казенные, монастырские.

Итак, наши отцы-пилигримы покинули свою родную обитель и пустились в неизвестную страну. По слухам, их отправили в Молдавию, но они спустя пять дней сбежали оттуда. Хотя там был как будто и устроенный монастырь. Однако богослужение совершалось на молдав­ском языке, бани не имелось и чаю не давали. Святейший патриарх Алексий, уважая наш Ста­рый Валаам, разрешил им переехать в Печор­скую обитель (Псковской области), которая была у новых властей оставлена как музей. Построена она была, как говорят, в 1519 году, из корен­ных монашествующих, принявших там постриг, в 1957 году осталось здесь только несколько человек, остальные были собраны из разных за­крытых монастырей и уже тоже престарелые. Наши отцы-беглецы и водворились там: 80-лет­ний иеросхимонах Михаил, 84-летний иеросхимо-нах Иоанн, 78-летний иеромонах Лука, 69-летний иеромонах Геннадий, 59-летний иеромонах Сер­гий, 79-летний монах Гурий и 82-летний монах Борис. Через два года четверо из них — иеросхимонахи Михаил и Иоанн, иеромонахи Сергий и Геннадий — один за другим скончались.

Нас же в Финляндии теперь осталось всего 53 человека. Бог весть какая судьба ожи­дает нас. Доживем ли мы в этой тихой оби­тели или опять постигнут нас превратности судьбы?

ДОПОЛНЕНИЯ В   ДОКУМЕНТАХ   И   ДНЕВНИКОВЫХ   ЗАПИСЯХ

Отзыв правительственного советника А. Инкинена от 3 августа 1953 года.

В начале своего отзыва Инкинен довольно подробно объясняет причины и обстоятельства, по которым Финляндская Православная Церковь отделилась от Русской Церкви. В сем отзыве сказано между прочим следующее: «...что касается особенно монастырей, то их внутреннюю жизнь определяет особая инструк­ция от 31 мая 1932 года. Все эти постановле­ния и инструкции предполагают, без всяких сомнений, что монастыри должны подчиняться только своей местной церковной власти и прави­тельству страны. Кроме сего, следует принять во внимание тот параграф закона о свободе вероисповедания, который выражает точку зре­ния законов Финляндии относительно финлянд­ских монастырей. Так, запрещая основание но­вых монастырей, закон нашей страны не при­знает никаких других монастырей, кроме ныне существующих, если они искренне и без лукав­ства покоряются требованиям законов страны. Переход Финляндской Православной Церкви в юрисдикцию Вселенского патриарха произошел потому, что Московский патриарх весной 1922 года был насильно смещен и Финляндская Православная Церковь не согласилась признать пришедшую к власти в Москве «Живую» Цер­ковь наследницей законных прав Московского патриарха».

Далее Инкинен описывает переход валаамцев в юрисдикцию Московского патриарха и обвиняет митрополита Григория и монахов в больших преступлениях против церковных законов Финляндии. «Прежде всего нельзя в этом случае забывать того, что установление канони­ческих границ и отношений не во власти монахов, а дело церковного собора, которому монастыри подчинены. Монахи не имеют ника­кого права голоса от имени Финляндской Церкви и не могут иметь заграничную пере­писку церковного характера. По-видимому, мо­нахи совершенно позабыли свои иноческие обе­ты и обязанности в смысле послушания своему епископу. В этом отношении уместно напомнить о некоторых канонических постановлениях, ка­сающихся монастырской жизни и обязанностей монахов. Иноки должны быть послушны своему епископу, жить в молчании, усердствовать в по­сте и молитве, не отлучаясь из места своего пребывания и не вмешиваясь в дела церков­ные и мирские. Нарушителей этих постановле­ний надо отлучать от церкви, чтобы Имя Божие не было посрамлено». Далее Инкинен говорит о том, что церковный суд Финлянд­ской Православной Церкви имеет право снять монашество и священный сан с наших монахов за их самовольные поступки и предать нас к отлучению, чтоб монахи имели время в разум прийти и раскаяться в своем необдуманном, незаконном переходе в Московскую патриар­хию. Но если же монахи в скором времени не покаются, то никакая сила не может со­хранить эти монастыри и воспрепятствовать их закрытию. Вселенский патриарх Афиногор в своем послании архиепископу Герману от 19 мая 1954 года пишет, что в 1945 году Русская Православная Церковь обратилась во Вселенский патриархат и просила от Вселенского патриар­хата благословения на то, чтоб Финляндская Православная Церковь снова подчинилась Мос­ковской патриархии. Но Вселенский патриарх и Синод при нем не нашли возможным удовле­творить просьбу Московской патриархии вследствие того, что Финляндская Православная Цер­ковь постоянно находится вне границ Русской Православной Церкви, в политически самостоя­тельном Финляндском государстве, ввиду сего те причины, по которым она перешла в юрис­дикцию Вселенского патриархата, все еще существуют.

Финляндское Православное Церковное управление Куопио 26 ноября 1952 года, № 3257.

«Правлению Валаамского монастыря. Прини­мая во внимание тот факт, что Церковное управление в любой момент может оказаться обязанным дать отзывы по поводу так называемого монастырского кризиса, а значит, и в том факте, что Валаамский и Коневский монастыри подчиняются Московской патриархии, хотя за­коны Финляндии и постановление нашей церкви не признают другого рода монастырей, как только подчиненных Финляндской Православной Церкви. Церковное управление, согласно сего­дняшней резолюции, предлагает монастырско­му управлению дать на финском языке объяс­нение о том, как случилось присоединение Вашего монастыря к Московской патриархии и на каком основании. Церковное управление напоминает, что оно не имеет никаких доку­ментов о том, что от высокопреосвященного архиепископа Германа было прошено разреше­ние для этого перехода. Церковное управле­ние дружески советует вашему монастырю организовать свои дела так, чтобы монастырь не нарушал законов нашей страны, постановле­ний и инструкций нашей церкви, ибо иначе юридическое право существования монастырей будет подвергнуто сомнению. За церковное управление — председатель, архиепископ Гер­ман, и. о. секретаря — Паул Тулехмо».

«Церковному управлению. (Ответ — от ав­тора.)

Ссылаясь на Ваше отношение № 3257 от 26 ноября 1952 года, правление Валаамского монастыря сообщает Вам нижеследующее.

1) 3 ноября 1945 года, за № 2253, Церковное управление просило игумена Харитона послать Церковному управлению официаль­ное объяснение о переходе братства в юрис­дикцию Московского патриарха. 7 ноября 1945 года, за № 296, игумен Харитон послал высокопреосвященнейшему архиепископу Герману просимое объяснение на русском языке. 13 ноября 1945 года секретарь Церковного управ­ления А. Перола просил по телефону игумена Харитона послать Церковному управлению та­ковое объяснение на финском языке, которое и было послано 16 ноября за № 303. 23 нояб­ря 1945 года, за № 2338, Церковное управ­ление просило игумена Харитона прислать Цер­ковному управлению копии писем игумена Ха­ритона патриарху Алексию от 29 марта и 5 июня 1945 года. Эта просьба была исполнена 29 ноября 1945 года за № 320.

2) Мы уверены в том, что в архиве Церковного управления хранилась упоминаемая нами переписка, из которой явствует, например, то, что тогдашний секретарь Церковного управ­ления А. Перола на запрос игумена Хари­тона: «Как нам быть?» ответил определенно, что нам нужно перейти в каноническое под­чинение Московской патриархии. Тем более что глава нашей церкви архиепископ Герман и он, Перола, дали свою подпись о согласии на переход в юрисдикцию Московской патриар­хии. Покорнейше просим Церковное управление принять во внимание вышеупомянутую перепис­ку и особенно ответ игумена Харитона на фин­ском языке за № 303 16.11.45, к которому мы ничего добавить не можем, ибо у нас тоже не имеется никаких документов в том, просил ли покойный игумен Харитон от владыки Гер­мана разрешения на переход в юрисдикцию Московского патриархата или нет. Нас несколь­ко удивляет то, почему Церковное управление не обратило внимания на это дело при жизни игумена Харитона, которого следует считать фактически совершителем всего акта нашего присоединения к Москве. Всем хорошо известно, что в монастыре воля отца игумена — закон для каждого насельника. Насколько мы знаем, покойный отец игумен Харитон всегда во всех важных делах обители обращался за благо­словением к владыке Герману, и поэтому мы думаем, что он получил от него устное бла­гословение. Еще просим Вас принять во внима­ние тот факт, что теперешние члены правления Валаамского монастыря, исключая эконома, во время канонического присоединения к Мос­ковской патриархии находились в числе рядо­вых членов братства и, конечно, как и все ино­ки, считали волю игумена Харитона своим зако­ном. Кроме того, всему нашему братству были хорошо известны одобряющие присоединение к Русской Церкви отзывы владыки Германа и А. Перола.

3) «Церковное управление дружески пред­лагает монастырю устраивать свои дела так, чтобы они не нарушали законов страны» и т. д. Мы согласны с тем, что настоящее по­ложение нашего монастыря с точки зрения Церковного управления не совсем нормальное, но что мы можем сделать для его улучше­ния? Семь лет у нас в монастыре исполь­зуется один старый стиль после 20-летнего пе­чального разделения. Вся братия молится вместе, и все священнослужители на богослужениях поминают высокопреосвященнейшего архиепи­скопа Германа, как главу нашей Финляндской Православной Церкви. Административно мы во всем подчиняемся финляндскому Церковному управлению. У нас теперь мир и полное цер­ковное единомыслие между братии. Но какой бы у нас получился новый раскол, если бы нас заставили порвать каноническую связь с Русскою Церковью или же перейти на новый стиль. Такие принудительные мероприятия, от каковых да сохранит нас Господь, были бы неизбежным смертоносным ударом всей Валаамской обители Поэтому и братство монастыря ждет и просит снисхождения Финляндского Церковного уп­равления. Мы, валаамцы, почти все в преклон­ном возрасте, отживаем свой век и через каких-нибудь 10 лет нас не будет. И когда мы унесем в могилу с собой дух и традиции рус­ского православного монашества, тогда новые ревнители иноческого жития могут беспрепят­ственно устраивать дела наших монастырей так, что они во всем будут соответствовать нормальному положению здешних монастырей За монастырское правление — игумен Нестор».

...В Коневской обители сперва устраивали об­щие духовные процессии, крестные ходы, неко­торые богослужения, общее купание, бега в ку­пальных костюмах, и в качестве приза поп-рас­порядитель вручал по нескольку конфет. (Игу­мен всегда брал первый приз.) А потом у них исчезла серебряная рака преподобного Арсе­ния. Хотя потом и нашли несколько кусков, но не все. Хозяйство передали какому-то управ­ляющему. Люди Божии помогли женить отца игумена, потом и совсем закрыли Коневскую обитель, а остальных стариков монахов пересе­лили в Валаамскую обитель за некую плату.

А в настоящее время Церковное управление усмотрело, что и у валаамских отцов силы слабеют, приложило усердие к нам, старикам. Года два назад начали и нас посещать, тайно осматривать хозяйство, исследовать почву, сде­лали смету, сколько можно извлечь пользы, если усовершенствовать хозяйство, но таких де­нег у нас уже не было. В марте 1964 года прислали бумагу и приглашали нас на совещание, решение которого явно было предопределено, нас же для формы позвали. Я по болезни не мог явиться на собрание, а мои сподвиж­ники: казначей, ризничий и эконом тоже отказа­лись. На 20 апреля опять приглашали, а у нас началась страстная седмица, мы тоже отказа­лись. После праздника Пасхи я совсем расхво­рался, и мне по болезни ног пришлось лечь в больницу. Только приехал домой, меня уже ждал сюрприз — письмо из Церковного управления, в котором было приказано к тако­му-то числу в указанные часы явиться к иеро­диакону Мефодию и архиепископу Павлу. Там архиепископа снабдили инструкциями и сотвори­ли между Церковным управлением и мона­стырем посредника в денежных делах и для совершения разнообразных покупок. А через два дня приехал отец благочинный А. Касанко с соответствующими полномочиями от Церковно­го управления и начал зачитывать какие-то постановления. Я, как не владеющий финским языком, имел мало понятия о параграфах «Узаконения» о монастырях. Церковное управление нашло лазейку, как нас своими юридическими параграфами поставить в тупик. У него заранее были приготовлены разные угрозы. Одним сло­вом, приставили нож к горлу. Прислали за­готовленную бумагу, чтобы я отказался от под­писей денежных и хозяйственных. Я спросил своих отцов, как же нам поступить? Они ска­зали, что же поделаешь, если создалось такое положение, лучше подчиниться и идти мирным путем. Тогда я с болью сердца подписал заготовленную бумагу...

Мне оставили только право церковного бого­служения. Если бы я не подписал их бумагу, то могло бы случиться, что они разогнали бы всех стариков по богадельням. Мне жаль было стар­цев, которые были совсем слабыми и желали кончить свое земное существование во святой обители. А теперь кончились все монастыр­ские традиции. Прибыл от Церковного управле­ния эконом с трубкой в зубах и начал на­водить свои порядки: устроил кухню — по-современному, с шиком, поставили кухарку, а нашего старика повара уволили... В августе при­был управляющий по полевым работам на место нашего эконома, который вел это хозяйство 36 лет. Купили трактор и из имевшегося у нас капитала в 14 миллионов у них осталось мо­настырских денег совсем ничего, поэтому уже без нашего согласия начали продавать лес. Наших же рабочих вместе с трактором посы­лали в женский Линтульский монастырь и на­шего послушника без нашего разрешения вме­сто рабочего тоже переселили туда же. А оби­тель теперь имеет значение, во всех отноше­ниях очень близкое к богадельне.

С богомольцев, если они живут несколько дней и берут себе с кухни пищу, назначена плата. Валаамский монастырь, по преданию, существует более тысячи лет, и в его истории такого никогда не было: платили кто сколько мог. А еще освобождают один братский кор­пус и устраивают в нем туристические номера, конечно, тоже за плату. Публикуют в газетах объявления, не пожелает ли кто потрудиться бесплатно по ремонту или пожертвовать одеяла для этих номеров. Одним словом, хотят устроить у нас курорт.

Так новые наши хозяева или опекуны-строи­тели прохозяйничали около двух лет. Весь монастырский капитал разорили, лес и скот про­дали, но ничего путного не добились.

1965 год. 23 сентября нашу обитель посетил митрополит Ленинградский и Ладожский Никодим. Его сопровождали два протоиерея: бла­гочинный Гельсингфорсских общин Евгений Амбарцумов, протоиерей Ливерий Воронов и мит­рополичий диакон Павел. А от Финляндской Церкви — архиепископ Павел, священник Ни­колай Кариомаа, протодиакон Лев Часанко, два иподиакона и секретарь Хаутсенен...

14 февраля 1967 года. Нашу обитель посе­тили советские гости, два епископа: Ювеналий Зарайский и Михаил Тихвинский, их сопровож­дал протоиерей отец Евгений Амбарцумов (настоятель бывшей Александро-Невской лавры).

2 февраля по старому стилю в Сретение Господне служили всенощное бдение, а утром литургию. Им помогали наш иеромонах отец Симфориан и отец протоиерей Евгений, два диакона и иеромонах Савва.

По необходимости мне надо было остаться обедать, хотя я и очень изнемог. В начале обеда кое-как еще уселся, а после никак не мог подняться, не во что было упереться руками, а ноги совсем ослабли. И вот два архиерея поднимали меня под руки и все же не могли поднять. Кто-то из молодых подошел и помог мне подняться. Преосвященный Ювеналий в шутку говорит: «Какие стали архиереи слабые, одного игумена поднять не смогли».

Очень было приятно, какие русские люди ласковые. А затем был приглашен фотограф и всей группой снимались. После всего этого я извинился в своей немощи, распрощался и ушел в свой затвор.