ДОГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРИОД ИСТОРИИ БАЛТИИСКО-БЕЛОМОРСКОГО СЕВЕРА

Д. В. БУБРИХ

вернуться в оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вопросы истории Балтийско-беломорского севера привлекают все большее внимание советской науки. Эти вопросы являются не только вопросами „чистой истории", но и вопросами, прямо затрагивающими отношения наших дней.

Советские ученые сделали немало и в области освещения документальной истории Балтийско-беломорского севера, и в области обнаружения и исследования материальных остатков древности в этих местах, и в области изучения отражений древности этих мест в устном народном творчестве. За последние семнадцать лет в эту работу включились и советские лингвисты.

Язык, как это показал Ф. Энгельс в своей замечательной работе „Франкский диалект", является чрезвычайно важным источником познания седого прошлого. Схождения и расхождения сельских диалектов, относящиеся к разным эпохам, раскрывают ясные картины передвижений человеческих групп, их перетягиваний с одних мест на другие, их сосредоточений на тех или других местах, их производительной деятельности, их обменно-торговых отношений, их тяготений к тем или другим административным, экономическим, культурным центрам, их вхождения в те или другие территориальные объединения, их борьбы на границах государств и т. д.

Для уяснения вопроса о происхождении карельского народа громадное значение имело изучение карельских сельских диалектов. Оно у нас началось с 1930 г., но особенно развернулось с 1937 г. В начале этого года нами была составлена большая (около 2000 вопросов) "Программа для собирания материала для диалектоло­гического атласа карельского языка". Будучи напечатана непосредственно после составления, эта „Программа" легла в основу экспедиционных работ, проводившихся силами тогдашнего Карельского научно-исследователь­ского института при участии работников Института языка и мышления имени Н. Я. Марра Академии наук СССР. К осени 1937 г. было изучено 150 селений Каре­лии. После этого нами, по поручению Института языка и мышления, при технической помощи со стороны студентов-финноугроведов Ленинградского государственного университета, была начата обработка собранного материала. Наиболее трудоемкой стороной работы была про­верка полученных данных, для чего использовались, кроме контрольного аппарата самой „Программы", сверка со всеми другими доступными материалами по карель­скому языку и корреспондирование с местами. К началу 1938 г. было составлено около 300 диалектологических карт. В дальнейшем было изучено еще 50 селений Каре­лии и некоторое количество селений Калининской облас­ти, где тоже живут карелы. На Всесоюзной конференции диалектологов, состоявшейся в Вологде в июле 1944 г., работы по карельской диалектологии получили самую лестную оценку. Работа продолжается. В издании Института истории, языка и литературы Карело-Финской базы Академии наук СССР вышло второе, пополненное издание „Программы". Уже сейчас состояние работы таково, что позволяет делать важные выводы от фактов карельских диалектов к фактам истории карельского народа, а по его связям с другими народами — к фак­там истории этих других народов.

История Балтийско-беломорского севера постепенно раскрывает свои тайны. К тому, что установила наука прежних лет, добавляется много нового. О многом, что раньше было погружено в полную темноту, теперь можно судить твердо и уверенно. Многое выступает в совер­шенно новом свете. Особенно это касается государственного периода истории Балтийско-беломорского севера — того са­мого периода, который определяет отношения наших дней.

Принято думать, что современный карельский народ — это просто продолжение древнего племени Корелы (Karjala). Нет ничего наивнее и ошибочнее этой точки зрения.

Между современными народами и древними племена­ми разница не только в ступени общественно-хозяйствен­ного развития, но и в этническом составе. Границы между древними племенами в современных народах вообще сбиты. Очень часто древние племена в современ­ных народах слиты и смешаны. Нередко древние племена разбиты между разными современными народами, так что одни их части отошли к одному современному наро­ду, а другие к другому. Это совсем не исключает того, что сплошь и рядом название какого-нибудь древнего племени продолжается в названии современного народа. В таких случаях перед нами перенесение названия с одного предмета на другой.

Соотношение древних племен с современными наро­дами можно показать хотя бы на примере финского народа. В состав этого народа вошли древнее племя Suomi (Сумь), древнее племя Häme (Ямь или Емь) и две части древнего племени Karjala (Корела), именно та часть, которая в свое время обитала у озера Сайма, и та часть, которая обитала у Выборгского залива. Наз­вание племени Suomi при этом оказалось перенесено на весь финский народ.

Карельский народ — не исключение из правила. Он тоже составился из различных элементов. В его состав вошли основные части древнего племени Karjala (Корела) и важные части древнего племени Vepsä (Весь). Назва­ние племени Karjala при этом оказалось перенесено на весь карельский народ.

Непонимание сложности происхождения карельского народа было вполне естественно до тех пор, пока мало знали о древнем племени Vepsä (Весь). Сто с небольшим лет тому назад знали только то, что на первых страницах летописи упоминается некое племя Весь. Об этом племени судили так же, как, например, о древнем племени Меря: было, мол, но растворилось среди рус­ских. Однако наш академик А. М. Шегрен открыл жи­вых продолжателей Веси в лице вепсов — маленького народа, обитающего частью к югу от р. Свири, а частью к северу от нее на берегу Онежского озера. С этого мо­мента уже можно было ставить вопрос, не вошли ли некоторые части древней Веси в состав карельского народа. Но такой вопрос ставился только разве применительно к карелам-людикам, протянувшимся узкой полосой вблизи западного берега Онежского озера. Их речь совсем мало отличается от речи вепсов и резко отличается от речи собственно-карел. Что касается карел-ливвиков, обитающих у берега Ладожского озера и дальше вглубь Олонецкого перешейка до стыка с каре­лами-дюдиками, то применительно к ним названный во­прос вообще не ставился. А между тем их речь обнаруживает (и в фонетике и, особенно, в морфологии и синтаксисе, не говоря уже о словаре) больше общностей с речью вепсов, чем с речью собственно-карел. С языковой точки зрения связь не только карел-людиков, но и карел-ливвиков с древней Весью совершенно очевидна. Это, конечно, не исключает того, что в состав карел-людиков вошло небольшое количество элементов древней Корелы, а в состав карел-ливвиков даже доволь­но много таких элементов.

Языковые данные находят прямое подтверждение в археологических данных. Уже давно раскопки обнару­живали связь населения, обитавшего в конце 1 тысяче­летия в районе Онежского озера, с местами между Свирью и Волховом. Замечательные раскопки В. И. Рав-доникаса обнаружили связь населения, обитавшего в конце 1 тысячелетия восточнее Ладожского озера (в ни­зовьях р. р. Олонки и Видлицы), с теми же местами между Свирью и Волховом. Ясно, что Олонецкий перешеек впервые подвергся интенсивной колонизации вовсе не со стороны Карельского перешейка, а со сторо­ны мест между Свирью и Волховом, — а эти последние места являлись "колыбелью" Веси.

Как только в поле нашего зрения входит и древняя Весь, наши представления об истории карельского народа начинают перестраиваться. Начинают перестраиваться и наши представления вообще об исторических судьбах населения к востоку от меридиана Ладожского озера. Добываются положения исключительного интереса. Разве не интересно, например, что две трети карельского населения Карело-Финской ССР, именно карелы-людики и карелы-ливвики, по происхождению в основном Весь, связаны с Русским государством не с середины XII в., а с IX в.?

Настоящий очерк излагает в популярной форме то, что в более специальной или совсем специальной форме излагают другие наши работы, находящиеся в печати.

Будучи рассчитан на широкого культурного чита­теля, очерк избегает специальных выкладок. Некоторые лингвистические указания, требующие не столько специальных знаний, сколько заинтересованности в линг­вистической стороне вещей, вынесены в примечания. Обойтись совсем без этих лингвистических указаний невозможно, так как лингвистическая сторона вещей весьма существенна.

Для изображения нерусских слов и звуков в очерке обычно применяется латинский алфавит, как он исполь­зуется в финском литературном письме, с добавлением следующих русских букв: ж, з, ц, ч, ш, а также (для обозначения древнеславянских "глухих" гласных) ъ, ь, равно как значка мягкости '. Для изображения некоторых звуков используются комбинированные написания.

Очерк начинается с некоторых данных по догосударственной истории Балтийско-беломорского севера (поскольку эти данные нужны для дальнейшего), а затем дает картину исторического развития Балтийско-беломорского севера в государственный период. В соответствии со сложностью происхождения карельского народа рамки изложения взяты несколько более широкие, чем это было принято в соответствующих случаях до сих пор.

Древние прибалтийские финны в I тысячелетии до н. э.

В I тысячелетии до н. э. (а может быть, и раньше) в соприкосновении с Балтийским морем оказалось насе­ление, которое принято называть древним прибалтийско-финским, — языковые предки современных финнов-суоми, карел, вепсов, эстонцев и некоторых других.

Территория, которую первоначально заняло это насе­ление, может быть определена только самым приблизи­тельным образом. Достоверно, что она была невелика и выходила на Балтийское море на небольшом участке между Рижским и Финским заливами. В современные Финляндию и Карелию она еще не простиралась; там еще кочевали отдаленные языковые родственники древних прибалтийских финнов — культурноотсталые лопари (саамы), представлявшие собою бродячих охотников, рыболовов, оленеводов. Как далеко в восточном направ­лении простиралась обсуждаемая территория, мы не знаем. В южном направлении она простиралась недалеко, так как уже на Зап. Двине начиналась территория древних литво-латышей, в языковом отношении древним прибал­тийским финнам совершенно не родственных.

Процесс сложения древних прибалтийских финнов пока ускользает из нашего поля зрения. Можно считать установленным только то, что они стянулись к Балтий­скому морю из внутренней части лесной полосы Восточной Европы. Остальное неясно. Передвижение к Балтий­скому морю могло происходить постепенно, и в нем могли принимать участие этнически не совсем однородные элементы. Весьма возможно, что с пришельцами смешались какие-либо аборигены (первонасельники) страны.

Как бы то ни было, но проживание на отдельной территории, в обстановке тесных хозяйственных и культурных связей определило единообразие хозяйственных и культурных институтов у древних прибалтийских фин­нов, равно как единообразие их речи. О их речи надо сказать, что (как это ясно на основе историко-сравнительного изучения речи их языковых потомков) она представляла собою одну и ту же речь, разумеется, с некоторыми вариациями от одной местности к другой, особенно в области словаря.

Весьма важно указать, что древние прибалтийские финны в это время развивались в сфере восточноевро­пейских отношений, без всякого заметного соприкосно­вения с населением стран по другую сторону Балтий­ского моря.

Экономические и культурные влияния притекали в их среду — в среду оседлых охотников, рыболовов, немного земледельцев, немного животноводов, живших еще нетронутый родоплеменным бытом, — с далекого Эгейско-черноморского юга но путям, огибавшим с востока Карпа­ты, а далее ведшим прямо к Балтийскому морю. Влия­ния эти притекали через целый ряд посредников. К северу от Черного моря, в степной полосе, обитали скифы и родственное им население, говорившее на языках иран­ской группировки. Дальше, уже в лесной полосе, на территории приблизительно между Карпатами, Верхним Повислиньем и Средним Поднепровьем, обитали древние славяне, по языку не очень далекие от скифов. Еще дальше, уже вблизи Балтийского моря, на территории между Нижним Повислиньем, Подвиньем и Верхним Поднепровьем, обитали древние литво-латыши, по языку ближайшим образом родственные с древними славянами. Древние литво-латыши были южными соседями древних прибалтийских финнов.

Понятно, какое большое значение имело для древних прибалтийских финнов соседство древних литво-латышей. Лингвистическая наука уже давно вскрыла в прибалтийско-финской речи над древними пластами слов пласт слов, заимствованных из древней литво-латышской речи. Эти слова позволяют судить о том, в чем собственно выражалось влияние древних литво-латышей. Перед нами слова, относящиеся к земледелию и огородничеству, к животноводству, к средствам передвижения, к постройке жилища и усадьбы, к одежде, к еде-питью, к семейным (родовым) отношениям, к религии, к устному народному творчеству и связанным с ним искусствам (интересно отметить, что от литво-латышсй ведет начало слово kantele[1]. Влияние древней литво-латышской речи на древнюю прибалтийско-финскую не ограничилось слова­рем. Оно пронизало всю структуру древней прибалтийско-финской речи, от фонетики до синтаксиса. Это было не только широкое, но и чрезвычайно глубокое влияние.

Древние прибалтийские финны до эпохи возникновения Русского государства

Незадолго до нашей эры в Европе совершились важные перемены. Возвысилось и окрепло громадное, культурное Римское государство, средоточие которого находилось в западном Средиземноморье. Политические границы Рима простерлись на север до Британии, Рейна (местами и за Рейн), Карпат. Но экономической и куль­турное влияние Рима шло гораздо дальше. В сферу это­го влияния оказались вовлечены и бассейны Северного и Балтийского морей. Оно достигло и древних прибалтийских финнов.

Посредниками в передаче влияний из далекого Рима на Прибалтийско-финский север оказались древние герман­цы в широком смысле слова — языковые предки немцев, англичан, датчан, норвежцев, шведов и т. д. Они прямо соседили с населением Римского государства, а от древ­них прибалтийских финнов их отделяло только неширо­кое Балтийское море. Они стали играть по отношению к древним прибалтийским финнам ту роль, какую рань­ше играли древние литво-латыши. Их влияние было тем полнее, что они основали на восточном побережье Бал­тийского моря кое-какие колонии. Одна такая колония достоверно была в крайнем юго-западном углу современной Финляндии, около современного Турку (Або).

Связи с древними германцами имели для древних прибалтийских финнов значение, не уступавшее значению прежних связей с древними литво-латышами. Лингвисти­ческая наука уже давно вскрыла в прибалтийско-финской речи пласт слов древнегерманского происхождения. Кро­ме слов, относящихся к тем же областям, что слова литво-латышского происхождения, перед нами еще слова, относящиеся к мореходству, к торговле, к военному де­лу и вооружению, к развивающимся военно-демократи­ческим порядкам. Особо надо выделить слова, связан­ные со сложением так называемого железного века на Севере.[2] Будучи весьма широким, влияние древнегерманской речи на древнюю прибалтийско-финскую не было однако глубоким: оно не получило никаких важных от­ражений в структуре древней прибалтийско-финской речи.

Состав древних прибалтийско-финских племен к эпохе возникновения Русского государства

Влияние Рима имело следствием громадное оживление торговли везде, куда проникало. Этим оживлением были захвачены и древние прибалтийские финны. Та пушнина, которая раньше шла в основном на удовлетворение их собственных скромных потребностей, теперь стала товаром, на который предъявлялся усиленный спрос. Нет сомнения, что мехами, добытыми прибалтийско-финскими охотниками, нередко щеголяли римские красавицы. Эта торговля, раз проложив себе пути, сохранила их и тогда, когда Рим пал.

Оживление торговли было связано с перестройкой отношений на старых территориях и с освоением новых. Новые территории осваивались следующим образом. Сна­чала на эти территории ездили в сезонном порядке, в порядке ежегодных „экспедиций" за пушниной, а попутно и за другими вещами, представлявшими ценность. В пунктах, удобных для организации промыслов и торговли, с течением времени появлялись поселения. Постепенно на новых землях формировались целые новые племена. Места на Севере было много, и завоевывать новые земли не приходилось. Были на Севере лопари, но они, слабые и численностью, и культурой, да к тому же, как кочевники, не слишком тесно связанные с территорией, не оказывали деятельного сопротивления и откочевывали дальше.

Каково бы ни было разделение древних прибалтий­ских финнов в прежние времена, но в описываемое время оно не могло сохраниться без перемен. Разделение древних прибалтийских финнов в описываемое время не мог­ло не оказаться существенно новым разделением.

О племенах описываемого времени, оставшихся на старой территории или оказавшихся вблизи ее, мы не будем распространяться. Укажем лишь, что на территории современной Эстонии сформировался ряд племен, которые позднее составили эстонский народ, по побережью Риж­ского залива распространилось племя Liivi, остатки которого продолжаются в маленьком современном ливском народе (на небольшом участке Курляндского берега Латвии — около того места, где Рижский залив открывается в Балтийское море), а в углу между Чудским озером и восточной частью Финского залива укрепилось племя Vakja (позднее — Vagja и далее Vad'd'a), остатки которого продолжаются в маленьком современном водском народе (в нескольких селениях вблизи Эстонии).

Больше следует сказать о племенах, освоивших но­вые территории в северном и северо-восточном направ­лениях. Именно с этими племенами нам придется иметь дело в дальнейшем.

1) Вскоре после начала н. э. на крайнем юго-западе современной Финляндии, около современного Турку (Або), сформировалось племя Soomi (позднее — Suomi), которое в позднейших русских известиях выступает под названием Сумь. Это небольшое племя занимало исключительно удоб­ное для торговли место: здесь сливались воды Финского и Ботнического заливов, совсем близко были, с одной стороны, земли к югу от Финского залива, а с другой стороны — Швеция. Минусом этих мест была слабая защищенность от нападений со стороны моря — оживленная торговля тогда была неизбежно связана с жестоким морским разбоем, и нападения были часты. Следует думать, что данное племя установило какие-то формы сожительства с германцами, имевшими здесь исстари колонию и полезными в деле обороны от нападений. Этнический состав данного племени был сложный. Он был тем сложнее, что, судя по языковым данным, в него проникали все новые и новые элементы со старой прибалтийско-финской территории.

2) Приблизительно тогда же невдалеке, внутри страны, у ближайшей группы крупных озер, сформировалось племя Hämes (позднее Hämeh, Häme), которое в позднейших русских известиях выступает под названием Ямь или Емь. Это первоначально небольшое, но с течением времени все разраставшееся племя заняло мес­то, достаточно удобное для торговли и исключительно удобное для широкой организации пушного и других промыслов. Удобства торговли обеспечивались тем, что из группы озер, около которых обосновалось данное племя, можно было по реке Kyminjoki легко попасть в Финский залив, а по реке Kokemäenjoki — в Ботнический залив. Удобства промыслов обеспечивались тем, что на север и восток от группы озер, около которых обосно­валось данное племя, открывались безграничные лесные просторы. В этих лесных просторах можно было и эксплоатировать кочевавших там лопарей. Едва ли не данное племя впервые установило институт так называемой „лопской дани". К указанным удобствам прибавлялась хорошая защищенность от нападений со стороны моря. Этнический состав данного племени был, несом­ненно, менее сложен, чем этнический состав Суми.

3) Приблизительно с VI в. промышленники из Ями в своих поездках в восточном направлении стали дости­гать Ладожского озера. Археологические находки VI—VIII вв. на западном побережье Ладожского озера показывают, что в это время эти места имели связь преимущественно с Ямью. Постепенно сюда же стекались, однако, и люди из юго-западных прибалтийско-финских племен. В IX в. здесь составилось довольно значительное население, которое сорганизовалось как отдельное племя. В первых известиях это племя выступает как Kirjala. Только гораздо позднее, при обстоятельствах, с которыми мы познакомимся дальше, пошло в ход название Karjala, откуда русское Корела. Это племя заняло территорию, во всех отношениях не менее удобную, чем территория, какую занимала Ямь. Это было северо-западное и северное побережье Ладожского озера со средоточием при впадении р. Вуокси в это озеро. В то время из Финского залива в Ладожское озеро можно было попадать не только по Неве, но и по водному пути, ныне уже не существующему — из Выборгского залива по небольшим рекам и озерам на р. Вуокси, впадавшую в Ладожское озеро около современного Кякисалми. Это была важная торговая артерия, обеспечивавшая Кореле торговые выгоды. Что касается промысловых выгод, то их обеспечивали не только огромные лесные пространства по соседству, но и один замечательный водный путь. Из Ладожского озера, преодолев нетрудный волок, можно было попасть в систему бесчисленных озер, озерных протоков и рек и доехать до большого озера Pielisjärvi. Отсюда можно было ехать по озерам, озерным протокам и рекам, с одной стороны, до Белого моря, а с другой стороны — до северной части Ботнического залива. Если беломорское ответвление данного пути Корела стала усиленно эксплоатировать только гораздо позднее, то по ботническому ответвлению этого пути она устремилась очень рано, затрудняя распространение Ями в далеких северных местах.

4) С некоторых пор население прибалтийско-финского происхождения стало скопляться еще в одном месте, у юго-восточного побережья Ладожского озера, в углу между Волховом и Свирью. Судя по данным языка, в состав этого населения вошли отчасти те же элементы, что в состав Корелы, однако элементы с юго-запада были представлены гораздо сильнее. В IX в. данное население оказалось довольно значительным и усвоило организацию отдельного племени. Это племя называлось Vepsä, откуда русское Весь. Территория, которую заняло это племя, была также очень удобной. Как раз в этих местах были пути из Ладожского озера в систему волжских вод, — а путь на Волгу стал функционировать раньше, чем путь на Ильмень и дальше на юг. Естественно, данное племя рано стало хозяйствовать не только в направлении Онежского озера, но и в направлении Белого озера, находившегося уже в Волжском бассейне. Ко времени возникновения Русского государства Белое озеро получило для Веси даже большее торговое значе­ние, чем основная территория. С Белого озера Весь установила торговые связи с государством волжских бул­гар, возникшим при впадении Камы в Волгу в начале второй половины 1 тысячелетия нашей эры. Близость богатого пушниной Заволочья (громадной страны по рекам, стекающим в Белое море) обеспечивало белозерский рынок громадным количеством товара.

ПРИМЕЧАНИЕ. Термины системы Häme — Karjala.

Древние литво-латыши делили свою территорию на „Низовую землю" и „Верховую" или „Горную" или „Лесную землю". Это было географо-культурное деление, не имевшее прямого отношения к племенному делению. „Низовая земля" называлась Жеma- „Низкая" или Жеmees „Низовья" — при Жеmее —„земля, низ". Ср. наше земля. „Верховая" или „Горная" или „Лесная земля" называлась в разных местах по-разному. Можно думать, что одним из названий в этом случае было girja или garja „гора, лес" (оба варианта отражаются в позднейших литво-латышских языках). Ср. наше гора при сербском гора — „лес". Древние прибалтий­ские финны, подвергшиеся в свое время, как мы знаем, сильней­шему воздействию древних литво-латышей, преломили представле­ние последних о разделении на „низовых" и ,,верховых" или „гор­ных" или „лесных" как о разделении на западных и восточных, усвоив соответствующую терминологию применительно к своим обстоятельствам. Древнее литво-латышское Жеmа- или Жemees отразилось сначала как Шämä или Шämes (у древних прибал­тийских финнов звонкие шумные согласные заменялись через со­ответствующие глухие, значит, ж через ш), а затем как Hämä или Hämes (у древних прибалтийских финнов в свое время прои­зошел переход ш в h). Что касается древнего литво-латышского girja или garja, то оно отразилось как Kirjala или Karjala (y древних прибалтийских финнов звонкие шумные согласные заменялись через соответствующие глухие, значит, g через к). С течением времени оба термина оказались использованы в роли племенных названий: Hämälaiset или Hämes, Hämeh, Häme и Kirjala (iset), Karjala (iset) — Ямь и Корела.

Один термин данной системы получил отражение у лопарей. Древнее прибалтийско-финское Шämä, когда в нем еще звучало ш, у лопарей отразилось как Saamme и т. п. (у лопарей ш в то время заменялось через s, a ä в то время заменялось через а, аа). Так лопари стали называть свою землю, а потом и себя.

На этом цепь не оборвалась. Когда на сцену выступили древ­ние германцы, они сначала не проводили различия между прибалтийскими финнами и лопарями (как, скажем, русские допетров­ской эпохи не проводили различия между разными народами северо-западной Европы, подводя их под общее название „немцы"). Тех и других они называли одинаково fenna-, позднее finna,-вследствие чего современные шведы называют финнами финнов-суоми, а норвежцы — лопарей. Можно думать, что у тех древних германцев, которые имели колонии на восточном побережье Балтийского моря, в частности около современного Турку (Або), было и другое название для тех и других, отражавшее самоназвание лопарей, именно Sooma- (у древних германцев аа заменялось последовательно через оо). Это название в устах германцев сошло со сцены: потомство древнегерманских колонистов „потонуло" в волнах позднейших колонистов-шведов. Но раньше, чем исчезнуть в устах германцев, оно получило отражение у древних прибалтийских финнов в виде Soоma-laiset, Soomi, откуда после перехода оо в uo — Suomalaiset, Suomi. Это название затем оказалось са­моназванием племени, обосновавшегося около современного Турку (Або). Небезинтересно, что Sooma- проникло к латышам в гораздо менее определенном значении — стало обозначать вообще крайние западные группы прибалтийско-финского населения, почему мы находим у них, например, Saamu sala „остров Эзель" (у латышей оо закономерно перешло в аа); через латышей и ливы усвоили свое Saame maa „остров Эзель". Небезинтересно такие, что то же Sooma- проникло к русским не только в том значении, которое соответствовало позднейшим обстоятельствам, т. е. для обозначения племени Сумь, но и в более древнем значении и в послед­нем случае могло обозначать лопарей; ср. Сумозepо, р. Сума, Сумостров, Сумский посад и т. п. как раз в местах, где долго держались лопари.

Как видно, термины системы Häme — Karjala охватывают очень много. Те из интересных для нас пока терминов, которые выходят за ее рамки, неясны. Неясен, в частности, термин Vepsä.

Термин Vepsä требует следующего указания. У русских он представлен как Вьсь, род. п. Вьси (откуда позднее Весь, Вси). Так как русское ь некогда отражало иноязычное i, но не е, возникает затруднение. Следует думать, что данный термин у русских отравил влияние скандинавов, у которых замена е через i была в порядке Вещей. Адам Бременский (XI в.) упоминает, на основании скандинавской информации, о племени Vizzi.

вернуться в оглавление