Финские военнопленные второй мировой войны.

Виктор Борисович Конасов

Журнал «Север» № 11-12, 2002 г.

Вернуться в библиотеку

Виктор Борисович КОНАСОВ родился в городе Великом Устюге. Учился в педагогическом училище, служил в армии.
Закончил исторический факультет Вологодского государственного педагогического института. Работал в училищах и школах Вологды.
Защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Известен своими трудами в области военного плена, автор более 100 книг и научных статей, опубликованных в России и за рубежом. Проректор по научной работе Вологодского института развития образования, профессор, доктор исторических наук. Избран академиком Академии военно-исторических наук, руководителем Северного отделения Центра военной истории Института Российской истории РАН.

События 105-дневной совет­ско-финляндской войны (30 ноября 1939 г. — 12 марта 1940 г.) долгое время замалчива­лись. Скорее всего потому, что эта война не принесла славы русско­му оружию. В планы Кремля вхо­дило не столько обеспечение бе­зопасности советских границ в районе Ленинграда, сколько приве­дение к власти так называемого правительства Финляндской Демо­кратической Республики — прави­тельства во главе со ставленником Москвы, секретарем исполкома Коминтерна Отто Куусиненым. СССР был признан агрессором и исключен из Лиги Наций. Слишком дорогой ценой досталась победа: убито, пропало без вести и умер­ло от ран почти 127 тысяч чело­век, получили тяжелые ранения, контузии и обморожения без ма­лого 265 тысяч человек. Неслож­ный арифметический подсчет по­казывает, что каждый день страна теряла более 1 200 человек уби­тыми и более 2 500 покалеченны­ми. А между тем И.В.Сталин, слов­но готовя страну к еще более жутким испытаниям, на совещании ко­мандного состава РККА 17 апреля 1940 г. многозначительно произ­нес: «Финнов победить — не Бог весть какая задача».[1]

Готовясь к быстрой, победонос­ной войне с Финляндией, органы НКВД намечали разместить в пле­ну, как минимум, 26 500 солдат и офицеров. Для этого по приказу наркома Л. П. Берии от 1 декабря 1939 г. предписывалось развер­нуть девять приемных пунктов в Карелии, Мурманской и Ленин­градской областях. В Ивановской, Смоленской, Сумской, Вологод­ской областях, а также в Мордо­вии и Карелии для приема воен­нопленных выделялось по одному лагерю.[2] Однако за все время войны в советском плену оказа­лось не более 900 финнов, всех их встречал и провожал Грязовецкий лагерь в Вологодской области. Остальные пять за ненадобностью пришлось распустить.

Не отягощенные религиозным дурманом, местные власти решили разместить пленных в стенах быв­шего Корнильево-Комельского мо­настыря в 7 км от Грязовца. В ка­нун нового 1940 г. три каменных корпуса и семь деревянных зда­ний ощетинились двумя рядами колючей проволоки. Выросли часо­вые вышки, а дорогу к некогда святой обители перекрыл шлагба­ум. Кажется, все было готово к то­му, чтобы новоявленный лагерь принял согласно разнарядке 2500 солдат противника. Однако к 7 января 1940 г. из приемного пунк­та военнопленных в Сестрорецке в бараки Корнильево-Комельского монастыря поступило всего 99 финнов (4 офицера, 16 младших командиров, 78 рядовых и один диверсант).[3] Всем прибывшим, да­бы не простудились, налили по 100 граммов водки, угостили ща­ми и гречневой кашей на подсолнечном масле, выдали на руки сахар. Столь трогательную заботу о военнопленных объясняют, как минимум, два обстоятельства. Во-первых, к вежливому обращению с разоруженным противником обя­зывала переданная по телеграфу инструкция НКВД. Во-вторых, теп­лый прием должен был помочь выполнить установку Москвы — убедить финских рабочих и крес­тьян, одетых в солдатские шинели, повернуть оружие против собст­венного правительства капиталис­тов-эксплуататоров.

По прошествии нескольких деся­тилетий бывший военнопленный Тадеус Сарримо так напишет о своем пребывании в Грязовецком лагере: «Ухаживали за нами хоро­шо. Раненым давали чистые бин­ты. Мы были сыты. Кормили в ла­гере хорошо. В комнатах у воен­нопленных был шкаф, где они хра­нили хлеб и сахар. Санитарные условия были хорошие. Вшей было очень мало. Ночью люди игра­ли в карты и шашки. Днем не ра­ботали».[4]

Впрочем, это, как и некоторые другие заявления явно идеализи­руют истинное положение вещей. Командированный в Грязовец по распоряжению заместителя нарко­ма НКВД инструктор Управления по делам военнопленных А.З. Кальманович в своем отчете записал: «Помещения в лагере оборудова­ны нарами сплошной системы в один, два и три яруса без соблю­дения требуемых в них проходов. Скученность контингента делает невозможным уборку помещений. На одного военнопленного прихо­дится всего лишь 0,6 кв. м. жилой площади. Одеял и простыней для военнопленных нет»[5]. Остался не­доволен гость из Москвы и тем, что пленные не обеспечены шаш­ками и шахматами, нет газет на финском языке, а опросные листы оформлены только на 58 военно­пленных из 99 поступивших. На­чальству пришлось доказывать, что одной переводчице Л.Р. Каупинен, откомандированной в лагерь несколько дней назад из Управле­ния НКВД Карелии, справиться с таким объемом работы крайне сложно.

Оказавшись за колючей прово­локой, пленные стали выражать недовольство по поводу того, что им не дают возможности перепи­сываться с семьями. Действитель­но, советское руководство, не под­писавшее Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными 1929г., проигнорировало предложе­ние президента Международного комитета Красного Креста Макса Губера, в котором выражалась го­товность МККК быть посредником в передаче официальных справок о судьбе солдат, оказавшихся в руках противника. Между тем фин­ские офицеры потребовали от ру­ководства лагеря разрешить воен­нопленным переписываться с родственниками через нейтральные страны Эстонию и Латвию[6]. Одна­ко этот наглый, по разумению на­чальства, демарш белофинских провокаторов был оставлен без внимания.

Что касается питания военно­пленных, то в одном из докумен­тов, к примеру, говорится, что старший повар А.С. Кузнецов был уволен с работы за систематичес­кое «уменьшение порции и плохое качество приготовляемой пищи». И конечно же, пленные, вопреки оптимистическому заявлению Тадеуса Сарримо, не только играли в карты и шашки, но и работали. Правда, все работы производились внутри лагеря. Финны кололи дро­ва, носили воду, чистили овощи на кухне, убирали лагерную террито­рию, ремонтировали бараки. Их труд фиксировал специальный журнал, в который заносилось ко­личество отработанных каждым военнопленным часов и выполне­ние или невыполнение производ­ственного задания. Кстати, не все горели желанием трудиться. Так, 28 марта 1940 г. рядовой Петер Сийтонен категорически отказался носить воду в баню. Не помогли ни уговоры своего же товарища военнопленного Луокканена, ни требование старшего по бараку В.С. Ушакова объяснить причины отказа. В итоге Сийтонен был аре­стован и отправлен на десять су­ток на гауптвахту. Вслед за ним вскоре отправился военнопленный Этергард Аарнс, также решивший не выходить на работу.[7]

Политработники и сотрудники оперативного отдела Управления военнопленных НКВД СССР увя­зывали подобные выходки с пло­хо организованной в лагере поли­тико-воспитательной работой и на­личием среди пленных большой прослойки шюцкоровцев — чле­нов военизированной финской на­ционалистической организации. В телеграмме комиссара Управления по делам военнопленных пол­кового комиссара С.В. Нехорошева, адресованной комиссару Грязовецкого лагеря, говорилось: «В вашем отчете ничего не говорит­ся ни о работе стенной печати, ни о руководстве работой комсомо­ла. Почему бы партийной органи­зации не поставить вопрос о не­обходимости повысить качество агитационно-массовой работы среди военнопленных?»[8]

Особое возмущение сотрудников центрального аппарата НКВД вы­звал тот факт, что на изучение биографии «выдающегося деятеля всех времен и народов» товарища И.В. Сталина политработники лаге­ря отвели всего одно занятие, тог­да как эта актуальная тема требу­ет не менее 8 часов учебного времени». Вразумляя подчинен­ных, полковой комиссар С.В. Нехорошев одновременно направил в Грязовец директиву о политичес­кой работе среди военнопленных. В этом документе вина за начав­шуюся войну целиком возлагалась на «бывшее Финляндское прави­тельство». Выражение «бывшее правительство» употреблено в данном случае вовсе неслучайно. В Лиге наций нарком иностранных дел В.М.Молотов, ничуть не смущаясь, заявил, что СССР призна­ет законным только народное пра­вительство Финляндской Демокра­тической Республики, с которым у него заключен договор о дружбе и взаимопомощи.

«Разъясните, что доблестная непобедимая Красная Армия, — говорилось далее в директиве, — имеет задачу освободить финский народ из-под власти политических картежников, агентов иностранно­го капитала, потопивших в море крови демократическую свободу трудового народа, превративших Финляндию в белогвардейскую, самую черную страну в Европе»[9].

По совету Москвы 27 шюцкоров­цев, этих, по определению нарко­ма обороны К.Е. Ворошилова, «вы­школенных и натасканных на травле и ненависти к большевист­ской России членов белогвардей­ской организации», начальник ла­геря старший лейтенант госбезо­пасности Волков поместил отдель­но от других военнопленных. Увы, не помогло. Финны неожиданно начали жаловаться на плохое пи­тание и требовать увеличения хлебного пайка. Офицеры же, ссы­лаясь на свой долг заботиться о солдатах даже в плену, составили соответствующее заявление. При­шлось разъяснить, что «никакие ходатайства приниматься не бу­дут, а о солдатах позаботится со­ветское правительство»[10].

Проявляя служебное рвение, начальство изъяло у военноплен­ных Евангелие и шовинистичес­кую литературу. Вместо этого им был рекомендован список трудов К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ле­нина, И.В. Сталина и его ближай­ших соратников В.М. Молотова и Л.П.  Берии. Культурный уровень были призваны повысить произве­дения классиков мировой и рус­ской литературы: М. Сервантеса, И. Гете, А.С. Пушкина, И.С. Турге­нева, А.П. Чехова, других писате­лей и поэтов.

В январе-феврале и в начале марта 1940 г. в Грязовецкий ла­герь почти ежедневно поступали небольшие партии финнов по 30-40 человек каждая. На 1 апреля в ла­гере находилось 598 человек. По­мимо трех лейтенантов, шести пра­порщиков, младших командиров и рядовых, среди пленных были доб­ровольно воевавшие на стороне Финляндии шведские летчики — командир эскадрильи Пер Стегнер и прапорщик Оне Юнг (о судьбе Юнга, чей самолет был сбит под Ухтой, кинематографисты из Шве­ции не так давно сняли докумен­тальный фильм — прим. К.В.), а также две женщины — финки Урасмаа Сиркко-Лииса и Уутела Эстер Эрикки. Среди поступающих плен­ных то и дело встречались шюцкоровцы. Многие в ходе допросов за­являли о своей принадлежности к политическим партиям и общест­венным организациям Финляндии. Оказался в числе пленных и вы­ходец из рабочих, член финской компартии рядовой Онни Сааринен, хотя, согласно сталинской установке о международной проле­тарской солидарности, должен был бы сражаться на стороне народно­го правительства Отто Куусинена.[11] Мировое общественное мнение в своем большинстве реагировало на войну СССР с Финляндией не­гативно, правда, в ряде случаев эта реакция имела импульсивный характер. Особо отличались на поприще критики в адрес СССР буржуазные партии, требовавшие всесторонней помощи стране Суо­ми. Некоторые средства массовой информации беззастенчиво шли на дезинформацию и откровенный подлог. Так, агентство «Юнайтед Пресс» поместило на своих стра­ницах фотографию двух рыдающих финских женщин, сыновья кото­рых погибли в госпитале в резуль­тате варварской бомбардировки, учиненной русскими летчиками. Впоследствии, однако, выясни­лось, что на снимке были изображены две американки, наблюдав­шие за пожаром в Чикаго.[12]

Помещались на страницах бур­жуазных газет и всевозможные измышления об ужасах русского плена. В частности, по этой при­чине в штатное расписание Грязовецкого лагеря ввели должность фотографа. Он день за днем за­печатлевал жизнь военнопленных за колючей проволокой, разуме­ется, исключительно в розовых то­нах. На фотографиях можно было увидеть довольных и веселых финнов. Одни неспешно прогули­ваются по лагерной территории, вторые азартно играют в шахма­ты и домино, третьи увлеченно читают в библиотеке книги и га­зеты, четвертые с аппетитом по­глощают дополнительную порцию обеда. Трудно сказать, насколько эффективно использовались эти снимки в контрпропаганде, но их общее количество внушительно — 610 экземпляров.[13]

В феврале 1940 г. в Грязовец была командирована группа опытных политработников, опера­тивников и переводчиков под ру­ководством старшего инструкто­ра политотдела УПВИ НКВД ба­тальонного комиссара Д.И. Лисовского. Дмитрий Иванович в отче­те на имя своего начальника майора госбезопасности П.К. Сопруненко писал, что финны сво­им положением в плену доволь­ны. Многие уже не верят в то, что за колючей проволокой их все равно ждет мучительная смерть, а поджог финских дере­вень и сел — дело рук красно­армейцев.

Особенно благоприятное впе­чатление на инструктора из Моск­вы произвели собственноручно написанные заявления финских коммунистов и социал-демократов о солидарности с правительствен­ной политикой СССР. В отчете приводится следующее заявление, которое сделал военнопленный Ясколайнен Хатски-Абель: «Поло­жением в плену я доволен, тепло, пищи достаточно. Я состоял в со­циал-демократической партии, мой отец — коммунист. В наших газетах писали: «СССР ограбит финский народ и сделает Финлян­дию своей колонией. В Советском Союзе нет хлеба, русский народ голодает. Красноармейцы всех пленных убивают, в лучшем слу­чае вас сошлют в Сибирь на ка­торгу». Я понял, что все это об­ман. 6 декабря я узнал о народ­ном правительстве, которое дей­ствительно защищает интересы трудящихся масс, и у меня воз­никла мысль о побеге на сторону Красной Армии».[14]

Навязчивая идея легализовать народное правительство Финлянд­ской Демократической Республи­ки, «Договор о дружбе и взаимо­помощи» с которой был опублико­ван в газетах «Правда» и «Извес­тия» 3 декабря 1939 г., долго не покидала советское руководство. За неделю до окончания войны, т.е. 5 марта 1940 г., полковой ко­миссар УПВИ НКВД С.В. Нехорошев направил комиссару Грязовецкого лагеря старшему политру­ку Н.С. Сазонову пакет пропагандистских материалов на финском языке. Среди этих материалов бы­ли «Декларация народного прави­тельства Финляндии», карта гра­ниц Финляндии с Советским Сою­зом, являвшаяся приложением к договору, заключенному между правительством СССР и народ­ным правительством Финляндии, а также «Обращение к солдатам финской белой армии», сделанное бойцами и командирами 1-го кор­пуса финской народной армии. Кстати, граждан Финляндии в «на­родной» армии не было, корпус, которым командовал комдив Ак­сель Анттила, формировали из российских финнов и карелов в возрасте от 18 до 40 лет.

В «Обращении к солдатам финской белой армии» говорилось: «Освобожденный народ уже обра­зовал для страны новое Финлянд­ское Народное правительство и создал первый корпус — будущую финскую народную армию. Мы, солдаты финской Народной армии, приветствуем Вас — рабочих и крестьян, одетых в солдатские ши­нели финской белой армии. Мы воюем не против Вас, а против угнетателей финского народа. До­лой врагов финского трудового на­рода — этих подлых бандитов, сжигающих крестьянские дома и рабочие жилища! Долой провока­торов войны — агентов иностран­ных империалистов! Долой прави­тельство шайки банкира, дельца Рюти и «мясника» Маннергейма! К победе и славе, молодая фин­ская народная армия, защитница жизней, жилищ и собственности всех трудящихся!»[15]

Однако к такой лозунговой про­паганде пленные финны были ма­ло восприимчивы. Тем более, что 12 марта 1940 г. СССР подписал мирный договор с действительно законным правительством Фин­ляндии. И теперь все усилия по­литработников были направлены на то, чтобы осуществить малоре­альную задачу — идейную пере­ковку военнопленных в оставшие­ся до репатриации дни. 25 марта 1940 г. лагерь получил звуковую кинопередвижку, и пленные каж­дый вечер смотрели такие филь­мы, как «Мы из Кронштадта», «Ленин в 1918 году», «Ленин в ок­тябре», «Чапаев», «Щорс», «Вели­кое зарево», прославлявшие побе­ды Красной Армии и могущество страны социализма.[16] К огорчению начальства эти кинокартины, даже с субтитрами на финском языке, какого-либо всплеска политических эмоций у военнопленных не вызы­вали. Люди, наблюдавшие действо на экране, просто отдыхали и на­слаждались игрой актеров.

Не добились особых успехов и оперативники. В архивах Карелии не так давно обнаружены списки завербованных военнопленных, которых после соответствующей подготовки в 1941 г. забросили в Финляндию. Дальнейшее изучение документов показало, что эффек­тивность работы новоявленных агентов была крайне низкой. Од­ни вскоре были арестованы, другие сознавались в своей вер­бовке и давали подробную инфор­мацию об их подготовке в совет­ских разведшколах.

4 апреля 1940 г. в Выборге на­чала работать смешанная совет­ско-финляндская комиссия по об­мену военнопленными. Передача пленных осуществлялась главным образом на железнодорожной станции Вайниккала. Но предвари­тельно подавляющее большинство финских военнопленных из прием­ных пунктов и лагерей направля­лось сначала в Грязовецкий ла­герь. Здесь шли последние приго­товления к отправке на родину: оформлялись документы, опера­тивники пытались выявить в ос­тавшееся время шпионов и дивер­сантов, медики старались срочно поставить на ноги больных. 19 ап­реля 577 финнов покинули стены Корнильево-Комельского монасты­ря. Накануне представитель СССР в смешанной комиссии по обмену комбриг В.Н. Евстигнеев телегра­фировал начальнику 3-го отдела штаба Ленинградского военного округа: «Прошу перевезти 600 че­ловек военнопленных финнов из лагеря на станцию Грязовец. Эше­лон подать на станцию Грязовец Северной железной дороги из расчета, что он к 9 часам 20 ап­реля 1940 г. должен быть на чер­те границы у станции Вайниккала на железной дороге Выборг-Симола. Эшелон конвоем и продоволь­ствием будет обеспечен лагерем военнопленных».[17]

Из советского плена финны воз­вращались на родину как герои. Соотечественники встречали их цветами, воинские заслуги отмеча­лись наградами, об узниках ком­мунистической России писала финская пресса. Несколько чело­век изъявили желание остаться в Советском Союзе и были отправ­лены в распоряжение компетент­ных органов в Москву. 10. мая 1940 г. в Грязовецкий лагерь по­ступила телеграмма: «Для докла­да наркому немедленно нарочным вышлите характеристики на 19 во­еннопленных финской армии, отка­завшихся переходить на финскую сторону, обязательно указав моти­вы отказа»[18]. Среди тех, на кого были запрошены характеристики, были Суутани Отто Матти, Маннонен Леви Микко, Пуссила Юрье Хейкки и другие финны, а также три гражданина Финляндии — рус­ские по национальности.

Плен времен так называемой «Зимней войны» не был долог для финских солдат. Уже к маю 1940 г. все они оказались на родине. В книге учета Грязовецкого лагеря числятся имена и фамилии 600 человек, но в этом списке нет указаний на то, что кто-то из пленных финнов умер. Между тем из документов центрального ап­парата НКВД следует, что в плену скончалось 13 граждан Финлян­дии, правда, по именам и фами­лиям названы только трое умер­ших. Финская сторона считает, что цифра, приведенная в доку­ментах ведомства Л.П. Берии, за­нижена. Так или иначе, но место погребения даже 13 финнов до сих пор неизвестно.

22 июня 1941 г. войска фашист­ской Германии вторглись на терри­торию СССР. Началась самая кро­вопролитная битва в истории чело­вечества. 26 июня войну Советско­му Союзу объявила Финляндия. Правительство внушало народу, что договор с Москвой от 12 марта 1940 г. был навязан стране с по­зиции силы и что война Финляндии с СССР — это война за восстанов­ление незаконно попранных границ, война за честь и независимость маленького государства. Выступить против Советского Союза была го­това Карельская армия, в состав которой входили 13 дивизий и 3 бригады. Еще две финские дивизии были переданы в расположение не­мецкой армии «Норвегия». Будучи союзницей фашистской Германии, Финляндия воевала против Красной Армии прежде всего на Карель­ском и Ленинградском фронтах.

Еще в самом начале войны СССР и Финляндия, получив теле­грамму президента Международно­го комитета Красного Креста Макса Губера, договорились при посредни­честве МККК осуществлять обмен списками военнопленных, оказы­вать им гуманитарную помощь, ор­ганизовать переписку с родственни­ками. Однако вскоре правительство Советского Союза отказалось от ус­луг Международного комитета Крас­ного Креста, поскольку собственные военнопленные по секретному при­казу Ставки Верховного Главноко­мандования № 270 от 16 августа

1941 года были объявлены предате­лями и изменниками Родины. Раз­решать переписку врагам народа, обеспечивать их гуманитарной по­мощью — нет, на это Сталин и его ближайшее окружение пойти не могли! Для финских военнопленных данное обстоятельство оборачива­лось крушением надежды на какую-либо связь с родиной. Ведь при отсутствии принципа взаимности в двухсторонних отношениях пленные не могут рассчитывать на помощь и поддержку со стороны своего го­сударства.[19]

Количество финских солдат и офицеров, оказавшихся в руках Красной Армии в войну 1941 — 1944 гг. (в сентябре сорок чет­вертого Финляндия приняла ре­шение выйти из войны), по дан­ным НКВД, составило 2476 чело­век. Наибольшее количество фин­ских военнопленных, как и в Зимнюю войну, было сконцентри­ровано в Вологодской области. Через лагеря, лагерные отделе­ния, лагпункты и спецгоспиталя прошло 1972 финских солдата и офицера. В лагере № 158 в Че­реповце и его лагерных отделе­ниях в Вологде, Устюжне, Чагоде побывало 1806 человек, в лагере № 150 в Грязовце — 79 человек и в лагпункте на станции Вожега — 87 человек.[20] Лечение военно­пленные финны получали в спец­госпитале № 1825 и в спецгоспи­тале № 5091 (оба в Череповце). Тот и другой имели хирургичес­кое, терапевтическое и инфекционное отделения. Периодически одних финских военнопленных переводили в Спасозаводской ла­герь № 99 (Казахстан), Оранский лагерь № 74 (Горьковская об­ласть), Красногорский лагерь № 27 (Московская область), Бокситогорский лагерь № 157 (Ленинградская область), других — кон­воировали в места заключения в Мордовскую АССР, Коми АССР и Особый лагерь № 5 НКВД СССР.

Все сведения о количестве плен­ных, месте их постоянного житель­ства, семейном и служебном поло­жении, профессиональном и соци­альном статусе, партийной и поли­тической принадлежности храни­лись в учетно-регистрационном отделе лагеря. Ниже приведены дан­ные на финских солдат и офице­ров, находившихся в Череповец­ком лагере № 158 по состоянию на 10 апреля 1944 года.[21]

Сведения о военнопленных

Одной из самых насущных сто­рон жизни военнопленных за ко­лючей проволокой была проблема питания. Нормы их суточного до­вольствия в годы Великой Отечест­венной войны и в послевоенный период неоднократно пересматри­вались, в зависимости от экономи­ческой ситуации в стране, то в сто­рону уменьшения, то в сторону увеличения. Так, согласно директи­ве УПВИ НКВД СССР от 16 дека­бря 1942 г., начальник Череповец­кого лагеря № 158, где в то время, помимо военнопленных нем­цев, содержалось около 70 финнов, ввел своим приказом новые нор­мы суточного довольствия. Всем военнопленным, выполнявшим ра­боты внутри лагеря, выдавалось по 600 граммов хлеба. Лишние 100 граммов полагались перебежчикам и солдатам, добровольно перешед­шим на сторону Красной Армии. Кроме того, дополнительно полу­чить такое же количество хлеба могли пленные, работавшие на за­готовке и вывозке леса, занятые на сельскохозяйственных и земля­ных работах. А вот лицам, попав­шим на гауптвахту, не позавиду­ешь. Их суточный паек ограничи­вался всего 300 граммами хлеба.[22]

Что касается набора основных продуктов, то ежедневно военно­пленным должны были выдавать по 30 граммов мяса (офицеры — 50 граммов), по 13 граммов рас­тительных и животных жиров (офи­церы — 20 граммов), по 10 граммов сахара (офицеры — 20 грам­мов). Более богатый ассортимент продуктов полагался больным, осо­бенно страдавшим цингой и пеллагрой. В их рационе, в отличие от рациона остальных военнопленных, фигурировали пшеничный хлеб, су­хофрукты, молоко, дрожжи. Коли­чество отпускаемых мясных про­дуктов, в зависимости от постав­ленного врачами диагноза, колеба­лось от 70 до 150 граммов.[23]

Нормы питания, полагавшиеся военнопленному, еще не гаранти­ровали ему безбедного существо­вания. Происходило это по причи­нам самым прозаическим, таким, как несвоевременная поставка продуктов питания, особенно в пе­риод осенней распутицы, хищение продуктов обслуживающим персо­налом, воровство среди самих во­еннопленных. Находясь в Черепо­вецком лагере, известный летчик-ас второй мировой войны Эрих Хартманн, сбивший 352 советских самолета, в своем письме жене признавался: «Все голодают. Умы­вальников никаких, только дере­вянные корыта, приспособленные для этого. Как выглядят люди, жи­вущие в таких условиях, догадать­ся нетрудно. Дистрофия — явле­ние всеобщее... Германский офицерский корпус буквально спустил штаны. Полковники воровали, пре­вращались в предателей, сдавали своих товарищей, становились ин­форматорами НКВД».[24]

Да, борьба за лишний кусок хлеба, дополнительную порцию жидкого супа или мерзлую карто­фелину была обыденным явлени­ем лагерной жизни. Выжить в экстремальных условиях пленным не раз помогали сердобольные жители окрестных деревень и сел. В родительский дом А.М. Ефименко заглядывал финн из лагеря № 158, предлагавший свои услуги по хозяйству. Будучи маленькой де­вочкой, Аля хорошо запомнила, как он обучал ее финской песенке, начинавшейся со слов: «Пиу-пау, пиу-пау». В памяти Е. П. Пахомовой отложился финн из этого же лагеря, которого все звали Отто. «Он, когда выдавалось вре­мя, любил поработать на конюшне, — рассказывает Евдокия Пав­ловна, — видел, конечно, как на­ши женщины тянули непосильную ношу, выполняли всю мужскую работу. Пленные жалели нас, а мы жалели их».[25]

В экстренных случаях начальни­ки лагерей в пределах отпущенно­го им лимита могли увеличивать норму отпуска продуктов физичес­ки ослабленным военнопленным, прибегали к иным чрезвычайным мерам. Так, осенью 1942 г. в ла­гере № 158 наблюдались вспышки эпидемических заболеваний, рез­ко увеличилось количество дис­трофиков. В этой связи начальник лагеря капитан госбезопасности В.Н. Королев 11 ноября 1942 г. подписал приказ, согласно которо­му увеличивалось число мест в оздоровительной команде. В эту команду, где питание было более полноценным и калорийным, попа­ло и несколько тяжелобольных финских военнопленных. Одновре­менно приказом предусматрива­лись следующие меры: оборудова­ние лазарета на 25 коек, строи­тельство еще одной уборной, своевременная выдача мыла и кипяченой воды. Наконец, такой факт: вопреки всем инструкциям УПВИ НКВД начальник лагеря разрешил на свой страх и риск производить подъем пленных не в 6 часов утра, а в 7; отбой не в 23, а в 21.[26]

С осени 1944 г. больных и ране­ных финнов, наряду с другими ино­странными военнопленными, стали обслуживать два череповецких гос­питаля — спецгоспиталь № 1825 и спецгоспиталь № 5091. Ранее они предназначались для воинов Крас­ной Армии. Их перевод на лечение раненых и больных вражеских военнопленных был мерой вынужден­ной и явно своевременной. В от­чете госпиталя № 5091, который возглавлял в этот период капитан медицинской службы П.В. Угрюмов, говорится: «Все военнопленные из лагеря № 158 прибывали в крайне истощенном состоянии. 14 января 1945 г. поступило 258 человек, умерло 90 человек. Прибыло 10 февраля 100 человек, умерло 62. Прибыло 17 февраля 20 человек, умерли все. Высокий процент смертности объясняется тем, что лагерь направлял наиболее тяже­лых дистрофиков, которые, несмот­ря на все принятые меры в госпи­тале, погибали ввиду того, что дис­трофия перешла уже в необрати­мую форму».[27]

Особенно много финнов умерло в ноябре 1944 года в госпитале № 1825. Из 53 умерших военноплен­ных, как свидетельствует подпи­санная заместителем главного врача официальная справка, 29 были солдатами финской армии. Основными причинами летального исхода в документе названы дис­трофия, туберкулез, пневмония.[28]

Длительное пребывание пленных в товарных вагонах, практически не отапливаемых, не оборудован­ных самым необходимым, было еще одной из причин массовой гибели людей. Тяжелые испытания выпали на долю финских военно­пленных, прибывших поездом в госпиталь № 1825 из Петрозавод­ска 15 декабря 1944 года. В отче­те сказано: «...Поступившие 74 человека находились в очень тяжелом состоянии, а именно: воен­нопленные не могли держаться на ногах, падали, один был принят уже умершим, четверо других умерли в течение ночи. Сразу же было предположено, что многие из них в ближайшее время скон­чаются».[29]

Вместе с тем не стоит излишне драматизировать картину событий прошлого. Обеспечение военно­пленных питанием, лекарственны­ми препаратами, медикаментами было приравнено к нормам обес­печения раненых и больных вои­нов Красной Армии. И если снабжение финских военнопленных в чем-то уступало снабжению совет­ских солдат и офицеров, то видеть в этом чей-то злой умысел просто наивно. В отличие от пленных ра­неным красноармейцам вскоре предстояло снова взять в руки автомат или винтовку, чтобы вес­ти тяжелые бои с грозным про­тивником.

В спецгоспитале № 1825 к услу­гам бывших вражеских солдат и офицеров были физиотерапевти­ческое лечение, рентгенотерапия, витаминотерапия, пятикратное пи­тание с повышенной калорийнос­тью, переливание крови, лечебная физкультура и гигиеническая гимнастика.[30] Кроме того, при госпи­тале имелось свое подсобное хо­зяйство, в котором особенно охотно работали именно финские военнопленные.

Всего на территории Советского Союза, по официальным данным НКВД, за период 1941-1944 гг. умерло 403 финских военноплен­ных. В Вологодской области их скончалось 110 человек. Из этого количества 62 умерли в лагерях, 47 — в спецгоспитале № 1825 и 1 — в спецгоспитале № 5091.[31] Большое количество умерших в Вологодской области в сравнении с другими регионами (Москов­ская, Горьковская, Ивановская области, Казахстан, Мордовия и республика Коми) имеет свое объяснение. Именно в лагерь № 158 в Череповце и № 150 в Грязовце, в госпитали Череповца № 1825 и № 5091 чаще всего по­падали с фронта тяжело раненые и физически ослабленные фин­ские военнопленные. Промедле­ние с их госпитализацией или же дальнейшая эвакуация в тыл явно нетранспортабельных больных неизбежно повлекли бы за собой летальный исход.

Если в зимнюю войну финские военнопленные работали, как пра­вило, внутри лагеря, благоустраи­вая территорию и бараки, обслу­живая столовую, кухню, подсоб­ные помещения, то в Великую Отечественную войну дело обсто­яло иначе. Советский Союз толь­ко в 1941 г. потерял около 6 млн. человек. В Красную Армию была мобилизована почти вся трудоспособная часть населения. Нет ничего удивительного в том, что в такой ситуации правительство СССР вынужденно было прибег­нуть к широкомасштабному ис­пользованию труда военноплен­ных, в том числе — солдат и офи­церов финской армии.

Руководство УПВИ НКВД СССР подготовило целый ряд докумен­тов о трудовом использовании во­еннопленных. Инструкция УПВИ НКВД от 17 июля 1942 г, к при­меру, устанавливала четыре груп­пы трудоспособности военноплен­ных. Первая группа — годные к выполнению любых физических работ, вторая — годные к труду средней тяжести, третья — год­ные к легкому физическому тру­ду, четвертая — инвалиды, год­ные к выполнению только специ­альных работ.[32]

Справедливости ради следует сказать, что требования инструк­ций, приказов и директив Москвы соблюдались далеко не всегда. Так, в лагере № 158 военноплен­ные 3 группы трудоспособности выводились на общие работы, в то время как трудиться они могли только на легких работах, допуск к которым определял медперсо­нал. Лишь в ноябре 1942 г., вви­ду крайне плохого физического состояния лагерного контингента, начальство внесло незначитель­ные коррективы: запретило вывод военнопленных 3 группы трудо­способности на производственные объекты при температуре ниже 15 градусов. С другой стороны, во­преки инструкции наркома внут­ренних дел от 24 марта 1942 г. о 12 часовом рабочем дне, началь­ник лагеря под свою ответствен­ность установил в эти дни 10 ча­совой рабочий день.[33]

Работали финские военноплен­ные на самых различных объек­тах. В Череповце строили речной порт и судоремонтный завод, тру­дились на заводе «Красная Звез­да», возводили жилые дома в рай­оне площади Металлургов. В Устюжне наводили мост через реку Мологу. В Чагоде работали на ме­стном стеклозаводе, в Вологде — на льнокомбинате, в Грязовецком и Вожегодском районах — на ле­созаготовках. В лагере № 158 бы­ло организовано производство предметов ширпотреба, в том чис­ле — мебели и финской стружки.

Условия труда везде были раз­ными. Особенно тяжело приходи­лось тем, кто трудился на лесопо­вале, строительстве дорог и мос­тов. Жить финским и немецким военнопленным, занятым на этих работах, зачастую приходилось в наспех сколоченных из горбыля бараках. Осенняя сырость, сме­нявшаяся крепкими морозами, становилась причиной скоротеч­ной пневмонии и туберкулеза. Не­удивительно, что при строительст­ве моста через реку Мологу и прокладке земельного полотна на тракте Вологда-Ярославль военно­пленные систематически не вы­полняли норм выработки. Данное обстоятельство зафиксировано в отчете Вологодского областного дорожного отдела за 1944 год.[34]

Поведение финнов в лагерях военнопленных принципиально от­личалось от поведения, к приме­ру, немецких солдат и офицеров. Они, как показали наблюдения оперативников и лагерной адми­нистрации, были очень трудолюби­вы, дисциплинированы, держались обособленно от военнопленных других национальностей, обща­лись, как правило, только между собой. Не питали симпатий к нем­цам за их надменный, поучитель­ный тон в поведении с окружаю­щими и легкое, пренебрежитель­ное отношение к женщинам, запомнившееся еще со времен рас­квартирования германских войск в Финляндии.

Изучением пленных наряду с советскими спецслужбами зани­мались финские коммунисты-по­литэмигранты. В представленных ими в Москву отчетах говорится о том, что финнам свойственно чувство собственного достоинства, строгость нравов. Они не любят торопиться, стараются принимать хорошо обдуманные и взвешен­ные решения, отдают предпочте­ние мирному труду, а не военной службе. Религиозные чувства у финнов развиты слабо, они ощу­щают культурно-историческую общность со странами Скандина­вии и Эстонией, с большим ува­жением относятся к США и Вели­кобритании. К России испытыва­ют чувство недоверия и вражды.

В свою очередь, лагерное на­чальство не скрывало своего рез­ко отрицательного отношения к тем финским военнопленным, в которых оно видело шюцкоровцев. 15 августа 1941 г. руководство Грязовецкого лагеря № 150 докла­дывало в Москву о том, что сре­ди 79 пленных финнов имеются шюцкоровцы — прапорщики Паури Хейкки и Пулкинен Кейс, край­не враждебно настроенные к СССР.[35] Случалось, чтобы создать видимость активной работы по выявлению антисоветских элемен­тов, в шюцкоровца «превращали» независимого в своих политичес­ких суждениях офицера или же склонного к острым дискуссиям представителя какой-то буржуаз­ной партии или общественной ор­ганизации.

Суровый лагерный быт могла бы скрасить переписка с родст­венниками. Однако в нарушение Женевской конвенции об обраще­нии с военнопленными 1929 г. и собственного «Положения о воен­нопленных» писать финнам на родину до окончания военных действий запретили. Лишь изред­ка в Финляндию по инициативе Главного политуправления РККА отправлялись письма антифашис­тов, которые должны были спо­собствовать разложению финско­го тыла. Официально переписку разрешили после того, как 19 сентября 1944 г. между СССР и Финляндией было заключено Со­глашение о перемирии. Писать военнопленным разрешалось на открытках Красного Креста не бо­лее 25 слов. Категорически за­прещалось упоминать о местона­хождении лагеря, о смерти кого-либо из военнопленных. Цензура не пропускала также письма, в которых содержалось явное недо­вольство политикой СССР.

В посланиях родственников из Финляндии чаще всего высказыва­лась озабоченность состоянием здоровья близких людей и сроками их возвращения домой. Цензорская служба выдавала пленным такие письма, если только не усматрива­ла в них антисоветское содержа­ние. Одновременно брались на за­метку почтовые отправления, сви­детельствовавшие о лояльном отно­шении их авторов к СССР. К при­меру, финский военнопленный Тойвонен Ээро Иосиф из лагеря № 158 получил в 1945 г. письмо, в котором были такие строки: «Отношение к Советскому Союзу, тем более среди рабочего населе­ния, лучше, чем когда бы то ни было. И это лишь только потому, что Советский Союз относится к Финляндии великодушно, хотя сейчас мог бы поступить с Фин­ляндией как только захочет как победитель».[36] Выдержки из таких писем в пропагандистских целях эпизодически публиковались на страницах советской прессы.

Из лагерей военнопленных мно­гие немцы, румыны, венгры, авст­рийцы старались попасть в цент­ральную антифашистскую школу в поселке Оранки Горьковской обла­сти, приступившую к работе в мае 1942 года. Здесь в течение трех месяцев изучались такие темы, как «Уроки двух лет войны гитле­ровской Германии против Совет­ского Союза», «Разоблачение тео­рии и практики немецкого фашиз­ма», «Советский Союз — страна социализма», «Задачи борьбы не­мецких антифашистов за свобод­ную независимую Германию», «Задачи антифашистского актива в деле перевоспитания военно­пленных». Быть слушателями этой школы финских военнопленных, по причине их малочисленности, не удостоили. Антифашистские взгля­ды им прививали на занятиях и семинарах лагерные политработ­ники. При этом особое внимание уделялось послевоенному устрой­ству Финляндии, которую предла­галось строить по советской моде­ли. Впрочем, практика показала, что даже представители пролетар­ских масс негативно, а то и враж­дебно воспринимают коммунисти­ческую идеологию. Многие слуша­тели отрицательно высказывались против коллективной собственнос­ти. В целях противодействия та­ким «незрелым настроениям» к проведению занятий стали привле­кать видных финских политэмиг­рантов — Куусинена, Антикайнена, Пакканена, Серкунена.[37]

30 июня 1942 г. в лагере № 242 Горьковской области состоялась 1-я интернациональная конференция во­еннопленных. На конференции при­сутствовало 856 антифашистов — немцев, австрийцев, чехов, фин­нов и румын. Делегаты приняли «Призыв к солдатам всех национальностей», содержавший такие строки: «Направляйте ваше ору­жие против нашего общего врага, против плутократов, банкиров и фашистских псов, против Гитлера, Геринга, Гиммлера, Антонеску, Маннергейма, Хорти и их прихво­стней, а не против свободолюби­вых народов».[38] Этот документ под­писали 790 военнопленных лагеря № 242, в том числе немцев, авст­рийцев, чехов — 272, финнов и румын — 518 человек. И хотя в тексте документа чувствуется рука советских политработников, сам факт добровольного волеизъявле­ния налицо. Попытки фашиствую­щих элементов сорвать конферен­цию провалились. Принятый на конференции «Призыв к солдатам всех национальностей» отказалось подписать 65 человек — явное меньшинство.

Вскоре состоялась еще одна конференция — на этот раз 1-ая конференция финских военно­пленных. Проходила она в Чере­повце в лагере № 158. Пленные, разделяющие антифашистские взгляды, приняли «Декларацию к народу и армии Финляндии», при­зывавшую покончить с войной, преступным правительством и идущим на поводу у Гитлера фин­ским генералитетом. Разумеется, такие конференции, организуемые советскими властями, стимулиро­вали рост антифашистских рядов. Начавшееся в июле 1942 г. на­ступление немцев на линии Воро­неж-Сталинград-Кавказ лишь вре­менно приостановило этот про­цесс. Осенью инициатива вновь переходит в руки Красной Армии, лагерная администрация начинает более смело поощрять свой ак­тив, и, как следствие, к концу 1942 г. в лагерях военнопленных насчитывается уже 1967 антифа­шистов, в том числе 124 финна.[39]

Еще в сентябре 1939 г. по приказу наркома внутренних дел Л.П. Берии в лагерях были созданы оперативно-чекистские отделения. Такие отделения предназначались «для выявления среди военноплен­ных контрреволюционных форми­рований и освещения настроений военнопленных».[40] Для решения этих задач в каждом лагере созда­валась сеть осведомителей и аген­тов из числа завербованных сол­дат и офицеров. В осведомители и агенты шли пленные, надеявшиеся получить за свои услуги дополни­тельное питание, какие-то поблаж­ки в режиме труда и отдыха. По идейным соображениям, особенно в 1941-1942 гг., на сотрудничество с властями шли немногие, из чис­ла финнов — единицы.

Начальник управления НКВД по Вологодской области полковник госбезопасности Свиридов напра­вил 7 марта 1944 г. начальнику оперативного отдела лагеря № 158 майору госбезопасности И.П. Ленькину директиву, в кото­рой давалась неудовлетворитель­ная оценка агентурно-осведомительной работе. По мнению Сви­ридова, эта работа свелась к изу­чению анкет и опросных листов военнопленных. Между тем не исключено, что многие финны скрывают свое истинное лицо, утаивают свою службу в разве­дывательных подразделениях финской армии, политических и государственных органах Финлян­дии. В этой связи предлагалось выявить лояльно настроенных финнов, провести с ними работу на предмет вербовки и сделать наиболее надежных лагерными агентами и осведомителями. Од­новременно предлагалось уже сейчас брать на заметку плен­ных, представляющих интерес в качестве «закордонных агентов», т.е. агентов, которым предстоит работать на советские спецслуж­бы в Финляндии после заверше­ния войны.[41]

Качество агентурно-осведомительной работы среди финских военнопленных волновало не только областное начальство, но и Москву. 20 марта 1944 г. заме­ститель начальника оперативно-чекистского отдела УПВИ НКВД полковник Л.Н. Швец предложил начальникам лагерей загрузить работой практикантов, прибывших в их распоряжение с курсов ино­странных языков при высшей школе НКГБ.[42]

В связи с увеличением объема работы с финскими военнопленны­ми в сентябре 1944 г. (в этот пе­риод начинается оформление до­кументов на репатриацию) замес­титель начальника оперативно-че­кистского отдела УПВИ НКВД пол­ковник госбезопасности А.М. Бе­лов потребовал: «Командирован­ных в лагерь слушателей институ­та иностранных языков разбить по парам, организовать с их помо­щью подробный опрос всех прибы­вающих финнов». Далее предписы­валось выявить шюцкоровцев, по­лучив от каждого данные о том, в какой местной организации он со­стоял, какую конкретно контрраз­ведывательную деятельность эта организация вела и кто ее возглавлял.[43]

21 сентября 1944 г. УПВИ НКВД выражает недовольство по поводу плохо организованной оперативно-розыскной работы в лагере № 150 в Грязовце. В документе говорит­ся: «Среди поступивших военно­пленных без сомнения имеются гласные сотрудники разведыва­тельных и контрразведывательных органов, полицейских учреждений Финляндии и их секретная агенту­ра». По мнению Москвы, эти лица оказались в лагере, имея специ­альные задания. Им поручено формировать антисоветские наст­роения среди пленных финнов, распространять ввиду предстоящей репатриации угрозы в отношении тех пленных, которые лояльно относятся к советским властям, а также распознавать завербован­ных нами агентов. В завершающей стадии послания из Москвы зву­чал неприкрытый упрек: «В лагере до сих пор не выявлен и не ра­зоблачен ни один официальный сотрудник или агент финских раз­ведывательных и контрразведыва­тельных органов».[44]

Действительно, дела по разобла­чению шюцкоровцев, сотрудников полиции, агентов разведки и контрразведки Финляндии шли у местных оперативников далеко не блестяще. В докладной записке на имя заместителя начальника УП­ВИ НКВД СССР комиссара госбе­зопасности Н.Д. Мельникова отме­чалось, что по состоянию на 10 апреля 1944 г. в лагере № 158 содержится 235 человек. Среди них путем допросов и агентурной работы выявлено 14 шюцкоров­цев, 6 членов социал-демократи­ческой партии, 4 члена компар­тии, 2 члена коммунистического союза молодежи, 2 члена Союза дружбы и мира с СССР, 1 член Союза рабочей молодежи.[45] Согласитесь, что слова о «выяв­лении путем допросов и агентур­ной работы» членов компартии, коммунистического союза молоде­жи звучат по меньшей мере странно. Скорее всего, оператив­ники сумели взять на заметку только враждебно настроенных к советскому строю лиц, в разряд которых, наряду с шюцкоровцами, попали даже 4 коммуниста. Ра­зоблачить хотя бы одного финско­го разведчика или контрразведчи­ка, сотрудника полиции или высо­копоставленного офицера военно­го ведомства сотрудникам опера­тивно-чекистского отдела так и не удалось.

Гораздо лучше, на первый взгляд, обстояли дела с вербов­кой лагерных агентов и осведоми­телей. Согласие на сотрудничест­во, как говорилось в докладной записке, получено от 60 человек.[46] Однако высокие показатели фигу­рировали, увы, только на бумаге. На деле же, как показывают от­четы завербованных лиц, эффек­тивность их работы по освещению настроений военнопленных, поис­ку военных преступников, шпио­нов и диверсантов была очень низкой.

В процессе агентурной работы с военнопленными у оперативни­ков появлялась информация о гражданах СССР, сотрудничавших с врагом. В частности, были полу­чены данные на 8 человек, слу­живших в финской армии. Все они проживали в Ленинградской области, семь по национальности были финнами, один — русским.[47] В ноябре 1941 г. с помощью во­еннопленных был изобличен и арестован финн Кайнелайнен, он же Дмитриев Иван Иванович. Будучи гражданином Финляндии, он еще в 1932 г. был заброшен в СССР, обосновался в Ленинграде, где и выполнял различные зада­ния разведывательного характе­ра.[48] В 1944 г. была арестована агент Пашкова. Следствие устано­вило, что она, являясь жительни­цей Оштинского района Вологод­ской области, в период вражеской оккупации контактировала с фин­скими солдатами. После освобож­дения района от захватчиков стала проводить среди земляков антисоветскую агитацию. Осужде­на на 10 лет исправительно-трудо­вых лагерей.[49]

Если в случае с завербованным немецкой разведкой гражданином Кайнелайненом усматривается са­мый настоящий шпионаж, то за­конность привлечения по печаль­но известной статье 58-10 (анти­советская пропаганда и агитация) колхозницы Пашковой вызывает серьезные сомнения. Ныне хоро­шо известно, что под эту статью в годы войны попадали даже те, кто якобы клеветал, что в блокад­ном Ленинграде люди тысячами умирают с голоду.

Прискорбно, но в ряде случаев за колючей проволокой оказыва­лись финны, воевавшие на стороне Красной Армии. 12 июня 1945 г. заместитель начальника ГУПВИ НКВД комиссар госбезопасности Т.Н. Ратушный направил начальни­ку отдела по делам военноплен­ных УНКВД Вологодской области запрос об экипаже финской шху­ны «Грета». Судьбой матросов Аалто, Рэннблад, Андерсон и ма­шиниста Сирвиэ интересовалась находившаяся в Хельсинки Союз­ная Контрольная Комиссия в Финляндии, во главе которой сто­ял секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов.[50] Оказывается, все интересующие высокую инстанцию лица в октябре 1944 г. принимали участие в Моонзундской десант­ной операции Балтийского флота. И ошибку, связанную с нахожде­нием за колючей проволокой ни в чем не повинных, наоборот, отличившихся людей, следовало бы­стро исправить. При этом следо­вало выдвинуть более-менее правдоподобную версию, объясня­ющую общественности, почему воевавшие на советской стороне финские матросы впоследствии почти 9 месяцев находились в плену СССР.

19 сентября 1944 г. в 12 часов дня в Москве состоялось знаме­нательное событие в истории со­ветско-финских отношений. Секре­тарь ЦК ВКП(б) А .А. Жданов от имени правительств СССР и Ве­ликобритании, с одной стороны, министр иностранных дел К. Энкель, министр обороны Р. Вальден, начальник генерального штаба Э. Хейнрис, генерал-лейтенант О. Энкель от имени правительства

Финляндии, с другой стороны, подписали Соглашение о переми­рии. В документе говорилось, что Финляндия немедленно освободит из плена всех советских и союз­ных военнопленных. Одновремен­но с этим СССР и союзные дер­жавы передадут Финляндии ее бывших солдат и офицеров.[51]

Соглашение о перемирии поло­жило начало массовой репатриа­ции финских военнопленных из Советского Союза. При этом в первую очередь репатриировались инвалиды и дистрофики, т.е. лица, которых нельзя было использо­вать на работах по восстановле­нию народного хозяйства СССР. Шанс в числе первых оказаться на родине имели и финны, заре­комендовавшие себя как антифа­шисты и передовики производст­ва. Исходя из этих критериев, финского летчика лейтенанта Лемминки Урья Элиса, попавшего в плен 4 августа 1943 г., репатрии­ровали уже 14 октября 1944 года. Вообще репатриация в эти дни проходила в порядке обмена фин­ских военнопленных на советских. Но при этом пленные, завербо­ванные оперативниками, могли вернуться на родину только после согласования с Москвой. 24 нояб­ря 1944 г. в адрес заместителя начальника оперативного отдела УПВИ НКВД полковника Л.Н. Швец на этот счет ушло спецсооб­щение. В нем говорилось, что из использовавшихся на агентурной работе в лагерях Карело-Финской ССР и Ленинградской области военнопленных в Финляндию в по­рядке обмена пока намечено ре­патриировать 15 человек.[52]

23 ноября 1944 г. газета «Прав­да» опубликовала сообщение ТАСС, из которого следовало, что «финские власти освободили во­еннопленных, интернированных и насильственно увезенных в Фин­ляндию советских граждан». Одна­ко в сообщении ТАСС ничего не было сказано о том, были ли ре­патриированы на родину, как это предусматривалось Соглашением о перемирии, все финские воен­нопленные. Это умолчание ТАСС для сведущих лиц означало, что возвращение в Финляндию откла­дывается для пленных, подозре­ваемых в совершении военных преступлений, допускавших злост­ные нарушения лагерного режи­ма, крайне враждебно высказы­вавшихся по поводу СССР. Среди таких лиц, к примеру, оказались рядовой Квист Окке Олави и свя­щенник Лаасонен. Первый подо­зревался в совершении военных преступлений и являлся злостным нарушителем лагерного режима. Что касается служителя церкви, то тот еще по прибытии в лагерь № 158 заявил: «Я пошел воевать за Бога, за религию, против рус­ских безбожников. Россия являет­ся прямым противником религии. Я ненавижу русских людей».[53]

Кстати, негативное отношение многих финских военнопленных к советскому народу через не­сколько месяцев плена менялось если не на дружеское, то, по крайней мере, — на лояльное. Работая вместе с местным насе­лением, меняя на продукты пи­тания свои личные вещи, какие-то поделки из дерева и металла, пленные убеждались в искрен­ности и порядочности русских людей.

Как и в советско-финляндскую войну 1939-1940 гг., были среди финских военнопленных лица, пожелавшие остаться в Советском Союзе. Мотивы при этом выска­зывались самые различные. Так, сотрудничавший с лагерной адми­нистрацией солдат Рейникайнен Тойве Илмари в своем заявлении указал, что опасается репрессий со стороны правительства Финляндии. Младший сержант Рена Урхе Эдвард написал, что не хо­чет работать на капиталистичес­кую систему. Младший сержант Якунахо Ойва-Альвари Яакко вы­разил желание трудиться на од­ном из советских предприятий. А военнопленные Смедберг Ристо-Вальтер и Вийтаниеми Юхо-Эймари-Юхо даже не скрывали своей личной заинтересованности, за­явив о желании учиться в Совет­ском Союзе, а по окончании уче­бы вернуться в Финляндию.[54]

Среди репатриированных воен­нопленных нашлись желающие строить в Финляндии социализм. В политическом воспитании этих людей, видимо, преуспели фин­ские коммунисты-политэмигран­ты. Первоначально они надея­лись на то, что политическая власть в Финляндии перейдет при поддержке советского руко­водства в их руки. Однако после того, как 19 сентября 1944 г. бы­ло подписано Соглашение о пе­ремирии, пропагандистская рабо­та пошла в ином направлении. Теперь в лагерях финские ком­мунисты убеждали соотечествен­ников прежде всего в честных условиях заключенного между СССР и Финляндией перемирия, в необходимости длительной и прочной дружбы с Советским Со­юзом, в миролюбивой внешней политике страны социализма. Ус­пех работы финских политэмиг­рантов вкупе с советскими полит­работниками подтвердило и то, что многие пленные стали всту­пать в организованное в октябре 1944 г. общество «Финляндия — Советский Союз».

Все финские военнопленные вернулись на родину к концу 1945 года. Исключение состави­ли лица уже осужденные (в сен­тябре 1944 г. из лагерей военно­пленных в лагеря ГУЛАГа было передано 7 человек), а также подозреваемые в совершении военных преступлений. Сколько таких подозреваемых впоследст­вии было осуждено, сколько ре­патриировано — доподлинно не­известно. Парадоксален сам по себе следующий факт: судьба обошлась более сурово с граж­данскими лицами, нежели с во­енными. В 1953 г. в СССР отбывали наказание только два фин­ских военнопленных. Один из них был привлечен к ответствен­ности за злодеяния на оккупиро­ванной территории по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года. Другой был осужден за шпионаж по ст. 58-6 УК РСФСР. Что ка­сается гражданских финнов, то их в лагерях и тюрьмах Совет­ского Союза ко второй полови­не 1953 г. по одним данным бы­ло 326 человек[55], по другим — 88 человек[56]. В любом случае по­литическая подоплека многих вынесенных в те годы пригово­ров не вызывает сомнений.

27 марта 1953 г., всего через несколько дней после смерти И.В. Сталина, был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР о предоставлении амнистии 1 млн. 181 тысяче советских за­ключенных. В апреле того же го­да Л.П. Берия, разыгрывая перед мировой общественностью роль демократа и реформатора, добил­ся того, чтобы действие этого Указа было распространено на осужденных иностранных поддан­ных. В число досрочно освобож­денных попало и 65 граждан Фин­ляндии, в разное время привле­ченных к уголовной ответственно­сти за незаконный переход грани­цы, шпионаж, диверсии и другие преступления.

14 июля 1955 г. было принято Постановление ЦК КПСС, предус­матривавшее репатриацию на ро­дину всех иностранных граждан, совершивших преступления во время второй мировой войны и в послевоенный период. Это реше­ние распространялось на поддан­ных 22 государств общим числом 10 895 человек. Их освобождение из-под стражи, по мнению руководства МВД, не нанесет ущерба безопасности СССР[57]. На основа­нии решения высшей партийной инстанции 23 июля 1955 г. вышел соответствующий Указ Президиу­ма Верховного Совета СССР, предоставивший возможность вернуться на родину еще 23 фин­ским гражданам.

После второй мировой войны Финляндия превратилась в госу­дарство, проводящее самостоя­тельную миролюбивую политику. Прочной гарантией безопасности российско-финляндской границы стал Договор о дружбе, сотрудни­честве и взаимной помощи, заключенный между двумя страна­ми 6 апреля 1948 г. и неодно­кратно досрочно продленный.

Думается, что ушли далеко в прошлое те времена, когда бе­зответственные политики могли вовлечь Финляндию и Россию в губительные для них авантюры. Народы двух государств обрели на старте XXI века в лице друг друга надежного политического, экономического и, главное, — миролюбивого партнера. Доказа­тельством этому служит, помимо всего прочего, Соглашение меж­ду Россией и Финляндией, подпи­санное в Хельсинки 11 июля 1992 года. По этому соглашению правительства той и другой стра­ны обязуются обеспечить надле­жащий уход и сохранение воин­ских захоронений и памятников. Одновременно стороны будут оповещать друг друга о новых выявленных захоронениях, кото­рым также будет обеспечен соответствующий уход.

25 августа 1992 года на клад­бище в Череповце, где в 1942-45 гг. производилось погребение скончавшихся финских военно­пленных, установлен памятник-мемориал. Эта акция памяти и примирения была поддержана мэ­ром города Череповца, ныне гу­бернатором Вологодской области В.Е. Позгалевым. Подобный па­мятник-мемориал установлен се­годня в поселке Оранки Нижего­родской области. Ведутся работы по выявлению мест захоронений финских военнопленных в Мур­манской области.

В канун Дня скорби, 21 июня 2002 года, в Вологодской област­ной научной универсальной биб­лиотеке им. И.В. Бабушкина про­шел научно-практический семи­нар «Неизвестные страницы ис­тории Вологодской области в го­ды Великой Отечественной вой­ны». Помимо докладов, которые делали известные ученые и крае­веды из Москвы, Санкт-Петербурга, Вологды, Череповца, Сокола, Великого Устюга, на семинаре демонстрировался видеофильм, посвященный финским военно­пленным. Создателями этого фильма были финские и россий­ские кинематографисты. В насто­ящее время по инициативе департамента культуры Вологодской области учеными и музейными работниками создана передвиж­ная выставка, рассказывающая о судьбах финских военнопленных. На ее открытии в Череповце 25 августа 2002 г. присутствовали не только граждане России, но и Финляндии. Прикоснувшись к своей и нашей истории, они про­следовали к памятнику-мемориа­лу на городском кладбище, чтобы поклониться праху отцов, нашед­ших здесь последний приют.

Вернуться в библиотеку

Вернуться в библиотеку

"Кирьяж" Краеведский центр п. Куркиеки. 

Авторы:   Петров И. В., Петрова М. И.

E-mail: kirjazh@onego.ru